Глен Кук 
Белая Роза
     
Черный отряд – 3
     

     
Глен Кук

Белая Роза
     
     Для Нэнси Эдвардс, просто так.
     
Глава 1
РАВНИНА СТРАХА
     
     Неподвижный воздух пустыни действовал как линза. Всадники, казалось, застыли, двигаясь и не приближаясь. Мы пересчитывали их по очереди, и никому не удавалось получить одно и то же число два раза подряд.
     Легкий ветерок простонал в кораллах, шевельнул листья Праотца-Дерева, и те зазвенели эоловыми колокольцами. За северным горизонтом полыхнула молния перемен — точно отблеск дальней схватки богов. Хрустнул песок. Я обернулся. Молчун изумленно пялился на появившийся за последнюю пару секунд говорящий менгир. Каменюги подлые. Им бы все веселиться.
     — Чужаки на равнине, — сказал менгир. Я подскочил. Камень хихикнул. Жутче менгиров только сказочные бесы хихикают. Тихо рыча, я спрятался в тень камня.
     — Жарко. — И добавил: — Это Гоблин и Одноглазый, возвращаются из Кожемяк.
     Камень был прав, ошибался я. Слишком узко я смотрел. Но патруль задерживался почти на месяц, и мы все волновались. В последнее время войска Госпожи все чаще вторгались в пределы равнины Страха, Каменный столб хохотнул снова. Он возвышался надо мной — все тринадцать футов. Средненький. Те, в ком побольше пятнадцати, движутся редко.
     Всадники скакали к нам, не приближаясь. Нервы, конечно; мерещится. Для Черного Отряда наступили тяжелые времена. Жертв мы не можем себе позволить. Любой погибший окажется давним другом. Я вновь пересчитал конников. Вроде бы столько, сколько было. Но один конь — без седока… Несмотря на жару, я поежился.
     Спрятавшись внутри огромного рифа, мы наблюдали, как Отряд спускался по тропе к ручью, футах в трехстах. Бродячие деревья близ брода зашелестели, хотя ветра не было.
     Всадники погоняли усталых коней. Те упрямились, даже зная, что дом уже близок. Они вошли в ручей — заплескала вода. Я ухмыльнулся, хлопнул Молчуна по спине. Все на месте, все до одного — и еще один. Молчун отбросил обычную сдержанность, улыбнулся в ответ. Ильмо выбрался из кораллов, пошел встречать наших собратьев. Мы с Маслом и Молчуном поспешили за ним. Утреннее солнце висело за нашими спинами огромным кровавым шаром.
     Ухмыляясь, солдаты спешивались. Но выглядели они невеселыми — больше всех Гоблин и Одноглазый. Впрочем, они вступили на земли, где их колдовская сила бесполезна. Так близко от Душечки они ничем не сильнее нас.
     Я обернулся. Душечка стояла на выходе из туннеля, похожая на белый призрак в тени.
     Наши люди обнимались недолго; старая привычка взяла вверх, и все принялись делать вид, будто ничего не случилось.
     — Тяжело пришлось? — спросил я Одноглазого, рассматривая прибывшего с ними незнакомого парня.
     — Да. — Тощий, низкорослый негр усох за время поездки еще больше, чем мне показалось поначалу.
     — Ты в порядке?
     — Стрелу поймал. — Он потер бок. — Между ребер.
     — Нас едва не взяли, — пискнул Гоблин из-за спины Одноглазого. — Месяц гнали, а мы их никак стряхнуть не могли.
     — Пошли в Дыру, — приказал я.
     — Нет там заражения. Я прочистил.
     — Все равно хочу глянуть. — Он был моим помощником с тех пор, как я стал отрядным лекарем. Его суждениям я верю. Но здоровье каждого бойца — все же моя ответственность.
     — Нас ждали, Костоправ. Душечка скрылась в туннеле, ведущем в глубь нашей подземной крепости. Восходящее солнце оставалось багровым — наследство проходящей бури перемен; что-то большое проплыло по его диску. Летучий кит?
     — Засада?
     Я перевел взгляд на патрульный отряд.
     — Нет, на нас в особенности. Просто неприятностей ждали.
     Отряд получил двойное задание: связаться с сочувствующими в Кожемяках, чтобы выяснить, не начинают ли войска Госпожи после долгого перерыва активные действия, и совершить налет на гарнизон, дабы доказать, что в наших силах нанести удар по империи, подмявшей под себя полмира.
     — Чужаки на равнине, Костоправ, — повторил менгир, когда мы проходили мимо.
     Ну почему это всегда случается со мной? Со мной и камни говорят чаще, чем с остальными. Но дважды? Я призадумался. Чтобы менгир повторился, он должен считать свою весть исключительно важной.
     — Погоня есть? — спросил я Одноглазого. Тот пожал плечами:
     — Не сдаются.
     — Что в мире творится? — Прячась на равнине, я с таким же успехом мог бы похоронить себя заживо.
     Лицо Одноглазого оставалось непроницаемым.
     — Шпагат расскажет.
     — Шпагат? Тот парень, которого вы привезли? — Имя я слыхал, но носителя его видел впервые. Один из наших лучших шпионов. — Да.
     — Не лучшие новости?
     — Вот-вот.
     Мы нырнули в туннель, ведущий в наше логово, в нашу вонючую, сырую, тесную, осыпающуюся кроличью нору, носящую название крепости. Мерзкая дыра, душа и сердце восстания новой Белой Розы. Новая Надежда, как шепотом кличут ее покоренные. Насмешка над надеждой для нас, живущих здесь. В Дыре не лучше, чем в любом кишащем крысами подземелье, — хотя выйти отсюда можно. Если ты согласен вернуться в мир, где на тебя готова обрушиться вся мощь империи.
     
Глава 2
РАВНИНА СТРАХА
     
     Шпагат был в Кожемяках нашими глазами и ушами. У него везде связные, а против Госпожи он воюет уже несколько десятилетий. Он был среди тех, кто избежал ее гнева при Чарах, где она подавила прежнее восстание. Немалую долю ответственности за тот разгром нес Отряд. В те дни мы были ее правой рукой. И загнали ее врагов в ловушку.
     При Чарах погибло четверть миллиона человек. Никогда прежде не бывало битв столь страшных и великих — и столь решающих. Даже кровавый разгром Властелина в Древнем лесу пожрал вполовину меньше жизней.
     Судьба заставила нас сменить лагерь — когда мы поняли, что нам больше не поможет никто.
     Рана Одноглазого оказалась чистой, как он и утверждал. Я отпустил его и поковылял к себе.
     Прошел слух, что Душечка, прежде чем выслушать доклад патрульных, заставила их отдохнуть. Я поежился в нехорошем предвкушении дурных известий.
     Усталый старик — вот кто я теперь. Куда делись огонь, воля, амбиции? Когда-то у меня были мечты, почти позабытые теперь. В приступах грусти я стряхиваю с них пыль и ностальгически любуюсь, снисходительно удивляясь их юношеской наивности.
     Древность пропитывает мою комнату. Мой великий проект — восемьдесят фунтов старинных бумаг, отбитых у генерала Шепот в те времена, когда она была мятежницей, а мы служили Госпоже. В них якобы содержится ключ к поражению Госпожи и ее Взятых. Уже шесть лет они лежат у меня. И за шесть лет я не нашел ничего. Сплошной провал. Теперь бумаги нагоняют на меня такую тоску, что я все чаще просто перебираю их, а потом сажусь за Анналы.
     Со времени нашего бегства из Арчи Анналы превратились в мой личный дневник. То, что осталось от нашего Отряда, не вызывает энтузиазма, а новости извне так редки и ненадежны, что я не часто утруждаюсь их записыванием. Кроме того, после победы над своим супругом у Арчи Госпожа, по-моему, катится по наклонной плоскости еще шибче, чем мы.
     Конечно, внешность обманчива. Суть Госпожи — иллюзия.
     — Костоправ!
     Я оторвал взгляд от сотню раз перечитанной странички на древнем теллекурре. В дверях стоял Гоблин, похожий на старую жабу.
     — Ну?
     Там наверху что-то заваривается. Меч бери.
     Я взял лук и кожаную кирасу. Староват я для рукопашной. Если уж мне придется воевать, предпочитаю стоять в сторонке и пускать стрелы. Следуя за Гоблином, я вспоминал историю этого лука — его подарила мне сама Госпожа во время битвы при Чарах. Ох, моя память… Этим луком я помог убить Взятую по имени Душелов, которая привела Отряд на службу Госпоже. Те времена уже почти отошли для нас в область преданий.
     Мы вылетели на свет. За нами бежали остальные, прячась в кактусах и кораллах. Всадник на тропе — а она в здешних местах одна — никого не заметит.
     Всадник был один, безоружный; ехал он на побитом молью муле.
     — И весь шум из-за старика на ишаке? — осведомился я.
     Среди кактусов и кораллов сновали наши люди, производя немыслимый шум, — даже этот старец не мог их не заметить.
     — Лучше бы нам потренироваться не галдеть.
     — Вот-вот.
     Я подскочил, оборачиваясь. За моей спиной, прикрыв глаза от солнца, стоял Ильмо, такой же старый и усталый, каким чувствовал себя я. Каждый день напоминает мне, что мы уже немолоды. Черт, мы все были немолоды, уже когда явились на север, переплыв море Мук.
     — Нам нужна свежая кровь, Ильмо. Он фыркнул.
     Да, к тому времени, как все это закончится, мы станем намного старше. Если доживем. Ведь мы выкупаем время. Если повезет — десятки лет.
     Всадник пересек ручей, остановился. Поднял руки. Вокруг него из пустоты вынырнули наши люди, небрежно помахивая оружием. Одинокий старик в самом центре Душечкиной безмагии не может быть опасен.
     Мы с Гоблином и Ильмо начали спускаться.
     — Как вы с Одноглазым — развлеклись в отлучке?
     Эти двое враждуют издавна, но тут присутствие Душечки не дает им пользоваться колдовскими штучками.
     Гоблин ухмыльнулся. Улыбка раскалывает его голову напополам, от уха до уха.
     — Я его расслабил. Мы подошли к всаднику.
     — Потом расскажешь.
     Гоблин пискляво хихикнул — точно вода булькнула в чайнике.
     — Ага.
     — Ты кто? — спросил Ильмо старика.
     — Фишки.
     Это было не имя. Это был пароль посыльного с западных окраин. Давно мы не получали оттуда вестей. Вестникам с запада приходилось добираться до равнины через наиболее прирученные Госпожой провинции.
     — Да? — переспросил Ильмо. — Ну так и что? Слезай.
     Старик сполз с ишака, предъявил свои верительные грамоты — Ильмо признал их подлинными, — потом объявил:
     Двадцать фунтов приволок. — Он похлопал по седельной суме. — Каждый городишко норовит добавить.
     — Всю дорогу сам проделал? — спросил я.
     — Каждый фут, от самого Весла.
     — Весла? Но это…
     Больше тысячи миль. Я и понятия не имел, что у нас там кто-то есть. Впрочем, я многого не знаю об организации, которую создала Душечка. Я трачу все свое время, выдавливая из чертовых этих бумаг то, чего там, может, и вовсе нет.
     Старик посмотрел на меня, точно взвешивая мои грехи:
     — Ты лекарь? Костоправ?
     — Да, а что?
     — Есть для тебя. Личное. — Он открыл курьерскую сумку.
     На мгновение все напряглись — мало ли что. Но старик вытащил пакет, завернутый в промасленную кожу так, что и конец мира ему нипочем.
     — Вечно там моросит, — объяснил он, отдавая пакет мне.
     Я взвесил сверток в руке — если не считать кожи, легкий.
     — От кого?
     Старик пожал плечами.
     — Где ты его взял?
     — У капитана ячейки.
     Само собой. Душечка действовала с осторожностью, так организовав своих подчиненных, что Госпожа не могла уничтожить больше малой доли подпольщиков. Гениальная девочка.
     Ильмо взял остальное.
     — Отведи его вниз и найди камору, — приказал он Маслу. — А ты, старик, отдохни. Белая Роза поговорит с тобой позже.
     Интересный будет вечер, если докладываться будут и Шпагат, и этот старикан.
     — Пойду гляну, что там, — сказал я Ильмо, взвешивая пакет в руке. Кто бы мог его послать? За пределами равнины у меня знакомых нет. Разве что… Но Госпожа не станет посылать письмо в подполье. Или станет?
     Укол страха. Пусть давно это было, но она обещала  держать связь.
     Говорящий менгир, предупредивший нас о курьере, все еще торчал у тропы.
     — Чужаки на равнине, Костоправ, — сказал менгир, когда я проходил мимо. Я замер.
     — Что? Еще?
     Но камень, как обычно, промолчал.
     Никогда не пойму эти древние каменюги. Черт, да я все еще не понимаю, почему они на нашей стороне. Чужаков они ненавидят по-разному, но всех с равной силой. Как и прочие диковатые разумные твари равнины.
     Я тихонько вернулся к себе, снял тетиву с лука и прислонил его к стене. Потом сел за стол и развернул пакет.
     Почерка я не узнал, а подписи в конце не было. Я начал читать.
     
Глава 3
ПРОШЛОГОДНИЙ РАССКАЗ (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     Снова эта баба орет. Боманц потер виски. Пульсирующая боль не стихала.
     — Сайта, сайита, сата, — пробормотал он, прикрыв глаза; согласные зло шипели, как змеи.
     Он прикусил язык. Не стоит насылать чары на собственную жену. Последствия юношеской глупости следует переносить с достоинством и смирением. Но какое искушение И повод какой! Хватит, дурак! Займись проклятой картой. Ни Жасмин, ни головная боль не унимались.
     — Да чтоб тебе провалиться! — Боманц смахнул грузики с уголков карты, намотал тонкий шелк на стеклянный стержень, а тот спрятал в древке поддельного антикварного копья. Древко блестело от долгого обращения.
     — Бесанд в минуту бы учуял, — пробормотал он.
     Боманц заскрипел зубами — язва куснула желудок. Чем ближе конец, тем больше опасность. Нервы на пределе. Он боялся, что сломается перед последним препятствием, что трусость одолеет его и жизнь окажется прожитой напрасно.
     Тридцать семь лет кажутся очень долгими, если прожиты в тени секиры палача.
     — Жасмин, — пробормотал он. — Все равно что свинья Красотка. — Он откинул дверную занавесь. — Что тебе еще? — крикнул он вниз.
     Как всегда. Мелочное зудение, не доходящее до сути ее недовольства. Она заставляет его платить временем занятий за погубленную, по ее мнению, жизнь.
     Он ведь мог стать важным человеком в Весле. Он мог подарить ей огромный домище, полный льстивых слуг. Он мог одевать ее в парчу и золото. Он мог кормить ее до отвала мясом и салом. А вместо этого он избрал жизнь ученого, скрывая свое имя и профессию, затащив ее в эту уродливую, духами засиженную развалюху в Древнем лесу. Он не дал ей ничего, кроме нищеты, зимних морозов и унижений со стороны Вечной Стражи.
     Боманц протопал по узкой, скрипучей, неустойчивой лестнице. Он обругал жену, плюнул на пол, сунул ей в иссохшую ладонь серебряную монету, выгнал с требованием подать наконец что-нибудь съедобное на ужин. «Унижения? — подумал он. — Я тебе покажу унижения, старая карга. Я тебе покажу, что значит жить с вечной плакальщицей, с жутким, дряхлым мешком, полным нелепых, детских мечтаний…» — Хватит, Боманц, — пробормотал он. — Она мать твоего сына. Отдай ей должное. Она тебя не предавала.
     У них еще оставалось кое-что общее — карта, нарисованная на шелке. Ей тоже нелегко — ждать, не видя хода события, зная только, что почти четыре десятилетия не принесли пока никаких зримых результатов. Звякнул колокольчик у входной двери. Боманц поспешно натянул личину лавочника и поспешил открывать — маленький лысый толстячок, сложенные на груди ручки синеют венами.
     — Токар! — Он слегка поклонился. — Я не ожидал тебя так скоро.
     Токар был торговцем из Весла и приятелем сына Боманца, Шаблона. Боманц старательно обманывал себя, видя в непочтительной прямоте и честности торговца призрак собственной юности.
     — А я не рассчитывал так быстро вернуться, Бо. Но антиквариат сейчас идет на «ура». Просто невероятно.
     — Что, нужна еще партия? Уже? Да ты меня обчистишь. — Еще одна невысказанная жалоба:
     Боманц, тебе придется пополнять запасы. Отрывать время от изысканий.
     — Эпоха Владычества сейчас в моде. Кончай тянуть, Бо. Делай деньги. В следующем году рынок может сдохнуть, как Взятые.
     — Они не… Наверное, старею, Токар. Перепалки с Бесандом уже не приносят мне радости.
     Черт, да десять лет назад я его искал, чтобы развеять скуку добрым скандалом! Да и землекопом работать нелегко. Я выдохся. Хочу просто сесть на крылечко и смотреть, как жизнь проходит мимо.
     Болтая, Боманц выкладывал на прилавок лучшие старинные мечи, части доспехов, солдатские амулеты, почти отлично сохранившийся щит. Ящик наконечников от стрел с выгравированными розами. Пара копий с широкими клинками — старинные наконечники, насаженные на копии древков. — Я могу прислать тебе пару человек. Покажешь им, где копать. Я тебе комиссионные выплачу. И делать ничего не надо. Отличная у тебя секира, Бо. Теллекурре? Оружия теллекурре я хоть баржу могу продать.
     — Да нет, ючителле. — Укол язвы. — Нет, помощников не надо. — Именно этого ему недостает. Чтобы банда молодых оболтусов копала, а он делал съемку местности.
     — Я просто предложил.
     — Извини. Не обращай внимания. Жасмин утром на меня взъелась.
     — Ты не находил ничего, связанного со Взятыми? — тихо спросил Токар.
     Боманц вскинулся, изображая ужас, как делал это на протяжении десятилетий.
     — Взятыми? Я что, идиот? Я не притронулся бы к этому, даже если бы смог  пронести мимо Наблюдателя.
     Токар заговорщицки улыбнулся:
     — Конечно. Мы же не хотим оскорбить Вечную Стражу. Тем не менее… Есть в Весле один человек, который хорошо заплатил бы за вещь, которая могла принадлежать Взятым. А за одну из вещей Госпожи он продал бы душу. Он в нее влюблен.
     — Она этим славилась. — Боманц избегал взгляда своего молодого товарища. Что ему наболтал Шаб? Или Бесанд на рыбалке подглядел? Чем старше становился Боманц, тем меньше ему нравилась игра. Его нервы не выдерживали двойной жизни. Он испытывал искушение сознаться во всем, просто чтобы облегчить душу.
     Нет, проклятие! Он вложил слишком много. Тридцать семь лет. Каждую минуту копая и отскребая. Обманывая и привирая. В крайней нищете. Нет. Он не сдастся. Не сейчас. Не теперь, когда он так близко.
     — Я тоже ее по-своему люблю, — признался он. — Но мне хватает здравого смысла. Если бы я нашел что-нибудь, то позвал бы Бесанда, да так громко — в Весле услышали бы.
     — Ладно. Как скажешь. — Токар ухмыльнулся. — Хватит держать тебя в напряжении. — Он вытащил кожаный мешочек. — Письма от Шаблона.
     Боманц вцепился в мешочек.
     — Я от него не получал известий с тех пор, как ты последний раз заезжал.
     — Могу я загружаться, Бо?
     — Конечно. Давай. — Боманц рассеянно вытащил из ящика стола текущий список товаров. — Пометь, что будешь брать.
     Токар хохотнул — В этот раз — все. Только назови цену, Бо.
     — Все? Да тут половина — сущий мусор.
     — Я тебе говорил, эпоха Владычества в большой моде.
     — Ты видел Шаба? Как он? — Боманц добрался уже до середины первого письма. Ничего существенного сын не сообщал — его послание переполняли будничные мелочи. Письма по обязанности. Весточки родителям от сына, неспособные пересечь бездну времени.
     — Здоров до омерзения. Скучает в университете. Читай дальше. Там будет сюрприз.
     
     — Токар заезжал, — сообщил Боманц и ухмыльнулся, переминаясь с ноги на ногу.
     — Этот ворюга? — Жасмин скорчила гримасу. — Ты деньги у него не забыл получить?
     Ее полное, оплывающее лицо застыло в вечном неодобрении. Рот ее обычно бывал недовольно сжат.
     — Привез письма от Шаба. Вот. — Он протянул ей пакет, но не сумел сдержаться: — Шаб едет домой.
     — Домой? Не может быть. У него же работа в университете.
     — Он взял академический отпуск. Приезжает на лето.
     — Зачем?
     — Нас повидать. В лавке помочь. Диссертацию закончить в тишине.
     Жасмин проворчала что-то. Писем читать она не стала. Она так и не простила сына за то, что он, как и отец, интересовался эпохой Владычества.
     — Он приезжает, чтобы помочь тебе совать нос туда, куда нос совать не положено, так ведь?
     Боманц украдкой глянул в окна. В его положении паранойя была вполне простительна.
     — Приходит Год Кометы. Духи Взятых восстанут, чтобы оплакать падение Владычества.
     Этим летом Комета, явившаяся в час падения Властелина, вернется в десятый раз. Десять Взятых проявят себя сильно.
     Боманц уже наблюдал одно прохождение, в то лето, когда он поселился в Древнем лесу, задолго до рождения Шаблона. Духи, шагающие по Курганью, очень впечатляли.
     От предвкушения засосало под ложечкой. Жасмин может не понять этого, но это лето — последнее. Конец долгим поискам. Не хватает только одного ключа. Найдя его, он сможет установить связь и брать, вместо того чтобы отдавать.
     — Зачем я только в это влезла? — фыркнула Жасмин. — Мама ведь меня предупреждала.
     — Мы говорим о Шаблоне, женщина. О нашем сыне.
     — Ох, Бо, только не называй меня жестокой старухой. Конечно, я буду рада его увидеть. Я ведь тоже его люблю.
     — Неплохо бы это показывать иногда. — Боманц осмотрел остатки товара. — Самая дрянь осталась. От одной мысли о том, сколько придется копать, ноют мои старые кости.
     Кости ныли, но дух рвался вперед. Пополнение запасов — достоверный предлог побродить по окраинам Курганья.
     — Хоть сейчас начинай.
     — Пытаешься меня из дома выставить?
     — Не огорчусь.
     Вздохнув, Боманц оглядел лавку. Несколько кусков изъеденной временем брони, сломанное оружие, череп — непонятно чей, потому что характерной для офицеров Властелина треугольной вмятины на нем не было. Собиратели не интересовались останками простых солдат или последователей Белой Розы.
     «Интересно, почему нас так привлекает зло?» — подумал он. Белая Роза проявила больше героизма, чем Властелин или Взятые. Но ее забыли все, кроме людей Наблюдателя. А любой крестьянин может назвать половину Взятых. Курганье, где непрерывно шевелится зло, обходит стража, а могила Белой Розы утеряна.
     — Ни там, ни здесь, — пробормотал Боманц. — Пора в поле. Вот-вот. Лопата. Волшебный жезл. Мешки… Может, прав был Токар? Может, стоит помощника найти? Кисточки. Чтобы помогал таскать все это. Теодолит. Карта. Это бы не забыть. Что еще? Заявочные ленточки. Конечно. Этот паршивец Мен-фу… — Он запихал, что мог, в сумку, а остальным обвешался. Взвалил на плечо лопату, грабли и теодолит. — Жасмин! Жасмин!! Отвори мне эту проклятую дверь!
     Его жена выглянула из-за занавески, отгораживавшей жилую комнату.
     — Надо было отпереть ее сначала, придурок. — Она проковыляла через лавку. — Когда-нибудь, Бо, тебе придется лечиться от безалаберности. Наверное, после моей смерти.
     — После твоей смерти, — бурчал он, бредя по улице. — Это ты точно сказала. Я тебя быстренько закопаю, чтоб не передумала и не встала.
     
Глава 4
НЕДАВНЕЕ ПРОШЛОЕ: ГРАЙ
     
     Курганье лежит далеко к северу от Чар, в Древнем лесу, столь прославленном в легендах о Белой Розе. Грай пришел в город на следующее лето после того, как Властелин едва не сбежал из могилы через Арчу. Соратников Госпожи он нашел в прекрасном расположении духа. Великого зла из Великого кургана можно было не опасаться. Последних мятежников отлавливали в лесах. У империи не осталось более серьезных врагов. И Великая Комета, предвестница всех катастроф, не вернется еще десятки лет.
     Оставался лишь единственный очаг сопротивления — дитя, якобы воплощающее Белую Розу. Но оно сбежало вместе с остатками предателей из Черного Отряда. Не стоит бояться беглецов. Превосходящие силы Госпожи сметут, их.
     Грай прихромал в город по дороге из Весла, в одиночку, с мешком на спине, крепко сжимая посох.
     Он назвался ветераном, раненным в Форсбергекой Кампании Хромого. Ему хотелось работать. Для человека, не обремененного гордостью; работы хватало. Вечной Страже платили хорошо. А обязанности их выполняли нередко наемные слуги.
     В то время гарнизон стоял в Курганье. Вокруг казарм без счета роились гражданские. Грай затерялся среди них, и, когда отряды и батальоны разъехались, он уже стал частью ландшафта.
     Он мыл тарелки, обихаживал лошадей, выгребал навоз из конюшен, разносил письма, оттирал полы, чистил овощи, брался за всякое дело, которым мог заработать пару медяков. То был высокий молчаливый, мрачный тип; ни с кем не сближался и ни с кем не враждовал. И почти ни с кем не общался.
     Через пару месяцев он попросил разрешения — и получил его — занять развалюху, принадлежавшую некогда колдуну из Весла и оттого никому не нужную. По мере сил и возможностей он отстроил дом заново. И, как колдун до него, работал ради того, что привело его на север.
     Десять, двенадцать, четырнадцать часов в день Грай работал в городе, а потом приходил домой и работал снова. Люди удивлялись: когда же он спит?
     Если что-то и умаляло достоинства Грая, так это его неспособность принять роль полностью. Большая часть чернорабочих подвергалась немалым унижениям. Грай унижений не терпел. Оскорби его, и глаза Грая становились холодными, как сталь зимой. Только один человек попытался задеть его после того, как Грай на него глянул так. Грай избил его безжалостно, сильно, и умело.
     Никто не подозревал, что Грай ведет двойную жизнь. Вне дома он был Граем-поденщиком, и не более того. Эту роль он играл превосходно. Дома, когда за ним могли следить, он был Граем-обновителем, создающим новый дом из старого. И только в самые глухие часы, когда не спит лишь ночной патруль, он становился Граем-человеком с миссией.
     Грай-обновитель нашел в стене колдуновой кухни сокровище. И отнес его наверх, где вышел из глубин Грай-одержимый.
     На клочке бумаги красовалась дюжина выведенных дрожащей рукой слов. Ключ к шифру.
     На тощем мрачном, неулыбчивом лице пошел ледоход. Вспыхнули темные глаза. Руки зажгли лампу. Грай сел за стол и почти час смотрел в пустоту. Потом, все еще улыбаясь, спустился по лестнице и вышел в ночь. Повстречав ночной патруль, он приветствовал его взмахом руки.
     Теперь его знали. И никто не мешал ему хромать по окрестностям и наблюдать за движением светил.
     Когда нервы его успокоились, он вернулся домой. Но не спать. Он разложил бумаги и принялся изучать, расшифровывать, переводить, писать длинное письмо, которое не достигнет адресата еще долгие годы.
     
Глава 5
РАВНИНА СТРАХА
     
     Заглянул ко мне Одноглазый, сказал, что Душечка собирается допросить Шпагата и курьера.
     — Совсем она взвинтилась, Костоправ, — заметил он. — Ты ее видел?
     — Видел. Давал советы. Она не слушает. Что еще я могу сделать?
     — До появления Кометы еще двадцать два года. Зачем ей загонять себя до смерти?
     — Ты это у нее спроси. Мне она просто твердит, что все решится задолго до прихода Кометы. Это гонка со временем. Она верит в это. Но остальные не могут вспыхнуть ее огнем. Мы здесь, на равнине Страха, отрезаны от мира, и борьба с Госпожой порой отходит на второй план — нас слишком занимает сама равнина.
     Я поймал себя на том, что обгоняю Одноглазого. Эти похороны прежде смерти плохо на него повлияли. Без своей магии он слабеет и физически. Возраст сказывается. Я притормозил.
     — Как вы с Гоблином — развлеклись по дороге всласть?
     Одноглазый не то усмехнулся, не то скривился.
     — Опять он тебя достал?
     Их вражда тянется с незапамятных времен. Начинает каждую стычку Одноглазый, а выигрывает обычно Гоблин.
     Он пробормотал что-то.
     — Что? — переспросил я.
     — Эй! — вскричал кто-то. — Свистать всех наверх! Тревога! Тревога!
     — Второй раз за день? Какого беса?! — Одноглазый сплюнул.
     Я понял, к чему он клонит. За последние два года тревогу не объявляли и двадцати раз. А теперь две за день? Невозможно.
     Я кинулся за своим луком.
     В этот раз мы рассыпались по кустам с меньшим шумом. Ильмо высказал свое очень болезненное неудовлетворение в нескольких личных беседах.
     Снова солнце. Как удар. Вход в Дыру обращен на запад, и, когда мы выходили, свет бил нам в глаза.
     — Ах ты, раздолбай проклятый! — орал Ильмо. — Что ты, твою мать, тут творишь?
     На поляне стоял молодой солдатик, указывая в небо. Я поднял глаза.
     — Проклятие, — прошептал я. — Дважды проклятие.
     Одноглазый тоже увидел это.
     — Взятые.
     Точка в небесах поднялась повыше, сделала круг над нашим укрывищем, по спирали пошла на снижение. Внезапно качнулась.
     — Да. Взятые. Шепот или Странник?
     — Приятно видеть старых друзей, — заметил Гоблин, присоединяясь к нам.
     Мы не видели Взятых с той поры, как достигли равнины. А до того они постоянно висели у нас на хвосте, гоня нас непрерывно все четыре года пути от самой Арчи.
     Они — прислужники Госпожи, постигшие ее науку ужаса. Некогда их было десять. Во времена Владычества Госпожа со своим мужем поработила величайших из своих современников, сделав их своими орудиями: то были Десять Взятых. Когда четыре века назад Белая Роза победила Властелина, они легли в могилу вместе с ним, а два оборота Кометы назад восстали вместе с Госпожой. И в сражениях друг с другом — поскольку часть из них осталась верна Властелину — почти все погибли.
     Но Госпожа создала новых рабов. Перо. Шепот. Странник. Перо и последний из прежних, Хромой, пали при Арче, когда мы сорвали попытку Властелина вернуться к жизни. Остались двое. Шепот и Странник.
     Ковер-самолет качнулся, достигнув границы, за которой безмагия Душечки могла преодолеть это стремление к полету. Взятый развернулся, соскальзывая вниз, отлетел достаточно далеко, чтобы вновь подчинить себе ковер.
     — Жаль, что он не полетел прямо, — сказал я. — И не рухнул камнем. — Они не так глупы, — возразил Гоблин. — Они просто разведывают. — Он покачал головой, передернул плечами. Он знал что-то, чего не знал я. Наверное, выяснил что-то во время путешествия за пределы равнины.
     — Назревает кампания? — спросил я.
     — Ну да, — ответил он и рявкнул на Одноглазого: — А ты что там делаешь, филин слепой? В небо гляди! Чернокожий пигмей не обращал внимания на Взятого. Он вглядывался в путаницу выточенных ветром утесов к югу от Дыры.
     — Наша задача — выжить, — заявил Одноглазый так самодовольно, что ясно было — он собирается поддеть Гоблина.. — А это значит, что не следует отвлекаться на первый же цирковой трюк, который тебе покажут.
     — Какого беса ты имеешь в виду?
     — Имею в виду, что, пока вы гляделки проглядывали на того клоуна наверху, другой проскользнул за утесами и кого-то ссадил на землю.
     Мы с Гоблином поглядели в сторону красных скал. Никого.
     — Слишком поздно, — сказал Одноглазый. — Улетел. Но кому-то придется идти хватать лазутчика.
     Одноглазому я верил.
     — Ильмо! Иди сюда! Я объяснил ему; в чем дело.
     — Зашевелились, — пробормотал Ильмо. — А я только начал надеяться, что про нас забыли.
     — Нет, не забыли, — возразил Гоблин. — Никак уж не забыли;
     И снова я почувствовал — что-то у него на уме. Ильмо оглядел пространство между нами и утесом. Он хорошо знал Эти места. Как и Все мы. В один прекрасный день наши жизни будут зависеть от того, кто знает их лучше — мы или противник.
     — Ладно, — сказал он себе. — Посмотрим. Четверых возьму. Только с Лейтенантом посоветуюсь.
     Лейтенанта по тревоге не гнали. Он и еще двое стояли на страже у входа в жилище Душечки. Если враг и доберется до нее, то лишь через их трупы.
     Ковер-самолет умчался на запад. Я удивился: почему твари равнины его не преследуют? Подойдя к менгиру, который заговорил со мной утром, я спросил об этом. Но вместо ответа менгир произнес:
     — Начинается, Костоправ. Запомни этот день.
     — Ладно. Запомню.
     И я называю этот День началом, хотя часть этой истории произошла много лет назад. Это был день первого письма, день Взятого, день, когда пришли Следопыт и пес Жабодав, Последнее слово менгир оставил за собой:
     — Чужаки на равнине.
     Защищать летающих тварей за то, что они не напали на Взятого, камень не стал. Вернулся Ильмо.
     — Менгир говорит, — сказал я, — что к нам могут пожаловать еще гости. Ильмо поднял брови:
     — Следующие часовые — ты и Молчун?
     — Ага.
     — Будь внимательнее. Гоблин, Одноглазый — ко мне!
     Они пошептались втроем, потом Ильмо взял с собой четверых юнцов и пошел на охоту.
     
Глава 6
РАВНИНА СТРАХА
     
     Когда наступила моя вахта, я вышел наверх. Ильмо и его людей я не заметил. Солнце стояло низко, менгир исчез, и тишину нарушал только шепот ветра.
     Молчун сидел в тени тысячекораллового рифа; солнечные лучи, пробиваясь сквозь переплетение ветвей, усеивали его пятнами. Коралл служит хорошим укрытием. Немногие обитатели равнины не опасаются его яда. Для часовых местная экзотика опаснее врагов. Я прополз, пригибаясь, между смертоносными колючками, чтобы присоединиться к Молчуну. Это высокий, тощий, немолодой мужчина; его черные глаза, казалось, видят мертвые сны. Я отложил оружие.
     — Есть что-то?
     Он покачал головой в кратком отрицании. Я разложил принесенные подстилки. Вокруг нас изгибались и карабкались вверх, на высоту в двадцати футов, коралловые ветви и веера. Видели мы только брод через ручей, несколько мертвых менгиров да бродячие деревья на дальнем склоне. Одно стояло у ручья, опустив в воду насосный корень, но, словно почувствовав мой взгляд, медленно отступило.
     С виду равнина совершенно пуста. Есть обычные пустынные обитатели — лишайники и саксаул, змеи и ящерицы, скорпионы и пауки, дикие псы и земляные белки — но их немного. Встречаются они, как правило, там, где меньше всего нужны. Это и к другим обитателям равнины относится. По-настоящему странные вещи: происходят именно в самый неподходящий момент. Лейтенант утверждав, что самоубийца может провести здесь много лет без малейших неудобств. Основными цветами тут являются красный и коричневый — песчаник утесов всех оттенков ржавого, охряного, кровавого и винного с редкими оранжевыми слоями. Там и сям разбросаны белые и розовые коралловые рифы. Настоящей зелени нет — листья бродячих деревьев и саксаула имеют серо-зеленый цвет, в котором от зеленого осталось одно название. Менгиры, как живые, так и мертвые, в отличие от всех, прочих камней равнины, имеют мрачную серо-бурую окраску.
     По заросшей осыпи, огибая утесы, скользнула тень, огромная — много акров — и слишком темная для облака.
     — Летучий кит?
     Молчун кивнул.
     Кит пролетел высоко, со стороны солнца, и я так и не разглядел его. Я уже много лет ни одного не видел. В прошлый раз мы с Ильмо пересекали равнину вместе с Шепот, по приказу Госпожи. Так давно? Время летит и радости не приносит.
     — Странны воды под мостом, друг мой. Странны воды под мостом.
     Он кивнул, но ничего не сказал. Он — Молчун.
     За все годы, что я его знаю, он не произнес ни слова. И за все годы службы в Отряде — тоже. Но и Одноглазый, и мой предшественник-анналист утверждают, что он отнюдь не нем. Сведя воедино накопившиеся за долгие годы намеки, я пришел к твердому убеждению, что в юности, еще до прихода в Отряд, он дал великую клятву молчания. Но в Отряде действует железное правило — не лезть в прошлое вступившего, и почему он принял такое решение, я так и не смог выяснить.
     Я видел, как, с его губ едва не срывались слова, когда что-то злило или веселило его, но всякий раз он останавливал себя в последний момент. Его долго пробовали подловить, пытаясь заставить нарушить клятву, но большинство быстро оставило попытки. У Молчуна находилась сотня способов отбить охоту к шуткам — например, подпустить клопов в постель. Тени удлинялись. Расползались пятна темноты. Наконец Молчун встал, перешагнув через меня, и вернулся в Дыру, двигаясь во мраке одетой в тьму тенью. Странный человек Молчун. Он не просто. не говорит — он не сплетничает. Как к такому подступиться?
     Однако он — один из самых старых и близких моих друзей. Почему — непонятно.
     — Эй, Костоправ. — Голос был гулок как у призрака.
     Я дернулся, и в кораллах раскатился злобный смех. Ко мне опять подкрался менгир. Я повернулся. Камень стоял на тропе, которой ушел Молчун, — все двенадцать футов уродства. Недоделок.
     — Привет, каменюга.
     Повеселившись за мой счет, менгир теперь меня игнорировал. Молчит как камень. Ха-ха.
     Менгиры — основные наши союзники на равнине. Они ведут переговоры с другими разумными существами. Но о том, что творится вокруг, сообщают нам только если это им удобно.
     — Как там Ильмо? — спросил я.
     Никакого ответа.
     Волшебные ли они? Нет, наверное. Иначе не выживали бы посреди безмагии, которую излучает Душечка. Но что они тогда? Тайна. Как и большая часть здешних странных тварей.
     — Чужаки на равнине.
     — Знаю, знаю.
     Появились ночные звери. Порхали и мерцали над головой светящиеся точки. Летучий кит, чью тень я видел на закате, проскользил высоко на востоке, и я смог рассмотреть только его светящееся брюхо. Скоро кит снизится, выпустит щупальца и станет ловить все, что попадется на пути.
     Поднялся ветерок. Ноздри мне щекотали пряные запахи. Ветер посвистывал, хихикал, шептал и бормотал в кораллах. Издалека доносился звон ветровых колокольцев Праотца-Дерева.
     Он единственный в своем роде — первый ли, последний, не знаю. Но вот он стоит, двадцать футов в высоту и десять — в обхвате, хмурится у ручья, вызывая чувство, близкое к страху; корни его впились в самый центр равнины. Молчун, Гоблин и Одноглазый пытались понять, что же он такое. И никому это не удалось. Дикари из немногочисленных племен равнины обожествляют его. Они говорят, что он стоит тут с начала времен. Глядя па него, можно в это поверить.
     Встала луна, легла на горизонт, ленивая и брюхатая. Мне показалось, что ее диск пересекло что-то. Взятый? Или одна из тварей равнины?
     У входа в Дыру послышался шум. Я застонал. Только их мне не хватало. Гоблин и Одноглазый. С полминуты я злобно мечтал, чтобы они убрались.
     — Заткнитесь. Слышать не хочу вашего бреда.
     Из-за рифа показался Гоблин, ухмыльнулся, подначивая меня. Выглядел он отдохнувшим и набравшимся сил.
     — Дергаешься, Костоправ? — спросил Одноглазый.
     — Точно. Вы-то тут что делаете?
     — Свежим воздухом дышим. — Он склонил голову к плечу, глянул на контуры дальних утесов. Ясно. Беспокоится за Ильмо.
     — Все с ним будет в порядке, — сказал я.
     — Знаю, — ответил Одноглазый. — Соврал я. Душечка нас послала. Она чувствует, как что-то ворочается на западной окраине безмагии.
     — И?
     — Не знаю я, что это. Костоправ. — Внезапно тон его стал извиняющимся. Горьким, Если б не Душечка, он знал бы. Он чувствует то же, что ощущал бы я, оставшись без своих медицинских приспособлений, — неспособный заниматься тем, чему учился всю жизнь.
     — И что делать будете?
     — Костер разложим.
     — Что?
     …Костер ревел. Одноглазый расстарался: добытого им сушняка хватило бы, чтобы обогреть поллегиона. Пламя оттеснило темноту на пятьдесят футов в стороны, до самого ручья. Последние бродячие деревья сгинули. Наверное, учуяли Одноглазого.
     Они с Гоблином приволокли упавшее дерево — обычное. Бродячих мы не трогаем — разве что ставим вертикально тех, кто от неуклюжести споткнулся на собственных корнях. Но это бывает редко. Они нечасто путешествуют.
     Колдуны скандалили, выясняя, кто из них отлынивает от работы, а потом и вовсе уронили дерево.
     — Исчезаем, — скомандовал Гоблин, и через секунду обоих колдунов и след простыл.
     Я ошарашенно поглядел в темноту, но ничего не увидел. И ничего не услышал.
     Я изо всех сил старался не заснуть, и, чтобы не скучать, я наколол дров. А потом ощутил что-то странное.
     Я замер с занесенным топором. Давно ли на границе освещенного круга собираются менгиры? Я насчитал четырнадцать. Тени их были длинны и темны.
     — В чем дело? — спросил я. Нервы мои были изрядно напряжены.
     — Чужаки на равнине.
     Что ж они все одну песню тянут? Я пристроился спиной к огню, кинул за спину пару поленьев, подкармливая пламя. Круг света расширился. Я насчитал еще десяток менгиров. — Это уже не новость, — произнес я наконец.
     — Один идет.
     А вот это новость. И сказано таким тоном, какого я у менгиров еще не слышал.
     Пару раз мне мерещилось какое-то слабое движение, но сказать, что это, я не мог — свет костра обманчив. Я подкинул еще дров. В самом деле движение. За ручьем. Ко мне медленно приближалась человеческая фигура. Устало. Я устроился поудобнее, изображая скуку. Незнакомец подошел поближе. На правом плече он волок седло, в левой руке — одеяло, а в правой сжимал длинный, отполированный до блеска деревянный ящик, семи футов длиной и четыре на восемь дюймов в поперечнике. Забавно.
     Когда незнакомец пересек ручей, я заметил собаку. Дворняга, потрепанная, грязная, белого цвета, за исключением черного круга под глазом и нескольких черных пятен. Пес хромал на переднюю лапу. В его глазах я поймал кровавый отблеск пламени костра.
     Незнакомцу я бы дал лет тридцать, а росту в нем было футов шесть. Двигался он, несмотря на усталость, легко. И мышцы завидные. Порванная рубашка открывала иссеченные шрамами руки и грудь. Лицо его было совершенно лишено выражения. Подойдя к костру, он посмотрел мне в глаза — без улыбки, но и без враждебности.
     Меня пробрала дрожь. Серьезный парень, но недостаточно серьезный, чтобы в одиночку преодолеть равнину Страха.
     Первое, чем мне следует заняться, — задержать его. Скоро меня сменит Масло. Мой костер его встревожит. Потом он заметит чужака и поднимет всю Дыру на ноги.
     — Привет, — сказал я.
     Незнакомец остановился, переглянулся с дворнягой. Та медленно вышла вперед, понюхала воздух, вглядываясь в обступившую нас ночь. В нескольких футах от меня пес остановился, встряхнулся и лег на брюхо. Незнакомец подошел к нему.
     — Плечи пожалей, — заметил я.
     Парень стряхнул с плеча седло, опустил на землю ящик, сел сам. Ноги его свело, и он с трудом поджал их под себя.
     — Коня потерял?
     — Ногу сломал, — кивнул незнакомец. — К западу отсюда, милях в пяти-шести. С тропы сбился.
     На равнине есть  тропы. Некоторые из них равнина почитает безопасными. Иногда. В соответствии с формулой, известной только жителям равнины. И только отчаянный человек или дурак пойдет по тропе один. А этот человек не походил на идиота.
     Пес фыркнул, и хозяин почесал его за ухом.
     — Куда путь держишь?
     — В место под названием Крепость. Так называют Дыру в легендах и пропаганде.
     Хорошо рассчитанная приманка для привлечения далеких сторонников. — Звать как?
     — Следопыт. А это пес Жабодав. — Рад познакомиться. Следопыт. Привет, Жабодав. Пес заворчал.
     — Называй его полным именем, — предупредил Следопыт. — Пес Жабодав. Сохранить серьезность мне удалось только потому, что собеседник мой был человек крупный, мрачный и к веселью не склонный.
     — А где эта Крепость? — спросил я. — Первый раз слышу.
     Следопыт оторвал тяжелый, недобрый взгляд от псины и усмехнулся:
     — Да, говорят, где-то близ Фишек. Второй раз за день? Или сегодня все дважды случается? Нет, вряд ли. И человек этот мне не нравился. Слишком он напоминал мне нашего бывшего друга Ворона — лед и сталь. Я нагнулся, чтобы скрыть ошеломление.
     — Фишки? Что-то не припомню такого. Должно быть, это гораздо восточнее. Кстати, а что у тебя там за дело?
     Следопыт снова усмехнулся, псина открыла один глаз и злобно глянула на меня. Мне явно не поверили.
     — Письма везу.
     — Вижу.
     — Пакет один. Парню по кличке Костоправ. Я втянул воздух сквозь зубы, неторопливо вгляделся во тьму. Круг света сжался, но менгиры не уходили. Я недоумевал: где же Одноглазый с Гоблином?
     — А вот это имя мне знакомо, — произнес я. — Лекаришка один.
     Пес снова глянул на меня — на сей раз, как мне показалось, саркастически.
     Из темноты за спиной Следопыта выступил Одноглазый, меч его был занесен для удара. Проклятие, но я даже не заметил, как он подкрался. И без всякого колдовства.
     Я выдал Одноглазого, дернувшись от изумления, — Следопыт и его псина обернулись. Обоих появление колдуна удивило. Пес вскочил, вздыбив шерсть, потом повернулся так, чтобы держать нас обоих в поле зрения, и снова опустился на землю.
     Но тут столь же незаметно появился Гоблин. Я улыбнулся. Следопыт глянул через плечо, глаза его задумчиво сузились, как у человека, сообразившего, что шулера, с которыми он сел играть, хитрее, чем ему казалось.
     — Очень хочет. Костоправ, — хихикнул Гоблин, — повели его вниз.
     Рука Следопыта дернулась к сумке. Псина зарычала. Следопыт закрыл глаза, а когда открыл, то уже полностью овладел собой. Улыбка его вернулась.
     — Костоправ, да? Так я нашел Крепость?
     — Нашел, приятель.
     Медленно, чтобы никого не встревожить, Следопыт вытащил из сумки завернутый в промасленную кожу сверток — двойник того, который я получил утром, — и протянул мне. Я засунул сверток за пазуху.
     — Где ты его взял?
     — В Весле.
     Он рассказал такую же историю, как и первый вестник. Я кивнул.
     — Из такой дали пришел?
     — Да.
     — Придется  его вести вниз, — сказал я Одноглазому.
     Тот понял меня. Мы столкнем обоих вестников лицом к лицу. И посмотрим, не полетят ли искры. Одноглазый ухмыльнулся. Я посмотрел на Гоблина. Тот не возражал.
     Но никому из нас Следопыт не понравился. Не знаю почему:
     — Пошли, — сказал я.
     Вставая, я оперся на руку, которой держал лук. Следопыт глянул на мое оружие, открыл было рот, но от реплики удержался — словно узнал его. Я усмехнулся, отворачиваясь. Может, он подумал, что попал к Госпоже в лапы?
     — Иди за мной Следопыт пошел Гоблин и Одноглазый следовали за нами, но вещей новоприбывшего брать не стали Пес ковылял рядом, уткнувшись носом в землю Прежде чем зайти в пещеру, я озабоченно глянул на юг: когда же вернется Ильмо?
     Следопыта и дворнягу мы посадили в камеру под охраной. Они не возражали. Разбудив проспавшего Масло, я отправился к себе, попытался заснуть, но проклятый пакет неслышно вопил на столе.
     Я вовсе не был уверен, что хочу прочесть его содержимое, но пакет победил
     
Глава 7
ВТОРОЕ ПИСЬМО (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     Моманц глянул в прорези теодолита, наводя диоптр на верхушку Великого кургана. Потом отступил, заметил угол, развернул одну из приблизительных полевых карт. Именно в этом месте он откопал секиру теллекурре.
     «Если бы только описания Оккулеса были не столь туманны Тут, вероятно, стоял фланг их строя. Ось строя должна быть параллельна остальным — значит. Меняющий и его рыцари должны были стоять вон там. Проклятие».
     Земля в этом месте чуть бугрилась. Это хорошо — грунтовые воды меньше повредят погребенные предметы. Но вот подлесок.. Падуб. Шиповник Ядовитый плющ. Особенно ядовитый плющ. Боманц ненавидел это вездесущее растение. От одной мысли о нем волшебник начинал чесаться. — Боманц!
     — Что? — Он обернулся, поднимая грабли.
     — Эй, спокойно! Не бушуй, Бо.
     — Да что с тобой такое? Что за привычка подкрадываться? Это не смешно, Бесанд. Или мне граблями с твоей морды идиотскую ухмылку содрать?
     — Ой, какие мы сегодня злые. — Бесанд был тощим стариком, примерно ровесником Боманца. Плечи его горбились, голова выдавалась вперед, точно он вынюхивал след. По рукам змеились толстые синие вены, кожу испещряли печеночные пятна.
     — А ты чего ожидал? Кидаешься на людей из кустов…
     — Кустов? Каких кустов? Тебя, часом, не совесть мучает, Бо?
     — Бесанд, ты пытаешься подловить меня с незапамятных времен. Что бы тебе не бросить эту затею? Сперва меня пропесочила Жасмин, потом Токар скупил у меня все, что мог, так что мне придется откапывать новый запас, а теперь я еще с тобой любезничать должен? Сгинь, я не в настроении.
     Бесанд ухмыльнулся широко и криво, обнажив частокол гнилых зубов. — То, что я тебя не поймал, Бо, не значит, что ты невиновен. Это значит только, что я тебя не поймал.
     — Если я виновен, то ты, должно быть, полный кретин, раз за сорок лет не поймал меня за руку. Ну какого черта ты не можешь облегчить жизнь нам обоим?
     — Скоро я у тебя с шеи слезу, — хохотнул Бесанд. — Ухожу на пенсию.
     Боманц оперся на грабли и внимательно поглядел па стражника. Бесанд исходил кислой вонью боли.
     — Правда? Мне жаль.
     — Верю. Может, у моего сменщика хватит ума взять тебя за жабры.
     — Расслабься. Хочешь знать, что я делаю? Прикидываю, где полегли рыцари теллекурре. Токар требует шикарные вещи, а это лучшее, что я могу ему дать, не забираясь на курганы и не давая тебе повода меня повесить. Передай мне лозу.
     Бесанд протянул ему раздвоенный ивовый прут.
     — Курганы грабить, да? Это не Токар предложил?
     В позвоночник Боманца вонзились ледяные иглы. Это был не простой вопрос.
     — Никак остановиться не можем? После долгого приятельства, может, хватит уже играть в кошки-мышки?
     — Я развлекаюсь, Бо.
     Бесанд тащился за ним до самого заросшего пригорка.
     — Надо будет тут все расчистить. Руки никак не доходят. Людей нет, денег тоже нет.
     — Не можешь расчистить сейчас? Я покопаться хочу. А тут плющ ядовитый.
     — Ох, обходил бы ты стороной плющи, Бо, — съехидничал Бесанд. Каждое лето Боманц с проклятиями прокладывал себе дорогу сквозь многочисленные ботанические бедствия. — Так насчет Токара…
     — Я не веду дел с нарушителями закона. Это мое твердое правило. Ко мне уже больше никто не подкатывает.
     — Уклончиво, но принимаю. Лоза в руках Боманца дернулась.
     — Я увяз в деньгах. По самые уши.
     — Точно?
     — Гляди, как прыгает. Наверное, их всех в одну яму свалили.
     — Так насчет Токара.
     — Ну что насчет него, будь ты проклят? Хочешь повесить его — вперед. Только предупреди, чтобы я мог найти себе перекупщика не хуже.
     — Не хочу я никого вещать, Бо. Я тебя хочу предупредить. В Весле ходят слухи, что он из воскресителей.
     Боманц выронил лозу и со всхлипом вдохнул.
     — Действительно? Воскреситель? Наблюдатель смерил его внимательным взглядом.
     — Просто слух. Болтают всякое. Я подумал, тебе будет интересно. Мы тут вроде как близкие знакомые.
     Боманц принял оливковую ветвь.
     — Да как будто. Честно говоря, мне он и намеком не обмолвился. О-ох! Обвинение-то тяжелое. — И обдумать его нужно хорошенько. — Только не говори никому, что я нашел. Этот ворюга Мен-фу…
     Бесанд снова хохотнул. Веселье его имело могильный привкус.
     — Любишь ты свою работу, да? Изводить людей, которые не осмеливаются дать сдачи?
     — Поосторожнее, Бо. А то загребу для допроса.
     Бесанд развернулся и пошел прочь. Боманц состроил рожу ему в спину. Конечно, Бесанду нравилась работа — она позволяла ему изображать диктатора. Он мог сделать что угодно и с кем угодно, не неся никакой ответственности.
     
     После того как Властелин и его приспешники пали и были погребены в курганах за барьерами, которые возвели величайшие из чудотворцев своего времени, указом Белой Розы на границе могильника поставили Вечную Стражу, неподотчетную никому. В обязанность ей вменялось предотвратить воскрешение не-мертвого зла в курганах. Белая Роза знала людскую натуру. Всегда найдутся те, кто увидит выгоду в служении Властелину или попробует его использовать. Всегда найдутся поклонники зла, стремящиеся освободить своего героя.
     Воскресители появились едва ли не раньше, чем проросла трава на курганах.
     «Токар — воскреситель? — подумал Боманц. — Словно других забот мне мало. Теперь Бесанд разобьет лагерь у меня на шее».
     Боманц не хотел будить древнее зло. Он просто намеревался связаться с одним из лежащих под курганами, чтобы пролить свет на кое-какие из древних тайн.
     Бесанд уже скрылся из виду. Теперь утащится к себе в хибару. Так Что будет время провести несколько запретных наблюдений. Боманц установил теодолит на новом месте.
     
     Курганье выглядело не особенно страшным — только очень заброшенным. За четыре сотни лет погода и растительность перестроили некогда замечательное сооружение. Курганы и жуткий ландшафт вокруг них почти скрылись под кустарником. У Вечной Стражи уже не хватало сил на поддержание порядка. Наблюдатель Бесанд вел отчаянный арьергардный бой с самим временем. На Курганье ничего толком не росло. Кустарник был скрученным и низким, но очертания курганов таяли в нем, как менгиры и фетиши, сковывавшие Взятых.
     Боманц потратил всю свою жизнь, определяя, кто в каком кургане лежит, чей курган где стоит и где расположены менгиры и фетиши. Главная карта, его шелковое сокровище, была почти завершена. Он почти мог пройти лабиринт. Он подошел так близко к разгадке, что его одолевало искушение попробовать еще до того, как все будет полностью готово. Но Боманц не был глупцом. Он собирался подоить очень брыкучую корову, и ошибки быть не должно. С одной стороны ему угрожал Бесанд, с другой — отравное древнее зло.
     Но если ему удастся… О, если бы ему удалось. Если бы он сумел связаться и выведать тайны… Человеческий кругозор расширился бы необозримо.
     Он стал бы величайшим из живущих магов. Его слава разнеслась бы по всему миру. Жасмин получила бы все, за отсутствие чего бранила мужа. Если  он сумеет связаться.
     Сумеет, черт возьми! Ни страх, ни старческая немощь уже не остановят его. Еще несколько месяцев, и последний ключ будет у него в руках.
     Боманц так долго жил своей ложью, что нередко лгал сам себе. Даже в минуты особой искренности он никогда не признавал, что самым важным мотивом была его интеллектуальная привязанность к Госпоже. Именно она заинтриговала его с самого начала, та, с кем он хотел связаться, та, что делала бесконечно интересными старые книги. Из всех повелителей времен Владычества она была самой загадочной, самой легендарной, наименее исторической. Некоторые ученые называли ее величайшей красавицей в мире, утверждая, что, раз увидев ее, человек становился ее рабом до смерти. Кое-кто говорил, что именно она была движущей силой Владычества. Некоторые признавались, что их источники — немногим больше, чем романтические бредни. Остальные не признавались ни в чем, хотя явно привирали. И еще студентом Боманц был очарован ею.
     Забравшись к себе на чердак, он развернул шелковую карту. День прошел не совсем впустую — он обнаружил неизвестный дотоле менгир и определил, какие заклятия он крепил. И нашел захоронение теллекурре.
     Он буравил глазами карту, точно пытаясь силой воли выжать из нее нужные сведения.
     Диаграмм было две. Верхняя представляла собой пятиконечную звезду, вписанную в круг. Так выглядело Курганье сразу после постройки. Звезда возвышалась над окружающей местностью на высоту человеческого роста; ее поддерживали известняковые стены. Кругом изображался наружный берег рва, выброшенная из которого земля составляла курганы, звезду и пятиугольник внутри звезды. Ныне от рва осталась только топкая полоса — предшественники Бесанда не могли держаться наравне с природой.
     Внутри звезды располагался пятиугольник той же высоты; углы его лежали в точках, где стороны звезды сходились. Он также сохранился, но стены его рухнули и заросли. В центре пятиугольника, посередине линии север — юг, лежал Великий курган, где покоился Властелин.
     Боманц пронумеровал лучи звезды нечетными числами от одного до девяти, начиная сверху по часовой стрелке. Рядом с каждым числом стояло прозвание: Душелов, Меняющий Облик, Крадущийся в Ночи, Зовущая Бурю, Костоглод. Насельников пяти внешних курганов он установил. Пять внутренних точек нумеровались четными числами, начиная от правой стороны северного луча. Номером четвертым шел Ревун, восьмым — Хромой. Могилы троих Взятых оставались безымянными.
     — Ну кто же в этой проклятой шестой могиле? — пробормотал Боманц. — Проклятие! — Он ударил кулаком по столу. Четыре года, а он и намека не нашел на это имя. Маска, скрывавшая прозвание лежащего там, оставалась последним серьезным препятствием. Все остальное было делом техники — отключить охранные заклятия и войти в контакт с тем, кто лежит в срединном кургане.
     Маги Белой Розы исписали много томов, похваляясь своими успехами в колдовском искусстве, но ни единого слова не сказали о том, где же лежат их жертвы. Такова человеческая природа. Бесанд хвастал, какую рыбу и на какую наживку он поймал, но редко демонстрировал соответствующий чешуйчатый трофей.
     Под звездой Боманц нарисовал крупным планом срединный курган — вытянутый с севера на юг прямоугольник, окруженный и заполненный рядами значков. У каждого угла стояли символы менгиров — двадцатифутовых колонн, увенчанных головами двуликих сов. Один лик глядел внутрь, второй — наружу. Угловые менгиры замыкали первый круг заклятий, ограждавших Великий курган.
     Вдоль его сторон располагались ряды кружков, обозначавших деревянные шесты — большая часть из них уже сгнила и рухнула, а вместе с ними и заклятия. В Вечной Страже не числилось колдуна, способного восстановить или заменить их.
     На самом кургане значки образовывали три прямоугольника. Символы внешнего ряда изображали пехотинцев, среднего — рыцарей, а внутреннего — слонов. Гробницу Властелина окружали могилы тех, кто отдал свои жизни ради его гибели. Их духи были средней линией обороны мира от древнего зла, которое он способен вызвать. Боманц не ожидал от них особенных неприятностей. По его мнению, Призраки должны были только пугать обычных гробом копателей.
     Внутри третьего прямоугольника Боманц изобразил дракона, кусающего себя за хвост. Легенда гласила, что вокруг могилы свился кольцом великий дракон, более живой, чем сгинувшие Госпожа или Властелин, дремлющий многие века в ожидании попытки воскресить пойманное в ловушку зло.
     Боманц не знал способа справиться с драконом и не нуждался в нем. Он собирался установить связь с обитателем могилы, а не выпускать его.
     Проклятие! Если бы только ему удалось заполучить амулет старого стражника… Когда-то Вечная Стража имела амулеты, позволявшие проникать на Курганье для наведения порядка. Амулеты все еще существовали, хотя давно не использовались. Один из них Бесанд носил при себе, а остальные спрятал.
     Бесанд. Этот безумец. Этот садист.
     Боманц считал Наблюдателя своим ближайшим приятелем — но не другом. Нет, ни в коем случае не другом. Печальный итог жизни — самый близкий к нему человек только и ждет шанса запытать или повесить его.
     Что он там болтал об отставке? Неужто о Курганье вспомнили за пределами этого богами забытого леса?
     — Боманц! Жрать будешь?!
     Боманц выцедил несколько проклятий и свернул карту.
     
     Той ночью к нему пришел Сон. Боманц слышал зов сирены. Он снова был молод, холост, он шел по дорожке мимо своего дома. Его окликнула женщина. Кто она? Он не знал. Все равно. Он любил ее. Смеясь, он побежал к ней… Полетел. Шаги не приближали его к ней. Лицо ее помрачнело, и она растаяла… «Не уходи! — воскликнул он, — Пожалуйста!» Но она исчезла и унесла с собой его солнце.
     Беспросветная тьма поглотила его сон. Боманц колыхался в воздухе — на поляне в невидимом лесу. Медленно, очень медленно над деревьями взошло нечто серебристое. Большая звезда с огромной серебристой гривой. На его глазах она росла, заполняя небо.
     Укол неуверенности. Тень страха. «Она падает на меня!» Он скорчился, закрывая лицо рукой. Серебристый шар заполнил небо, и у него было лицо. Женское лицо…
     — Бо! Прекрати! Жасмин пихнула его  снова.
     — А? Что? — Он сел на постели.
     — Ты кричал. Опять тот кошмар? Боманц прислушался, как гремит в груди сердце, вздохнул. Долго ли еще терпеть? Он стар.
     — Тот самый.
     Повторяющийся через неопределенные промежутки времени.
     — В этот раз намного сильнее.
     — Может, тебе стоит пойти к шаману?
     — Здесь-то? — Боманц с отвращением фыркнул. — Не нужен мне никакой шаман.
     — Точно. Тебя, наверное, совесть заела. За то, что выманил Шаблона из Весла.
     — Не выманивал я его… Спи.
     К его изумлению, супруга повернулась на другой бок, не желая продолжать спор.
     Боманц глядел в темноту. Этот сон был намного ярче. Едва ли не слишком ясным и очевидным. Не таится ли второй смысл за предупреждением не соваться в курганы?
     Так же медленно вернулось чувство, с которого начался сон: ощущение, что его зовут, что до исполнения заветных желаний всего один шаг. Сладкое чувство. Боманц расслабился и заснул с улыбкой.
     
     Бесанд и Боманц наблюдали, как стражники выкорчевывают кустарник на будущем месте раскопок.
     — Да не жги его, идиот! — Боманц внезапно сплюнул. — Останови его, Бесанд.
     Бесанд покачал головой. Стражник с факелом отшатнулся от кучи веток.
     — Сынок, ядовитый плющ не жгут. Яд с дымом расходится.
     Боманц уже чесался. И размышлял, почему это его спутник так сговорчив. — От одной мысли зуд пробирает, да? — ухмыльнулся Бесанд.
     — Да.
     — Ну так позуди еще. — Наблюдатель указал пальцем, и Боманц увидел наблюдающего с безопасного расстояния Мен-фу, своего давнего конкурента.
     — Я никогда и никого не ненавидел, — прорычал он, — но этот тип вводит меня в искушение. У него нет ни морали, ни совести, ни сомнений. Вор и лжец.
     — Знаю я его. К твоему счастью.
     — Скажи-ка ты мне, Бесанд, Наблюдатель  Бесанд, почему ты ему на пятки не наступаешь, как мне? И что значит «к счастью»?
     — Он обвинил тебя в воскресительских настроениях. А не преследую я его потому, что его многочисленные добродетели включают трусость. У него наглости не хватит откапывать запретные вещи.
     — А у меня, значит, хватит? И этот прыщ на меня доносит? Уголовщину приписывает? Да не будь я стариком…
     — Он свое получит, Бо. А у тебя смелости бы хватило. Только на намерении я тебя еще не поймал.
     — Ну вот, опять. — Боманц поднял очи горе. — Скрытые обвинения…
     — Не такие уж скрытые, дружище. Есть в тебе попустительство, нежелание признать существование зла. Оно не хуже мертвяка смердит. Дай ему волю, и я тебя поймаю, Бо. Злодеи хитры, но в конце концов предают сами себя.
     На мгновение Боманцу показалось, что мир вокруг него распадается, потом он понял, что Бесанд закидывает удочку. Наблюдатель был заядлым рыбаком.
     — У меня в глотке твой садизм стоит! — резко ответил Боманц, дрожа. — Если бы ты и вправду что-то заподозрил, то набросился бы на меня, как муха на дерьмо. Закон всегда был не про вас, стражников, писан. И насчет Мен-фу ты, наверное, соврал. Ты бы собственную мать посадил по доносу и не такого мерзавца. Ты псих, Бесанд, ты это знаешь? Больной. Вот тут. — Он постучал пальцем по виску. — Ты не можешь обходиться без жестокости.
     — Ты испытываешь свою удачу, Бо.
     Боманц попятился. Сейчас им владели страх и ярость. Бесанд по-своему выказывал ему особое снисхождение. Словно он, Боманц, был необходим для душевного здоровья Наблюдателя. Бесанду требовался хоть один человек, помимо стражников, кого он не преследовал. Кто-то, чья неприкосновенность подтверждала нечто… Может быть, он, Боманц, олицетворял для Наблюдателя всех их защищаемых? Колдун фыркнул. Жирно будет.
     «И этот разговор об отставке. Не сказал ли он больше, чем я расслышал? Может, уезжая, он сворачивает все дела? Может, у него тяга к шикарным концовкам. Может, он хочет увековечить свой уход на пенсию.
     И кто его сменщик? Еще одно чудовище, которое не ослепить той паутиной, которой я заплел Бесанду глаза? Или новичок кинется на меня, точно бык на арене? И Токар — предполагаемый воскреситель… Это как понимать?» — В чем дело? — озабоченно спросил Бесанд.
     — Язва беспокоит. — Боманц потер виски, надеясь, что хоть мигрень не проявит себя.
     — Поставь вешки. Иначе Мен-фу тут же набросится.
     — Ага.
     Боманц вытащил из мешка полдюжины колышков. На каждом привязана полоска желтой ткани. Он воткнул их в землю. Согласно обычаю, участок, огороженный подобным образом, переходил к нему для раскопок.
     Мен-фу, однако, все равно стал бы копаться тут и ночью, и днем, и Боманц не мог привлечь его к ответственности. Заявки не признавались законом — только обычаем. У искателей древностей были собственные способы убеждения. А Мен-фу понимал из всех способов только грубую силу. Его воровские повадки ничто не меняло.
     — Жаль, Шаблона нет, — произнес Боманц. — Он бы ночами сторожил.
     — Я прикрикну на паршивца. На пару дней это его остановит. Я слышал, Шаблон возвращается домой?
     — Да, на лето. Мы так рады. Мы его четыре года не видели.
     — Он, кажется, с Токаром дружен?
     — Будь ты проклят! — Боманц развернулся на месте. — Никогда не сдаешься, да?
     Он говорил без воплей, ругани и заламывания рук, как обычно в напускном гневе, а тихо, в настоящей ярости.
     — Ладно, Бо. Сдаюсь.
     — Хорошо бы. Очень хорошо бы. Я тебе не позволю за ним ползать все лето. Не позволю, слышишь?
     — Я же сказал, что сдаюсь.
     
Глава 8
КУРГАНЬЕ
     
     По казармам Стражи Грай гулял когда вздумается. На стенах в здании штаба красовалась дюжина старых пейзажей Курганья. Моя пол, Грай часто поглядывал на них и вздрагивал — и не он один. Попытка Властелина сбежать через Арчу сотрясла всю империю Госпожи. А рассказы о его жестокости кормились сами собой и жирели за века, прошедшие с тех пор, как Белая Роза сокрушила его.
     Курганье молчало. Смотрители его не замечали ничего необычного. Боевой дух поднимался. Древнее зло потратило выстрел впустую. Но оно ждало.
     Если понадобится, оно будет ждать вечно. Ему не умереть. Последняя его надежда была тщетна — Госпожа тоже бессмертна. И она никому не позволит открыть могилу своего мужа.
     Картины изображали последовательное разложение. Последнюю рисовали вскоре после воскрешения Госпожи. Даже тогда Курганье выглядело намного лучше.
     Порой Грай подходил к окраине городка и, глядя на Великий курган, покачивал головой.
     Некогда существовали амулеты, позволявшие стражникам проникать за границу смертельных заклятий, ограждавших курганы, чтобы поддерживать там порядок. Но они исчезли. И Стража теперь могла только смотреть и ждать.
     Ковыляло время. Медлительный, бесцветный, хромой Грай стал городской достопримечательностью. Говорил он редко, но иной раз оживлял посиделки в «Синелохе» несуразными байками времен Форсбергской кампании. В те минуты в глазах его вспыхивал огонь, и никто не сомневался, что Грай на самом деле там бывал, хотя рассказы свои изрядно приукрашивал.
     Друзей у него не было. Ходили слухи, что Грай поигрывал в шахматы с Наблюдателем, полковником Сиропом, которому оказывал некоторые услуги личного свойства. И, конечно, был еще рекрут Кожух, жадно выслушивавший все побасенки Грая и сопровождавший его на прогулках. Ходил слух, что Грай умеет читать, и Кожух тоже хотел научиться.
     На второй этаж своего дома Грай не пускал никого Глухими ночами именно там он распутывал предательскую паутину истории, которую время и ложь исказили до полной потери связей с истиной.
     Лишь малая часть ее была зашифрована. Остальное составляли торопливые каракули на теллекурре, основном языке времен Владычества. А некоторые абзацы писались на ючителле, местном диалекте теллекурре. Иной раз сражающийся с этими абзацами Грай мрачно улыбался. Возможно, он единственный из живущих мог разгадать смысл этих, порой обрывочных фраз. «Преимущества классического образования», — бормотал он чуть саркастически. А потом начинал задумываться, вспоминать и уходил на одну из своих полночных прогулок, чтобы отогнать непрошенные воспоминания. Собственное прошлое — это дух, который не желает изгоняться. Единственный экзорцизм для него — смерть.
     Грай казался себе ремесленником. Кузнецом. Оружейником, бережно кующим смертоносный меч. Как и прежний обитатель дома, он всю свою жизнь посвятил поискам осколков знания.
     
     Зима выдалась жестокая. Первый снег выпал рано, после столь же ранней и необычайно сырой осени. Снег валил часто и густо. А весна пришла не скоро.
     В лесах к северу от Курганья, где обитали лишь разрозненные кланы, жизнь стала невыносима. Лесовики приходили менять шкуры на еду. Обосновавшиеся в Весле торговцы мехами плясали от радости.
     Старики говорили, что такая зима не к добру, но старикам нынешняя погода всегда кажется суровей, чем в прежние дни. Или мягче. Но такой же она никогда не бывает.
     Проклюнулась весна. Резкая оттепель привела в бешенство ручьи и реки. Великая Скорбная река, протекавшая в трех милях от Курганья, разлилась на много миль, похитив десятки и сотни тысяч деревьев. Половодье выдалось такое примечательное, что горожане десятками выходили поглазеть на разлив с вершины холма.
     Большинству новшество вскоре наскучило. Но Грай ковылял туда каждый день, когда Кожух мог сопровождать его. Кожух еще не разучился мечтать. Грай потакал ему в этом.
     — Чем тебя так река тянет, Грай?
     — Не знаю. Может быть, величавостью.
     — Чем-чем? Грай повел рукой:
     — Размером. Неутихающей яростью. Видишь, как много мы на самом деле значим?
     Бурая вода бешено вгрызалась в холм, перебирая груды плавника. Менее бурные протоки обнимали холм, щупали лес за ним.
     Кожух кивнул:
     — Вроде того, как я на звезды гляжу.
     — Да. Да. Но это — более личное. Ближе к дому. Разве нет?
     — Может быть. — Голос Кожуха прозвучал неуверенно, и Грай улыбнулся. Наследство крестьянской юности.
     — Пошли домой. Вроде унимается, но с этими облаками я ни за что не поручусь.
     Дождь и в самом деле грозил пролиться. Если река поднимется еще, то холм превратится в остров. Кожух помог Граю перебраться через топкие места и залезть на гребень невысокой насыпи, не позволявшей разливу добраться до расчисток. Большая часть поля тем не менее превратилась в озеро, достаточно мелкое, чтобы его мог перейти вброд осмелившийся на это дурак. Под серыми небесами громоздился Великий курган, темной тушей отражаясь в воде. Грая передернуло.
     — Кожух, он еще там.
     Юноша оперся на копье, оглянувшись только потому, что это было интересно Граю. Сам он хотел побыстрее забраться под крышу.
     — Властелин, парень. И все, что сбежать не успело. Ждут. И копят ненависть к живущим.
     Кожух глянул на старика. Грай весь напрягся — кажется, от страха.
     — Если он вырвется — бедный наш мир.
     — Но разве при Арче Госпожа его не убила?
     — Она его остановила. Не уничтожила. Это может быть и вовсе нереально… Нет, должно быть. У него должно быть уязвимое место. Но если Белая Роза не смогла повредить ему…
     — Роза не так и сильна. Она и Взятым-то не навредила. Или их  прислужникам. У нее хватило сил только связать их и похоронить. Госпожа и мятежники вместе…
     — Мятежники? Сомневаюсь. Это сделала она.  Грай двинулся вперед, вдоль берега, приволакивая ногу и не отрывая взгляд от Великого кургана.
     Кожух боялся, что Курганье зачарует Грая. Как стражника, его это не могло не волновать. Хотя Госпожа истребила всех воскресителей во времена его деда, курган еще не потерял мрачной притягательности. Наблюдатель Сироп дрожал при мысли о том, что кому-то придет в голову возродить эту глупость. Кожух хотел предупредить Грая, но не смог составить достаточно вежливую фразу.
     Ветер шевельнул гладь озера, со стороны кургана покатилась рябь. Грай и Кожух вздрогнули.
     — Что б этой погоде не кончиться? — пробормотал Грай. — Чай пить не пора?
     — Пора.
     Сырость и холода продолжались. Лето пришло поздно, а осень — рано. Когда Великая Скорбная вернулась наконец в свои берега, она оставила грязную равнину, усеянную обломками вековых деревьев. Русло реки сместилось на полмили к западу.
     А лесовики продолжали продавать меха.
     
     Находишь то, чего не ищешь. Грай почти закончил ремонт. Теперь он восстанавливал шкаф. Снимая деревянную вешалку, он выронил ее. Ударившись об пол, шест разломился надвое.
     Грай нагнулся. Грай посмотрел. Сердце его заколотилось. На свет показался узкий рулон белого шелка… Нежно, медленно Грай сложил половники шеста и отнес их наверх.
     Осторожно, осторожно… он вытащил и развернул шелковое полотнище. Желудок его сжался в комок.
     То была составленная Боманцем карта Курганья, со всеми пометками — где лежали Взятые, где и почему стояли фетиши, какова мощь защитных заклятии, — с известными местами вечного успокоения тех прислужников Взятых, что полегли вместе с хозяевами. Очень детальная карта. С надписями в основном на теллекурре.
     Помечены были и захоронения вне Курганья. Большая часть павших легла в общие могилы.
     Битва захватила воображение Грая. На мгновение он увидел, как держатся и гибнут до последнего человека войска Властелина. Он увидел, как волна за волной орда Белой Розы отдает жизни, чтобы загнать мрак в ловушку Над головой пламенным ятаганом сияла Великая Комета.
     Он мог только воображать. Достоверных источников не сохранилось.
     Грай посочувствовал Боманцу. Бедный дурачок — мечтатель, искатель истины. Он не заслужил своей дурной славы.
     Всю ночь Грай просидел над картой, позволяя ей пропитать свои тело и душу Перевод надписей в этом не очень помог, зато прояснил кое-что в отношении Курганья. И очень многое — в отношении колдуна, столь преданного своему делу, что он всю жизнь провел в изучении Курганья.
     Утренний свет пробудил старика. Па мгновение Грай засомневался в самом себе. Не станет ли и он жертвой той же гибельной страсти?
     
Глава 9
РАВНИНА СТРАХА
     
     Поднял меня Лейтенант. Лично.
     — Ильмо вернулся. Костоправ Перекуси и являйся в зал совещаний.
     Мрачный он человек, и с каждым днем все мрачнее. Иной раз я жалею, что голосовал за него, когда Капитан погиб в Арче. Но так пожелал Капитан. Это была его последняя просьба.
     — Как только, так сразу, — ответил я, выкарабкиваясь из постели без обычных стонов. Сгреб одежду, пошелестел бумагами, неслышно посмеялся над собой. Мало ли я жалел, что голосовал за Капитана. А ведь когда он хотел уйти на покой, мы ему не позволили.
     Комната моя вовсе не похожа на берлогу лекаря. У стен до самого потолка навалены книги. Большую часть я прочел — изучив предварительно языки, на которых они написаны. Некоторые — ровесники самого Отряда, летописи древних времен. Иные — генеалогии благородных семейств, украденные из старых храмов и чиновничьих гнезд разных стран. А самые редкие и интересные повествуют о взлете и падении Владычества.
     Самые редкие — те, что написаны на теллекурре. Последователи Белой Розы оказались не слишком снисходительны к побежденным. Они сжигали книги и города, вывозили женщин и детей, оскверняли знаменитые святилища и великие произведения искусства. Обычный след великих событий.
     Так что осталось не много ключей к языку, истории, образу мыслей побежденных. Некоторые из наиболее ясно написанных документов в твоей библиотеке остаются совершенно непонятными.
     Как я хотел бы, чтоб Ворон был с нами, а не в могиле. Он свободно читал на теллекурре. Немногие, помимо ближайших соратников Госпожи, могут похвастаться этим.
     В дверь просунул голову Гоблин:
     — Ты идешь или нет?
     Я начал ему жаловаться. Не первый раз. И никакого прогресса. Он только посмеялся:
     — Своей подружке поплачься в жилетку. Вдруг она поможет.
     — Никогда не сдаетесь, ребята?
     Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я написал последний простодушно-романтический рассказ о Госпоже. Это было перед долгим отступлением, приведшим мятежников к разгрому у Башни в Чарах. Но старые друзья ничего не забывают.
     — Никогда, Костоправ, никогда. Кто еще из нас провел с ней ночь? Или прокатился па ковре-самолете?
     Я предпочел бы об этом забыть. То были минуты скорее ужасные, а не романтические Госпожа узнала о моих исторических потугах и попросила описать и ее сторону. Более-менее. Она не указывала и не сокращала; настаивала только, чтобы я держался фактов и оставался беспристрастным. Я тогда думал, что она ожидает поражения и хочет, чтобы где-то сохранилась история, не зараженная предрассудками.
     Гоблин глянул на гору пергаментов:
     — Все никакой зацепки?
     — Я уже не уверен, что она есть вообще. Что ни переведу — все пустышки. Чей-то перечень расходов. Календарь встреч. Список кандидатов на повышение. Письмо какого-то офицера приятелю-придворному. И все намного старше, чем то, что я ищу.
     Гоблин поднял бровь.
     — Но я буду искать Ведь что-то  там есть! Мы захватили эти бумаги у Шепот, когда она была мятежницей. Она очень дорожила ими. И наша тогдашняя наставница, Душелов, была убеждена, что эти документы способны поколебать империю.
     — Иногда целое больше суммы частей, — глубокомысленно произнес Гоблин. — Может, тебе стоит искать то, что связывает эти бумаги.
     Эта мысль мне тоже приходила в голову. Имя, повторяющееся то здесь, то там, вскрывающее чье-то прошлое. Может, я его и найду. Комета не вернется еще долго.
     Но я сомневался в этом.
     
     Душечка еще молода — чуть старше двадцати. Но цвет ее юности уже облетел. Суровые годы громоздились на не менее суровые. Женственного в ней не много — не было случая развиться в этом отношении. Даже проведя два года посреди равнины, никто из нас не воспринимал ее как женщину.
     Душечка высока — до шести футов ей не хватает пары дюймов. Глаза ее имеют блекло-голубой цвет и нередко кажутся пустыми, но когда Душечка встречает препятствие, они превращаются в ледяные клинки. Светлые, точно выцветшие на солнце волосы сбиваются в лохмы и колтуны, если за ними не приглядывать, поэтому лишенная тщеславия Душечка остригает их короче обычного. Да и одевается она подчеркнуто практично. Многих посетителей по первому разу оскорбляет ее мужской костюм, но скоро они убеждаются — дело она знает.
     Роль пришла к ней против желания, но Душечка примирилась с ней, вошла в нее с упрямой убежденностью. Она выказывает мудрость, необычную для своих лет и при ее немоте. Ворон хорошо учил ее в те немногие годы, когда приглядывал за ней.
     Когда я вошел, она прохаживалась взад и вперед. Земляные стены зала совещаний продымлены — даже пустой, он кажется переполненным. В нем стоит застарелая вонь множества немытых тел. Был там старик из Весла. Были Следопыт, Шпагат и еще несколько пришлых. И большая часть Отряда. Я сделал жест приветствия. Душечка обняла меня по-сестрински, спросила, как продвигаются мои исследования.
     — Я уверен, — произнес я для всех и показал знаками ей, — что в Облачном лесу мы нашли не все документы. Не только потому, что не могу найти то, что ищу. Все они слишком стары.
     Черты лица Душечки правильны, нет в них ничего выдающегося. Но все же ощущаются в этой женщине характер, воля, несгибаемость. Ребенком она побывала в аду, и он не затронул ее. Не трогал он ее и теперь.
     Но это ей не понравилось.
     — У нас не будет времени, на которое мы рассчитывали, — прожестикулировала она.
     Я отвлекся немного. Я ждал, что между Следопытом и вторым вестником с запада полетят искры. В глубине души Следопыт мне очень не нравился Я бессознательно надеялся найти подтверждение своей неприязни.
     Ничего.
     И ничего удивительного. Система ячеек надежно ограждает наших последователей друг от друга.
     Следующими Душечка пожелала выслушать Гоблина и Одноглазого.
     — Все, что мы слышали, — правда, — пропищал Гоблин. — Они усиливают гарнизоны. Но это лучше Шпагат расскажет. А наша миссия провалилась. Они ждали нас. И гнали по всей равнине. Нам повезло, что смогли оторваться. И помощи никакой.
     Менгиры и их жутковатые приятели считаются нашими союзниками. Но, по-моему, они слишком непредсказуемы. Они помогают нам или нет, следуя каким-то своим правилам.
     Детали провалившегося рейда Душечку не интересовали. Она перешла к Шпагату.
     — По обе стороны равнины собираются армии, — сообщил тот. — Под водительством Взятых.
     — Взятых? — переспросил я. Я знал только двоих. А Шпагат говорил о многих. Тогда страшно. Давно уже ходили слухи, что Госпожа потому оставила нас в покое, что собирала новый урожай Взятых. Я в это не верил. Наш век до скорбного лишен личностей, наделенных той великолепной и злобной силой, что и взятые  Властелином во время оно: Душелов, Повешенный, Крадущийся в Ночи, Меняющий Облик, Хромой и прочие. То были злодеи эпического масштаба, почти столь же буйные в своем коварстве, что и Госпожа с Властелином. Наши слабосильные времена породили лишь Душечку и Шепот.
     — Слухи оказались верны, мой господин, — стыдливо ответил Шпагат.
     Господин. Я. Только потому, что стою у истоков мечты. Ненавижу это, но проглатываю.
     — Да?
     — Эти новые Взятые, конечно, не Ревуны или Зовущие Бурю. — Шпагат чуть заметно улыбнулся. — Лорд Зануда заметил, что прежние Взятые были непредсказуемы и опасны, как молния, а новые — предсказуемый ручной гром бюрократии, если вы меня понимаете.
     Понимаю. Продолжай.
     Считают, что новых шестеро, господин. Лорд Зануда полагает, что их вот-вот спустят с цепи. Потому и накапливают войска вокруг равнины. Лорд Зануда думает, что Госпожа сделала соревнование из нашей гибели.
     Зануда. Наш самый верный лазутчик. Один из немногих, переживших долгую осаду Ржи. Ненависть его не знает границ.
     Вид у Шпагата был странный. Многозначительный такой. Сказано было явно не все, н худшее осталось напоследок.
     — Давай, — приказал я. — Колись.
     — Прозвания Взятых начертаны на звездах, установленных над их ставками. Командующего во Рже прозывают Благодетель. Звезду поставили после того, как ночью прилетел ковер. Но самого Благодетеля никто не видел.
     Это требовало выяснения. Только Взятый может управиться с ковром. Но никакой ковер не долетит до Ржи, не миновав равнины Страха. А менгиры нам ни о чем не докладывали.
     — Благодетель? Интересное прозвище. А другие?
     — В Шмяке на звезде начертано «Волдырь».
     Смешки.
     — Прежние, описательные прозвания мне нравились больше, — сказал я. — Вроде Хромого, Луногрыза или Безликого.
     — В Стуже сидит один по имени Аспид.
     — Уже лучше.
     Душечка косо глянула на меня.
     — В Руте появился Ученый А в Лузге — Ехидный — Ехидный? Это мне тоже нравится.
     — Западную границу равнины держат Шепот и Странник, ставки обоих в деревушке Плюнь. Я, как вундеркинд-математик, подвел итог — Двое старых и пятеро новых. А где еще один?
     — Не знаю, — ответил Шпагат. — Кроме этих есть только главнокомандующий. Его звезда установлена в воинской части подо Ржой Его слова били мне по нервам. Шпагат побледнел и начал трястись Мной овладело нехорошее предчувствие. Я понял, что следующие его слова мне очень не понравятся. Но:
     — Ну?
     — На стеле стоит знак Хромого.
     Как я был прав. Это мне совсем не нравится И не только мне.
     — Ой-й! — взвизгнул Гоблин.
     — Твою мать, — произнес Одноглазый тихо и потрясенно; сдержанность его голоса передавала больше, чем крик.
     Я сел. Посреди комнаты. На пол. И обхватил голову руками. Мне хотелось плакать.
     — Невозможно, — пробормотал я. — Я убил его. Собственными руками. — И, сказав, я уже не верил в это, хотя многие годы полагал именно так. — Но как же?..
     — Хорошего парня легко не убьешь, — проворчал Ильмо.
     Реплика эта свидетельствовала о том, что Ильмо потрясен Без причины он и слова не вымолвит.
     Хромой враждует с Отрядом еще с той поры, когда мы прибыли на север через море Мук. Именно тогда к нам записался Ворон, таинственный уроженец Опала, когда-то очень влиятельный человек, лишенный титула и имущества приспешниками Хромого. Но Ворон был человек бешеный и совершенно бесстрашный. Взятый там или нет — Ворон ответил ударом на удар, убив своих обидчиков, в том числе самых умелых помощников Хромого. Так мы впервые перешли Взятому дорожку. И каждая наша встреча только ухудшала дело…
     В сумятице после Арчи Хромой решил свести с нами счеты. Я устроил ему ловушку. Он в нее влез.
     — Я на что угодно ставлю — я убил его! Так жутко я себя еще никогда не чувствовал. Словно на краю обрыва стою.
     — Истерик не закатывай, Костоправ, — посоветовал Одноглазый. — Мы от него и раньше живыми уходили.
     — Он — один из старых, придурок! Из настоящих Взятых! Из тех времен, когда были еще истинные колдуны. Ему еще ни разу не позволяли взяться за нас со всей силой. Да еще помощников… — Восемь Взятых и пять армий атакуют равнину Страха. А нас в Дыре редко бывало больше семи десятков. Перед моими глазами проносились чудовищные видения. Пусть это второсортные Взятые, но их слишком много. Их ярость выжжет пустыню. Шепот и Хромой уже вели бои здесь и знают об опасностях равнины. Собственно, Шепот дралась тут и против Взятых, и против мятежников. Она выиграла большую часть знаменитых битв восточной кампании.
     Потом рассудок взял свое, но будущее осталось мрачным. Подумав, я пришел к неизбежному выводу, что Шепот знает равнину слишком хорошо. Возможно, у нее даже остались здесь союзники.
     Душечка коснулась моего плеча, и это успокоило меня лучше, чем слова друзей. Ее уверенность заразительна.
     — Теперь мы знаем, — показала она и улыбнулась.
     Но время тем не менее стало готовым опуститься молотом. Долгое ожидание Кометы потеряло смысл. Выжить надо было здесь и сейчас.
     — Где-то в моей груде пергаментов было истинное имя Хромого, — сказал я, пытаясь найти в ситуации хоть что-нибудь хорошее. Но опять пришла на ум проблема. — Но, Душечка, там нет того, что я ищу.
     Она подняла бровь. Из-за немоты ей пришлось обзавестись одним из самых выразительных лиц, какие мне доводилось видеть.
     — Нам надо будет сесть и поговорить. Когда у тебя будет время. И выяснить точно, что случилось с этими бумагами, пока они были у Ворона. Некоторых не хватает. Когда я передал документы Душелову, они там были. Когда я получил бумаги обратно, они там были. Я уверен, что они были там, когда бумаги взял Ворон. Что с ними случилось потом?
     — Вечером, — показала Душечка. — Время будет.
     Казалось, она внезапно потеряла интерес к разговору. Из-за Ворона? Он много значил для нее, но за такой срок боль могла и схлынуть. Если только я не пропустил чего-то в их истории. А это вполне возможно. Понятия не имею, во что вылились их отношения после того, как Ворон ушел из Отряда. Его смерть ее явно еще мучит. Своей бессмысленностью. Пережив все, что обрушивала на него тень, он утонул в общественной бане.
     Лейтенант говорит, что по ночам она плачет во сне. Он не знает почему, но подозревает, что дело в Вороне.
     Я расспрашивал ее о тех годах, что они провели без нас, но она не отвечает. У меня сложилось впечатление, что она испытала печаль и жестокое разочарование.
     Теперь она отбросила старые заботы и обернулась к Следопыту и его дворняге. За ними ежились в предвкушении те, кого Ильмо поймал у обрыва. Их очередь была следующей, а репутацию Черного Отряда они знали.
     Но мы не дошли до них. Даже до Следопыта с псом Жабодавом. Дозорный опять завопил, объявляя тревогу.
     Это становилось утомительным.
     
     Когда я заходил в кораллы, всадник уже пересекал ручей. Плескалась вода под копытами загнанного, взмыленного коня. Эта лошадь уже никогда не будет бегать как прежде. Мне жаль было видеть, как губят скакуна, но у всадника была на то веская причина.
     На самой границе безмагии метались двое Взятых. Один метнул лиловый разряд, который растаял, не достигнув земли. Одноглазый кудахтнул и сделал непристойный жест.
     — Всю жизнь об это мечтал, — пояснил он.
     — Ох, чудо чудное, — пискнул Гоблин, глядя в другую сторону.
     С розовых утесов сорвалась и ушла ввысь стая огромных исчерна-синих мант — около дюжины, хотя сосчитать их было трудно: они постоянно маневрировали, чтобы не отнять у соседа ветер. То были великаны своей породы — футов сто в размахе крыльев. Поднявшись достаточно высоко, они парами начали пикировать на Взятых.
     Всадник остановился, упал. В спине его торчала стрела.
     — Фишки! — выдохнул он и потерял сознание.
     Первая пара мант, двигаясь, казалось, медленно и величаво, — хотя на самом деле летят они вдесятеро быстрее бегущего человека, — проплыли мимо ближайшего Взятого, едва не выскользнув за границы Душечкиной безмагии, и каждая пустила по сверкающей молнии. Молния может лететь там, где тает колдовство Взятых.
     Один разряд попал в цель. Ковер со Взятым качнулся, коротко вспыхнул; пошел дым. Ковер дернулся и косо пошел к земле. Мы осторожно ликовали. Потом Взятый восстановил равновесие, неуклюже поднялся и улетел.
     Я опустился на колени рядом с курьером. Молодой, почти мальчишка. Жив. Если я возьмусь за него — еще не все потеряно.
     — Одноглазый, помоги.
     Манты парами плыли по внутренней границе безмагии, швыряя молнии во второго Взятого. Тот легко уклонялся, не предпринимая ответных мер.
     — Это Шепот, — сказал Ильмо.
     — Ага, — согласился я. Она свое дело знает.
     — Ты мне-то будешь помогать или нет? — хмыкнул Одноглазый.
     — Ладно, ладно.
     Мне не хотелось пропускать представление. Первый раз вижу так много мант. И в первый раз они нам помогают. Хотелось посмотреть еще.
     — Ну вот, — проговорил Ильмо, утихомиривая лошадь мальчишки и одновременно шаря по седельным сумкам, — еще одно письмишко нашему достопочтенному анналисту.
     Он протянул мне еще один пакет в промасленной коже. Я ошарашенно сунул пакет под мышку и вместе с Одноглазым поволок курьера в Дыру.
     
Глава 10
ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     — Боманц! — От визга Жасмин звенели окна и скрипели двери. — Слезай! Слезай немедленно, ты меня слышишь?!
     Боманц вздохнул. Пять минут нельзя побыть в одиночестве. Зачем он только женился? Зачем это вообще делают? Остаток жизни после этого проводишь на каторге, делаешь не то, что хочешь ты, а то, чего хотят другие.
     — Боманц!
     — Иду, черт тебя дери! — И вполголоса: — Проклятая дура высморкаться не может без того, чтоб я ей платок подержал.
     Боманц вообще часто говорил вполголоса. Чувства нужно было выпускать, а мир — поддерживать. Он шел на компромисс. Всегда на компромисс.
     Он протопал по лестнице, каждым шагом выражая раздражение. «Когда тебя все бесит, » посмеялся он над собой, — понимаешь, что ты стар».
     — Чего тебе? Где ты есть?
     — В лавке. — В голосе Жасмин звучали странные ноты. Кажется, подавленное возбуждение. В лавку Боманц ступил очень осторожно.
     — Сюрприз!
     Мир ожил. Ворчливость сгинула.
     — Шаб!
     Боманц кинулся к Шаблону, могучие руки сына сдавили его.
     — Уже здесь? Мы ожидали тебя только на следующей неделе.
     — Я рано уехал. А ты толстеешь, пап. — Шаблон включил и Жасмин в тройное объятие.
     — Все стряпня твоей мамы. Времена хорошие, едим регулярно. Токар был… — Мелькнула блеклая уродливая тень. — А как ты? Отойди-ка, дай на тебя глянуть. Когда уезжал, ты был еще мальчишкой.
     И Жасмин:
     — Ну разве он не красавец? Такой высокий и здоровый! А одежка-то какая! — Насмешливая забота: — Ни в какие темные дела, часом, не впутался?
     — Мама! Ну куда может впутаться младший преподаватель? — Шаблон встретился взглядом с отцом и улыбнулся, как бы говоря: «А мама все та же».
     Двадцатипятилетний Шаблон был на четыре дюйма выше отца и, несмотря на свою профессию, сложен хорошо — скорее авантюрист, чем будущий профессор, как показалось Боманцу. Конечно, времена меняются. С его университетских дней прошли эпохи. Быть может, стандарты изменились.
     Боманц вспомнил смех, и шутки, и ужасно серьезные полночные диспуты о значении всего на свете, и бес тоски укусил его. Что сталось с тем хитроумным, лукавым юнцом? Какой-то незримый стражник рассудка заключил его в кургане на задворках мозга, и там он лежит в мертвом сне, пока его место занимает лысый, мрачный, толстобрюхий гном… Они крадут нашу юность и не оставляют нам иной, кроме юности наших детей…
     — Ну, пойдем. Расскажешь нам о своих исследованиях. — «Кончай лить слезы над собой, Боманц, старый ты дурак». — Четыре года, а в письмах одни прачечные да споры в «Дельфине на берегу». Еще бы не на берегу — в Весле-то. Хотел бы я перед смертью увидеть море. Никогда не видал. — «Старый дурак. И это все, на что ты способен — мечтать вслух? Интересно, будут ли они смеяться, если сказать им, что в глубине души ты еще молод?» — У него бред, — пояснила Жасмин.
     — Это кто тут, по-твоему, впал в маразм? — возмутился Боманц.
     — Папа, мама — дайте мне передохнуть. Я только что приехал.
     Боманц глубоко вдохнул.
     — Он прав. Мир. Тишина. Перерыв. Шаб, ты судья. Знаешь, боевых коней вроде нас нелегко отучить.
     — Шаб обещал мне сюрприз, , прежде чем ты спустился, — сказала Жасмин.
     — Ну? — осведомился Боманц.
     — Я помолвлен. Скоро женюсь.
     «Как так? Это мой сын. Мое дитя. На прошлой неделе я менял ему пеленки… Время, ты — безжалостный убийца, я чую твое ледяное дыхание, я слышу гром твоих железных копыт…» — Хм. Юный глупец. Извини. Ну так расскажи о ней, раз больше ни о чем говорить не можешь.
     — Расскажу, если смогу вставить хоть слово.
     — Помолчи, Боманц. Расскажи о ней, Шаб.
     — Да вы уже кое-что знаете, наверное. Она сестра Токара, Слава.
     Желудок Боманца рухнул куда-то в пятки. Сестра Токара. Токара, возможного воскресителя.
     — В чем дело, пап?
     — Сестрица Токара, да? Что ты знаешь об их семье?
     — А в чем дело?
     — Ни в чем. Я спросил, что ты о них знаешь.
     — Достаточно, чтобы знать, что хочу жениться на Славе. Достаточно, чтобы считать Токара своим лучшим другом.
     — Достаточно?! А если они — воскресители? На лавку обрушилась тишина. Боманц глядел на сына. Шаблон смотрел на отца. Дважды пытался ответить, но молчал. В воздухе повисло напряжение.
     — Папа…
     — Так думает Бесанд. Стража следит за Токаром. И за мной. Пришло время Кометы, Шаб. Десятое возвращение. Бесанд чует большой заговор воскресителей. И давит на меня. После этой истории с Токаром будет давить еще больше.
     Шаблон втянул воздух сквозь зубы. Вздохнул.
     — Может, мне не следовало возвращаться домой. Вряд ли я чего-то добьюсь, уворачиваясь от Бесанда и сражаясь с тобой.
     — Нет, Шаб, — возразила Жасмин. — Твой отец не будет скандалить. Бо, ты не будешь скандалить. Не будешь.
     — Гм-м. — «Мой сын помолвлен с воскресительницей?» Боманц отвернулся, глубоко вдохнул, тихо выбранил себя. Делаем поспешные выводы? По чьему слову — Бесанда?
     — Извини, сынок. Он меня просто заездил. Боманц покосился на. Жасмин. Бесанд был не единственным его проклятием.
     — Спасибо, пап. Как твои исследования? Жасмин что-то бормотала.
     — Сумасшедший какой-то разговор, — заметил Боманц. — Все задают вопросы, и никто на них не отвечает.
     — Дай денег, Бо, — потребовала Жасмин.
     — Зачем?
     — Вы двое «здрасьте» не скажете, пока не начнете свои заговоры плести. А я пока на рынок схожу.
     Боманц ждал. Жасмин обошлась без обычного арсенала ядовитых фразочек о горькой женской судьбе. Боманц пожал плечами и высыпал горсть монет в ладонь жены.
     — Пошли наверх, Шаб.
     — Она стала мягче, — заметил Шаблон, когда они поднялись на чердак.
     — Я что-то не заметил.
     — Ты тоже. А дом совсем не изменился. Боманц зажег лампу., — Все так же тесно, — посетовал он, берясь за копье-тайник. — Надо будет новую сделать. Эта уже потерлась. — Он разложил карту на маленьком столике.
     — Добавлений немного.
     — А ты попробуй избавиться от Бесанда. — Боманц постучал по шестому кургану. — Вот. Единственное препятствие у меня на пути.
     — Это единственный возможный путь, папа? Может, легче взять верхние два? Или даже один? Тогда у тебя будет шанс пятьдесят на пятьдесят угадать два оставшихся.
     — Я не гадаю. Мы же не в карты играем. Если при первой сдаче сыграешь неправильно — второй не будет.
     Шаблон подтащил табурет, глянул на карту. Побарабанил по столу пальцами. Боманца передернуло.
     
     Прошла неделя. Семейство приспособилось к новому ритму жизни — включая жизнь под все более внимательным взглядом Наблюдателя.
     Боманц чистил секиру из захоронения теллекурре. Сокровищница. Сущая сокровищница. Общая могила, прекрасно сохранившиеся оружие и доспехи. В лавку вошел Шаблон.
     — Тяжелая была ночь? — Боманц поднял глаза.
     — Не слишком. Он, кажется, готов сдаться.
     — Мен-фу или Бесанд?
     — Мен-фу. Бесанд раз шесть заглядывал. — Сторожили отец с сыном посменно. Оправданием служил ворюга Мен-фу, но на самом деле Боманц надеялся вымотать Бесанда еще до появления Кометы. Трюк не срабатывал.
     — Мама приготовила завтрак. — Боманц принялся складывать мешок.
     — Подожди, папа. Я тоже с тобой.
     — Отдохнул бы.
     — Да ладно. Охота мне в земле поковыряться.
     — Ну давай. — «Что-то мучит парня. Может, он готов поговорить?» Они редко беседовали. До университета их отношения были одним сплошным скандалом, где Шаблон всегда только защищался… За эти четыре года он вырос, но в глубине души оставался все тем же мальчишкой. Он не был еще готов встретиться с отцом как мужчина с мужчиной. А Боманц недостаточно постарел, чтобы не видеть в Шаблоне того мальчишку. Так постареть нелегко. Когда-нибудь его сын посмотрит на своего сына и подумает: «Как же он вырос…» Продолжая очищать булаву от наростов грязи, Боманц криво усмехнулся самому себе. «Об отношениях он думает. Разве это на тебя похоже, старый ты пень?» — Эй, пап! — позвал Шаблон из кухни. — Чуть не забыл. Прошлой ночью я видел Комету.
     Когтистая лапа вцепилась Боманцу в живот. Комета! Нет, не может быть. Не сейчас. Он еще не готов.
     
     — Наглый, мелкий ублюдок! — Боманц сплюнул. Он и Шаблон сидели в кустах, наблюдая, как Мен-фу вышвыривает из раскопа предметы. — Я ему ногу сломаю!
     — Подожди минутку. Я обойду кругом и перехвачу его, когда он побежит.
     — Нечего руки марать. — Боманц фыркнул.
     — Очень хочется, папа. Счеты бы с ним свести.
     — Ладно.
     Мен-фу высунул из ямы уродливую головку, нервно огляделся и снова ушел в землю. Боманц двинулся вперед.
     Подойдя поближе, он услыхал, как вор разговаривает сам с собой:
     — Ох, чудненько. Чудненько. Каменное сокровище. Каменное сокровище. Эта жирная мартышка его не заслуживает. Все к Бесанду подлизывается, подлый.
     — Мартышка, говоришь, жирная? Ну погоди. — Боманц сбросил с плеч мешок и инструменты, покрепче взялся за лопату.
     Мен-фу выбрался из раскопа, держа в руках охапку древностей. Глаза его широко распахнулись, губы беззвучно зашевелились. Боманц размахнулся.
     — Ну, Бо, только не…
     Боманц ударил. Мен-фу отпрыгнул, получил лопатой по ноге, взвыл, уронил свою ношу, замахал руками, свалился в раскоп и вылез с дальней стороны ямы, привизгивая, как недорезанная свинья. Боманц проковылял за ним, нанес могучий удар по ягодицам супостата, и Мен-фу побежал. Подняв лопату, Боманц метнулся за ним с воплем:
     — Стой, ворюга, сукин ты сын! Будь мужиком, ты!
     Он нанес последний мощный удар и, промахнувшись, не удержался на ногах. Боманц вскочил и, воздев лопату, продолжил погоню.
     На Мен-фу кинулся Шаблон, но вор протаранил его и исчез в кустах. Боманц врезался в сына, и они вместе покатились по земле.
     — К черту, — пропыхтел Боманц. — Все равно сбежал.
     Он распростерся на спине, тяжело дыша. Шаблон захохотал.
     — Что смешного, черт тебя дери?
     — Лицо у него было… Боманц хихикнул:
     — Не много же от тебя было помощи. И они оба расхохотались.
     — Пойду лопату свою отыщу, — выдавил наконец Боманц.
     Шаблон помог отцу встать.
     — Если бы ты мог себя видеть, пап!
     — Хорошо, что не видел. А то меня удар бы хватил. — Боманц снова начал хихикать.
     — Ты в порядке, пап?
     — Да. Просто… не могу одновременно смеяться и переводить дыхание. Ох-хо-хо… Если я сейчас сяду, то уже не встану.
     — Пошли копать. Это тебе поможет. Ты вроде тут лопату обронил?
     — Вот она.
     Отсмеяться Боманц не мог все утро. Стоило ему вспомнить позорное бегство Мен-фу, и он не мог удержаться от хохота.
     — Пап! — Шаблон работал на дальнем краю раскопа. — Глянь сюда. Наверное, поэтому он нас и не заметил.
     Подхромав поближе, Боманц увидел, что Шаблон счищает землю с превосходно сохранившегося нагрудника, черного и блестящего, как полированный оникс. В центре его сверкал серебром сложный узор.
     — Угу. — Боманц выглянул из ямы. — Никого не видно. Получеловек-полузверь. Это Меняющий Облик.
     — Он вел теллекурре.
     — Но его не могли похоронить здесь.
     — Это его доспехи, папа.
     — Черт, я и сам вижу. — Он снова высунулся, как любопытный еж. Никого. — Сиди тут и сторожи. А я его откопаю.
     — Ты сиди, папа.
     — Ты всю ночь здесь торчал.
     — Я намного моложе тебя.
     — Я себя превосходно чувствую, спасибо.
     — Какого цвета небо?
     — Голубое. Что за идиотский…
     — Ур-раа! Мы хоть в чем-то согласны. Ты самый упрямый старый козел…
     — Шаблон!
     — Извини, пап. Копать будем по очереди. На первую кинем монетку.
     Боманц проиграл и устроился на краю раскопа, подложив рюкзак под спину.
     — Надо будет расширить раскоп. Если мы и дальше будем идти вглубь, первый же хороший дождь все зальет.
     — Да, грязищи будет немало. Стоило бы и дренажную канаву сделать. Эй, пап, в этих доспехах никого нет. Зато есть и остальные части. — Шаблон извлек латную перчатку и часть поножи.
     — Да? Придется сдавать.
     — Сдавать? Почему? Токар даст за это целое состояние!
     — Может быть. А если наш друг Мен-фу заметит? Он же нас из вредности сдаст Бесанду. А с Бесандом нам надо оставаться приятелями. Эта  штука нам не нужна.
     — Не говоря уже о том, что он мог сам ее и подложить.
     — Что?
     — Ну, ее тут не должно быть, верно? И тела в доспехах нет. И почва рыхлая.
     Боманц помычал. Бесанд вполне был способен на обман.
     — Оставь все как есть. Я пойду приволоку его.
     
     — Кисломордый старый придурок, — пробормотал Шаблон, когда Наблюдатель отбыл. — Об заклад бьюсь, что он нам эту штуку подсунул.
     — Что Толку ругаться, если вделать мы ничего не можем. — Боманц опять прислонился к рюкзаку.
     — Что ты делаешь?
     — Бью баклуши. Расхотелось мне копать. — Все тело Боманца ныло. Утро выдалось тяжелое.
     — Надо сделать сколько сможем, пока погода не испортилась.
     — Вперед.
     — Папа… — Шаблон замялся, потом начал снова: — Почему вы с мамой все время ругаетесь?
     Боманц задумался. Истина слишком хрупка, а Шаблон не застал их лучших лет…
     — Наверное, потому, что люди меняются, а никто не хочет этого. — Он не мог выразиться точнее. — Ты видишь женщину: чудесную, удивительную, волшебную, как в песне. Потом ты узнаешь ее поближе, и восхищение проходит. На его место становится привычка. Потом исчезает и она. Женщина оплывает, седеет, покрывается морщинами, и ты чувствуешь, что тебя обманули. Ты ведь помнишь ту озорную скромницу, с которой ты встречался и болтал, пока ее отец не пригрозил тебя выставить пинком. Ты чураешься этой незнакомки — и начинаешь скандалить. У твоей мамы, наверное, то же. В душе мне все еще двадцать, Шаб. Я понимаю, что постарел, только заглядывая в зеркало или когда тело не подчиняется мне. Я не замечаю брюха, и варикозных вен, и остатков седых волос. А ей со мной жить.
     Каждый раз, заглядывая в зеркало, я поражаюсь. Я думаю — что за чужак отнял мое лицо? Судя по виду — гнусный старый козел. Из тех, над которыми я так издевался в двадцать лет. Он пугает меня, Шаб. Он вот-вот умрет. Я пойман им, но я еще не готов уходить.
     Шаблон присел. Его отец редко говорил о своих чувствах.
     — И так должно быть всегда?
     Может, и не должно, но всегда бывает…
     — Думаешь о Славе, Шаб? Не знаю. От старости не сбежишь. И от перемен в отношениях — тоже.
     — Может, все будет иначе. Если нам это удастся…
     — Не говори мне «может быть», Шаб. Я тридцать лет жил этим «может быть». — Язва попробовала желудок на зуб. — Может, Бесанд и прав. Насчет ложных причин.
     — Папа! О чем ты? Ты отдал этому всю жизнь!
     — Шаб, я хочу сказать, что напуган. Преследовать мечту — это одно. Поймать — совсем другое. Того, что ожидал, никогда не получаешь. Я предчувствую несчастье. Может, это мертворожденная мечта.
     Лицо Шаблона последовательно сменило несколько выражений.
     — Но ты должен…
     — Я не должен ничего, кроме как быть антикваром Боманцем. Мы с твоей мамой долго не протянем. Эта яма обеспечит нас до конца.
     — Если ты дойдешь до конца, ты проживешь еще долго и намного более…
     — Я боюсь, Шаб. Боюсь сдвинуться с места. В старости такое бывает. Страх перемен.
     — Папа…
     — Мечты умирают, сынок. Те немыслимые, дикие сказки, которые заставляют жить, — невозможные, неисполнимые. Мои светлые мечтания умерли. Все, что я вижу, — это гнилозубая ухмылка убийцы.
     Шаблон выкарабкался из раскопа. Сорвал стебелек сладкой травы, пососал.
     — Пап, как ты себя чувствовал, когда женился на маме?
     — Обалдевшим. Шаблон рассмеялся:
     — Ладно, а когда шел просить ее руки? По дороге?
     — Думал, что на месте обмочусь. Ты своего дедушку не видывал. О таких, как он, и рассказывают в сказках про троллей.
     — Что-то вроде того, как ты себя чувствуешь сейчас?
     — Примерно. Да. Но не совсем. Я был моложе, и меня ждала награда.
     — А теперь — разве нет? Ставки повысились.
     — В обе стороны. И на выигрыш, и на проигрыш.
     — Знаешь что? У тебя просто кризис самоуверенности. И все. Через пару дней ты снова будешь бить копытом.
     Тем вечером, когда Шаблон снова ушел, Боманц сказал Жасмин:
     — У нас с тобой умный сын. Мы с ним поговорили сегодня. По-настоящему, в первый раз. Он удивил меня.
     — С чего бы? Он же твой сын.
     
     Сон был ярче, чем когда-либо, и пришел он раньше. Боманц просыпался дважды за ночь. Больше заснуть он не пытался. Вышел на улицу, присел на ступеньках, залитых лунным светом. Ночь выдалась ясная. По обе стороны грязной улочки виднелись неуклюжие дома.
     «Ничего себе городок, — подумал Боманц, вспомнив красоты Весла. — Стража, мы — гробокопатели, и еще пара человек, кормящих нас да путников. Последних тут и не бывает почти, несмотря на всю моду на времена Владычества. У Курганья такая паршивая репутация, что на него никто и глядеть не хочет».
     Послышались шаги. Надвинулась тень.
     — Бо?
     — Бесанд?
     — Угу. — Наблюдатель опустился на ступеньку. — Что делаешь?
     — Заснуть не могу. Думаю, как случилось, что Курганье превратилось в такую дыру, что даже уважающий себя воскреситель сюда не полезет. А ты? Не в ночной же дозор ходишь?
     — Тоже бессонница. Комета проклятая. Боманц пошарил взглядом по небу.
     — Отсюда не видно. Надо обойти дом. Ты прав. Все о нас забыли. О нас и о тех, кто лежит в земле. Не знаю, что хуже. Запустение или просто глупость.
     — М-м? — Наблюдателя явно что-то мучило.
     — Бо, меня снимают не потому, что я стар или неловок, хотя, думаю, так и есть. Меня снимают, чтобы освободить пост для чьего-то там племянника.
     Ссылка для паршивых овец Вот это больно, Бо. Это больно. Они забыли, что это за место. Мне говорят, что я угробил всю жизнь на работе, где любой идиот может дрыхнуть.
     — Мир полон глупцов. — Глупцы умирают.
     — А?
     — Они смеются, когда я говорю о Комете или воскресительском перевороте этим летом. Они не верят, как я. Они не верят, что в курганах кто-то лежит. Кто-то живой.
     — А ты приведи их сюда. Пусть прогуляются по Курганью после заката.
     — Я пытался. Говорят: «Прекрати ныть, а то лишим пенсии».
     — Ну так ты сделал все, что мог. Остальное на их совести.
     — Я дал клятву, Бо. Я давал ее серьезно и держу до сих пор. Эта работа — все, что у меня есть. У тебя-то есть Жасмин и Шаб. А я жил монахом. И теперь они вышвырнули меня ради какого-то малолетнего… — Бесанд издал какой-то странный звук.
     «Всхлип?» — подумал Боманц. Наблюдатель плачет? Человек с каменным сердцем и милосердием акулы?
     — Пошли, глянем на Комету. — Он тронул Бесанда за плечо. — Я ее еще не видел. Бесанд взял себя в руки.
     — Действительно? Трудно поверить.
     — Почему? Я допоздна не сижу. Ночные смены берет Шаблон.
     — Неважно Это я по привычке подкапываюсь. Нам с тобой следовало стать законниками. Мы с тобой прирожденные спорщики.
     — Может, ты и прав. Я в последнее время много размышлял, что же я тут делаю.
     — А что ты тут делаешь, Бо?
     — Собирался разбогатеть. Хотел порыться в старых книгах, раскопать пару богатых могил, вернуться в Весло и купить дядюшкино извозное дело.
     Боманц лениво раздумывал, какие части вымышленного прошлого убеждали Бесанда. Сам он так долго жил выдумкой, что некоторые придуманные детали казались ему реальными, если только он не напрягал память.
     — И что случилось?
     — Лень. Обыкновенная старомодная лень. Я обнаружил, что между мечтой и ее исполнением — большая разница. Было намного проще откапывать ровно столько, чтобы хватало на жизнь, а остальное время бездельничать. — Боманц скривился. Это была почти правда. Все его исследования в определенном смысле лишь предлог, чтобы ни с кем не соперничать. В нем просто не было энергии Токара.
     — Ну, не так плохо ты и жил. Пара суровых зим, когда Шаб был еще щенком. Но через это мы все прошли. Немного помощи, и все мы выжили. — Бесанд ткнул пальцем в небо: — Вон она.
     Боманц всхлипнул. Точно такая, как он видел во сне.
     — Зрелище еще то, да?
     — Подожди, пока она не подойдет поближе. На полнеба разойдется.
     — И красиво.
     — Я бы сказал «потрясающе». Но она еще и предвестник. Дурной знак. Древние писатели говорят, что она будет возвращаться, пока Властелин не восстанет.
     — Я жил этим всю жизнь, Бесанд, и даже мне тяжело поверить, что это не просто болтовня. Подожди! Курганье и мне давит на душу. Но я просто не могу поверить, что эти твари восстанут, проведя в могиле четыре сотни лет.
     — Бо, может, ты и честный парень. Если так, держи совет. Когда уйду я — беги. Подхватывай теллекуррские штучки и дуй в Весло.
     — Ты начинаешь говорить как Шаб.
     — Я серьезно. Если тут возьмет власть какой-нибудь неверующий идиот, ад вырвется на свободу. В буквальном смысле. Уноси ноги, пока это возможно.
     — Может, ты и прав. Я подумывал вернуться. Но что я там буду делать? Весло я позабыл. Судя по рассказам Шаба, я там просто потеряюсь. Черт, да здесь теперь мой дом. Я никак этого не понимал. Эта свалка — мой дом.
     — Я тебя понимаю.
     Боманц поглядел на громадный серебристый клинок в небе. Скоро…
     — Кто там? Кто это? — донеслось со стороны черного хода. — А ну уматывай! Сейчас стражу позову!
     — Это я, Жасмин. Бесанд рассмеялся:
     — И Наблюдатель, хозяйка. Стража уже на посту.
     — Что ты делаешь, Бо?
     — Болтаю. Гляжу на звезды.
     — Я пойду, — сказал Бесанд. — Завтра увидимся.
     По его тону Боманц понял — завтра его ждет очередной заряд преследований.
     — Поосторожнее.
     Боманц устроился на мокрой от росы черной ступеньке, и прохладная ночь омыла его. В Древнем лесу одинокими голосами кричали птицы. Весело заверещал сверчок. Влажный ветерок едва пошевеливал остатки волос на лысине. Жасмин вышла и присела рядом с мужем.
     — Не могу заснуть, — сказал он.
     — Я тоже.
     — Это все она. — Боманц глянул на Комету, вздрогнул от нахлынувших воспоминаний. — Помнишь то лето, когда мы приехали сюда? Когда остались посмотреть на Комету? Была такая же ночь.
     Жасмин взяла его за руку, их пальцы переплелись.
     — Ты читаешь мои мысли. Наш первый месяц. Мы были такими глупыми детьми.
     — В душе мы такими же и остались.
     
Глава 11
КУРГАНЬЕ
     
     Теперь Граю разгадка давалась легко. Когда он занимался делом. Но старая шелковая карта притягивала его все больше и больше. Эти странные древние имена. На теллекурре они звучали сочнее, чем на современных языках. Душелов. Зовущая Бурю. Луногрыз. Повешенный. На древнем наречии они казались куда мощнее.
     Но они мертвы. Из всех великих остались только Госпожа да то чудовище под землей, которое и заварило кашу.
     Он часто подходил к маленькому окошку, смотрел на Курганье. Дьявол под землей. Зовет, наверное. Окруженный защитниками — не многие из них упомянуты в легендах, и еще меньше — тех, чьи прозвания определил старый колдун. Боманца интересовала только Госпожа.
     Столько фетишей. И дракон. И павшие рыцари Белой Розы, чьи духи поставлены вечно охранять курган. Все это казалось куда серьезнее нынешней борьбы.
     Грай рассмеялся. Прошлое всегда кажется интереснее настоящего. Тем, кто пережил первое великое противостояние, оно тоже, наверное, казалось ужасающе медлительным. Лишь о последней битве складывались легенды и предания. О нескольких днях из десятилетий.
     Теперь Грай работал меньше — у него были добрый кров и кое-какие припасы. Он мог больше гулять, особенно ночами.
     Как-то утром, прежде чем Грай проснулся окончательно, пришел Кожух. Грай впустил юношу.
     — Чаю?
     — Давай.
     — Нервничаешь. Что случилось?
     — Тебя требует полковник Сироп.
     — Опять шахматы? Или работа?
     — Ни то, ни другое. Его беспокоят твои ночные прогулки. Я ему уже сказал, что гуляю с тобой и что тебя интересуют только звезды да всякая ерунда. По-моему, он параноик.
     Грай натянуто улыбнулся:
     — Просто делает свое дело. Наверное, я кажусь странным. Не от мира сего. Выжившим из ума. Я и правда веду себя как маразматик? Сахару?
     — Пожалуйста. — Сахар был деликатесом. Стража его себе позволить не могла.
     — Торопишься? Я не завтракал еще.
     — Ну он вроде не подгонял.
     — Хорошо.
     «Больше времени на подготовку. Дурак. Следовало догадаться, что твои прогулки привлекут внимание. Стражник — по профессии параноик».
     Грай приготовил овсянку с беконом, поделился с Кожухом. Как бы хорошо ни платили стражникам, питались они скверно. Из-за дождей дорогу на Весло развезло, совершенно. Армейские маркитанты сражались с дорогой мужественно, но обеспечивать всех не могли.
     — Ну, пойдем, повидаемся с ним, — сказал наконец Грай. — Кстати, этот бекон — последний. Полковнику стоило бы подумать о том, чтобы кормиться самим.
     — Говорили уже об этом. — Грай подружился с Кожухом отчасти и потому, что тот служил при штабе. Полковник Сироп играл с Граем в шахматы и вспоминал добрые старые времена, но планов не раскрывал.
     — И?
     — Земли недостаточно. И фуража.
     — Свиньи и на желудях жиреют.
     — Свинопасы нужны. Иначе все лесовики прихватят.
     — Да, наверное.
     
     Полковник принял Грая в личном кабинете.
     — Когда же вы работаете, сударь? — пошутил Грай.
     — Работа сама движется. Как двигалась уже веками. У меня проблема. Грай.
     Грай сморщился.
     — Проблема?
     — Обличья, Грай. Мир живет восприятиями. А ты не соответствуешь своему облику.
     — Сударь?
     — В прошлом месяце у нас был гость. Из Чар.
     — Я не знал.
     — И никто не знал. Кроме меня. Это было нечто вроде длительной неожиданной проверки. Такое случается.
     Сироп уселся за стол, отодвинул в сторону шахматную доску, на которой они так долго соревновались. Он вытащил из укромного местечка за правой ножкой стола длинный лист бумаги. Грай заметил паучий почерк.
     — Взятый? Сударь?
     Грай каждый раз почти забывал добавить «сударь», и привычка эта Сиропа очень беспокоила.
     — Да. От Госпожи, со всеми полномочиями. Он не пережимал, нет. Но рекомендации делал. И упоминал людей, чье поведение кажется ему неприемлемым. Твое имя стояло в списке первым. Какого беса ты шляешься по округе всю ночь?
     — Думаю. Заснуть не могу. Война сделала что-то… Я многое видел. Повстанцы. Мы не ложились спать из страха, что они атакуют. А если уснешь — во сне видишь кровь. Горящие дома и поля. Визг скотины и детей. Это было хуже всего. Плачущие дети. Я все еще слышу их плач. — Он почти не преувеличивал. Каждый раз, ложась в постель, он слышал детский плач.
     Он говорил правду, вплетая ее в ложь. Детский плач. Дети, чьи голоса преследовали его, были его собственными невинными младенцами, брошенными из боязни ответственности.
     — Знаю, — ответил Сироп. — Знаю. Во Рже убивали детей, чтобы те не попали к нам в руки. Самые жестокие из солдат плакали, видя, как матери бросают со стены своих младенцев и кидаются вслед за ними. Я никогда не был женат, и детей у меня нет. Но я понимаю, что ты имеешь в виду. У тебя дети были?
     — Сын, — ответил Грай тихо и сдавленно, едва не вздрагивая от боли, — и дочь. Двойняшки. Давно и далеко отсюда.
     — И что стало с ними?
     — Не знаю. Надеюсь, что они еще живы. Они примерно ровесники Кожуху.
     Сироп поднял бровь, но промолчал.
     — А их мать?
     Глаза Грая стали железом. Раскаленным железом клейма.
     — Умерла.
     — Мне жаль.
     Грай промолчал; выражение лица его наводило на мысль, что ему вовсе не жаль.
     — Ты понимаешь, что я говорю, Грай? — спросил Сироп. — Тебя приметил Взятый. А это нездорово.
     — Понял. А кто из них?
     — Не знаю. Кто у нас из Взятых интересуется мятежниками?
     — Какими мятежниками? — фыркнул Грай. — Мы их при Чарах стерли с лица земли.
     — Может быть. Но есть еще эта Белая Роза.
     — Я думал, ее вот-вот возьмут.
     — Да, ходит такой слух, что ее еще до конца месяца в кандалы закуют. С тех пор, как мы о ней впервые услышали, так он и ходит. Она быстро бегает. Может быть, достаточно быстро. — Улыбка Сиропа померкла. — Ну, когда Комета вернется, меня тут уже не будет. Бренди?
     — Да.
     — Шахматишки? Или на работу спешишь?
     — Да пока нет. Одну партию. На середине игры Сироп напомнил:
     — Не забудь мои слова. Взятый сказал, что улетает. Но это его слова. Может, он тут за кустами прячется.
     — Буду осторожен.
     Еще бы. Только внимания Взятого ему не хватало. Он слишком далеко забрался, чтобы рисковать по пустякам.
     
Глава 12
РАВНИНА СТРАХА
     
     Была моя вахта. В желудке стояла гложущая, свинцовая тяжесть. Высоко в небе весь день кружили точки. Парочка вертелась — патрулировала — там и сейчас. Постоянное присутствие Взятых было недобрым знаком.
     Чуть ниже планировали в послеполуденных небесах две пары мант. На восходящих потоках они поднимались, потом, кружа, опускались, поддразнивая Взятых, пытаясь подманить их поближе к границе. Они недолюбливали пришельцев вообще, а этих — особенно, потому что те раздавили бы мант, если бы не другой чужак, Душечка.
     За ручьем прохаживались бродячие деревья. Блестели мертвые менгиры, пробужденные каким-то образом от обычной спячки. Что-то назревало на равнине — нечто, чего ни один чужак не поймет.
     За пустыню зацепилась огромная тень. В вышине плыл, бросая вызов Взятым, одинокий летучий кит. Порой до земли долетал едва слышный низкий рев. Первый раз слышу, чтобы кит говорил. Для них это признак ярости.
     Забормотал, зашептался в кораллах ветер. Праотец-Дерево пропел возражение киту.
     — Скоро твои враги придут, — произнес, менгир рядом со мной.
     Я вздрогнул. Его слова напомнили мне недавний ночной кошмар, не запомнившийся, но полный ужаса.
     Я не позволил себе пугаться подлой каменюги. Сильно пугаться.
     Что они? Откуда пришли? Почему отличаются от обычных камней? И если уж на то пошло — почему равнина так дико отличается от всего мира? Почему она так жестока? Покамест нас терпят как союзников против более серьезного врага. Но посмотрим, сколько продержится эта дружба, когда Госпожа падет.
     — Когда?
     — Когда будут готовы.
     — Великолепно, каменюга. Объяснил. Мой сарказм не прошел незамеченным — просто его не откомментировали. Менгиры сами славятся сарказмом и ядовитым языком.
     — Пять армий, — пояснил голос. — Долго ждать не будут.
     Я ткнул пальцем в небо:
     — А Взятые летают как хотят. Беспрепятственно.
     — Они не чинят препятствий.
     Сущая правда. Но извинение слабое. Союзники должны быть союзниками. Летучие киты и манты обычно считают одно появление на равнине достаточным препятствием. Мне пришло в голову, что Взятые могли их подкупить.
     — Неправда. — Менгир подвинулся. Теперь его тень падала мне на ноги. Я наконец оглянулся. В нем было каких-то десять футов. Недоросль.
     Он прочитал мои мысли. Черт.
     Менгир продолжал сообщать мне то, что я и без него знал.
     — Не всегда можно вести дела с позиции силы. Будь осторожен. Народы собрались, чтобы переоценить целесообразность вашего присутствия на равнине.
     Ах вот как. Этот булыжник-трепач, оказывается, посланник. Местные испуганы. И некоторые думают, что избавятся от неприятностей, выставив нас за дверь.
     — Да.
     Слово «народы» не слишком точно описывает тот межвидовой парламент, что принимает тут решения, но лучшего не подобрать.
     Если верить менгирам — а они лгут только путем умолчания или обобщений, — то равнину Страха населяют более сорока разумных видов. В число известных мне входят менгиры, ходячие деревья, летучие киты и манты, горстка людей (как дикари, так и отшельники), два вида ящериц, птица вроде сарыча, большая белая летучая мышь и исключительно редкая тварь наподобие перевернутого верблюдокентавра. Я хочу сказать, что человеческая часть у него задняя. Бегает оно вперед тем местом, которое у всех других существ называется задницей. Наверное, я встречал и других, по не узнавал. Гоблин утверждает, что в сердце больших коралловых рифов живет маленькая мартышка, в точности похожая на Одноглазого в миниатюре, — но когда речь заходит об Одноглазом, Гоблину верить нельзя.
     — Я обязан принести весть, — сказал менгир. — Чужаки на равнине.
     Я задал вопросы. Не получив ответа, раздраженно обернулся. Менгир уже исчез.
     — Чертова каменюга…
     У входа в Дыру стояли, наблюдая за Взятыми, Следопыт и пес Жабодав. Мне передавали, что Душечка тщательно допросила Следопыта — я-то пропустил эту часть — и допрос ее удовлетворил.
     Я тогда поспорил с Ильмо, которому Следопыт понравился.
     — Напомнил мне Ворона, — заявил Ильмо. — Пара сотен Воронов нам бы пригодилась.
     — Мне он тоже напоминает Ворона. Именно это мне и не нравится. — Но что толку спорить? Так не бывает, чтобы все всем нравились. Душечка полагает, что с ним все в порядке. Ильмо с ней согласен. Лейтенант его принял. Почему я дергаюсь? Черт, если он слеплен из того же теста, что и Ворон, то у Госпожи большие неприятности.
     Скоро его проверят. Что-то у Душечки на уме. Подозреваю, упреждающий удар. Вероятно, по Рже.
     Ржа. Где поднял свою звезду Хромой.
     Хромой. Восставший из мертвых. Я сделал с ним все, что можно, только что тела не сжег. А надо было, наверное. Проклятие.
     Самое страшное — подумать: «А один ли он?» Не избежали ли прочие верной смерти? Не прячутся ли где-то, чтобы изумить мир своим появлением?
     На ноги мне упала тень. Я очнулся от раздумий. Рядом со мной стоял Следопыт.
     — Ты выглядишь расстроенным, — сказал он. Должен признать, был он отменно вежлив. Я глянул на кружащие в небе напоминания о битве.
     — Я солдат, — ответил я, — старый, усталый и запутавшийся. Я сражаюсь дольше, чем ты живешь на свете. И все жду, когда мы чего-нибудь добьемся.
     Он улыбнулся — слабо, почти скрытно. Мне стало неуютно. Мне было неуютно от всего, что он делал. Даже от его проклятой собаки, хотя она почти все время дрыхла. Как она одолела дорогу от Весла при такой лени? Работа-то нелегкая. А этот пес — клянусь! — даже жрать не торопился.
     — Можешь быть уверен. Костоправ, — ответил Следопыт, — она падет. — Он говорил абсолютно убежденно. — У нее не хватит сил приручить весь мир.
     И снова мне стало не по себе. Прав он или нет, но фразу он построил жутковато.
     — Мы сокрушим их всех. — Он указал на Взятых. — Это самозванцы, не то что прежние.
     Пес Жабодав обчихал Следопыту ботинок. Следопыт посмотрел вниз — я думал, что он пнет дворнягу, но он нагнулся и почесал скотине за ухом.
     — Пес Жабодав. Что за имя такое?
     — О, это старая шутка. Тех времен, когда мы были намного моложе. Ему понравилось. Теперь он на этом имени настаивает.
     Казалось, что Следопыт со мной только наполовину. Глаза его были пусты, взгляд блуждал где-то, хотя он продолжал смотреть в сторону Взятых. Странно.
     По крайней мере, он признал, что был когда-то молод. Есть в этом намек на человеческую уязвимость. В таких, как Ворон и Следопыт, меня бесит именно то, что их задеть невозможно.
     
Глава 13
РАВНИНА СТРАХА
     
     — Эй, Костоправ! — Из Дыры вылез Лейтенант.
     — Что?
     — Пусть Следопыт тебя сменит. — До конца моей вахты оставалось еще несколько минут. — Душечка тебя требует. Я глянул на Следопыта. Тот пожал плечами:
     — Давай.
     Он повернулся лицом на запад и встал в стойку. Клянусь, выглядело это так, словно он включил бдительность, в одно мгновение став идеальным стражем.
     Даже пес Жабодав приоткрыл глаз и принялся наблюдать.
     Я почесал псине темя, надеясь, что жест будет принят за дружелюбный. Пес заворчал.
     — Счастливо оставаться, — сказал я и последовал за Лейтенантом.
     Обычно бесстрастный, Лейтенант показался мне взволнованным.
     — В чем дело?
     — У нее очередная дикая идея. О-хо-хонюшки.
     — Куда теперь?
     — Во Ржу.
     — Ну чудно! Прекрасно! Давай выкладывай. Я-то подумал, что ты треплешься. Отговорить ее ты, надеюсь, пытался?
     Можно было бы подумать, что после стольких лет вонь начинает казаться приемлемой, но, когда мы спустились в Дыру, нос мой задергался. Я невольно задержал дыхание. Просто невозможно набить толпу народа в подземелье и не проветривать его. А проветривали у нас не часто.
     — Пытался. Она говорит: «Грузи фургон, а то, что мул слепой, — это моя забота».
     — Обычно она права.
     — Она военный гений, ядрена вошь! Но это не значит, что она может провернуть каждый из примерещившихся ей недоделанных планов! Мало ли что примерещится… Черт, Костоправ, — там же Хромой.
     В зале совещаний мы с этого и начали. Ношу взяли на себя мы с Молчуном — как Душечкины любимцы. Редко приходилось мне видеть такое единодушие среди моих собратьев. Даже Гоблин и Одноглазый сошлись — а уж эти двое в полдень могут спорить, ночь на дворе или день.
     Душечка расхаживала по комнате, как дикий зверь. Она сомневалась. Сомнения изводили ее.
     — Во Рже двое Взятых, — доказывал я. — Это по словам Шпагата. И один из них — наш самый старый и опасный враг. — Если сломить этих двоих, весь план их кампании лопнет, — возразила Душечка.
     — Сломить их? Девочка, мы о Хромом говорим. Я уже доказал, что он непобедим.
     — Нет. Ты доказал, что Хромой выживает, если не добить его. Мог бы сжечь тело.
     Точно. Или разрезать на кусочки и скормить рыбам, или отправить в плавание по котлу с кислотой, или засыпать негашеной известью. Но на это уходит время. А на нас надвигалась сама Госпожа. Хорошо, хоть ноги в тот раз унесли.
     — Предположим, что нам удалось пробраться туда незамеченными — во что я ни на грош не верю — и застать их врасплох. Долго ли всем Взятым собраться и нас прихлопнуть? — Я отчаянно жестикулировал, более рассерженный, чем испуганный. Я никогда еще не отказывал Душечке. Но в этот раз я был готов и на такое.
     Глаза Душечки вспыхнули. В первый раз в жизни я заметил, что она не может справиться с собой.
     — Если ты не хочешь подчиняться приказам, — показала она наконец, — тебе нечего здесь делать. Я не Госпожа. Я не жертвую пешками ради малой выгоды. Я согласна — этот налет очень рискован. Но гораздо меньше, чем ты полагаешь. И результаты его могут быть намного серьезнее, чем тебе кажется.
     — Убеди меня.
     — Не могу. Ты не должен знать, на случай, если тебя схватят. Я уже завелся:
     — То есть ты хочешь сказать, что Взятым этого хватит, чтобы сесть нам на хвост?
     Может, я был испуган сильнее, чем мог себе сознаться. А может, на меня просто нашел дух противоречия.
     — Нет, — ответила она. Хотела сообщить что-то еще, но удержалась.
     Молчун положил мне руку на плечо. Он сдался. Лейтенант присоединился к нему.
     — Перегибаешь, Костоправ. — Если ты не будешь исполнять приказ, Костоправ, — уходи, — повторила Душечка.
     Она говорила серьезно. Совершенно! У меня от удивления отвисла челюсть.
     — Ладно! — Я вышел, стуча каблуками, отправился к себе, пошелестел этими упрямыми старыми бумагами и, конечно, ничего нового не нашел.
     На некоторое время меня оставили в покое. Потом подошел Ильмо. Вошел не стучась — просто я поднял глаза, а он уже стоял в дверях. К тому времени я и сам почти устыдился своей выходки.
     — Ну?
     — Почта пришла. — Он кинул мне очередной пакет в промасленной коже.
     Я подхватил пакет в воздухе. Ильмо ушел, не объяснив, откуда он взялся. Я положил сверток на стол и долго глядел на него. Откуда? Я же никого в Весле не знаю.
     Или в этом есть какой-то подвох?
     Госпожа терпелива и умна. Я бы не сбрасывал со счетов некий использующий меня великий план.
     Наверное, я раздумывал об этом с час, прежде чем неохотно развернул пакет.
     
Глава 14
ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     Боманц и Токар стояли в углу лавки.
     — Ну как тебе? — спросил Боманц. — Дорого дадут?
     Токар посмотрел на шедевр новой коллекции Боманца — скелет воина теллекурре в полностью реставрированных доспехах.
     — Это просто чудо, Бо. Как ты это сделал?
     — Скрутил суставы проволокой. Видишь драгоценный камень на лбу? Я не знаток геральдики времен Владычества, по рубин — это, кажется, знак именитых людей?
     — Царей. Это будет череп царя Слома.
     — И кости его. И броня.
     — Ты богач, Бо. С этого я возьму только комиссионные. Подарок всей семье на помолвку. А ты серьезно принял мою просьбу расстараться.
     — Лучшее конфисковал Наблюдатель. Мы откопали доспехи Меняющего Облик.
     В этот раз Токар привез помощников — пара мрачных обезьяноподобных громил перетаскивала древности в фургоны на улице. Наблюдая, как они снуют, Боманц начинал нервничать.
     — Правда? Проклятие! Я бы левую руку за это отдал.
     Боманц, извиняясь, развел руками:
     — А что я мог поделать? Бесанд меня держит на коротком поводке. И ты же знаешь, как я стараюсь себя вести. Чтобы иметь дело с братом будущей невестки, приходится чем-то жертвовать.
     — Это как?
     «Вот я и вляпался», — подумал Боманц. И кинулся в омут.
     — Бесанд прослышал, что ты воскреситель. Совсем нас с Шабом извел.
     — Ах ты ж, погань! Извини, Бо. Воскреситель! Много лет назад я не уследил за своим языком и ляпнул, что даже Властелин правил бы в Весле лучше, чем наш мэр-шут. Одна идиотская фраза! Но эти же не забывают. Мало им того, что они отца моего в могилу свели, теперь еще надо меня и моих друзей мучить!
     Боманц понятия не имел, о чем говорит Токар. Надо будет спросить Шаблона. Но Токар успокоил его подозрения — а это главное.
     — Оставь прибыль с этой штуки себе, Токар. Для Шаба и Славы. Как свадебный подарок. Они уже назначили день?
     — Точно — еще нет. После его отпуска и защиты. Зимой, наверное. Собираешься приехать?
     — Собираюсь вообще податься в Весло. У меня не хватит сил сражаться с новым Наблюдателем.
     — Да следующим летом мода на времена Владычества и без того схлынет. — Токар хихикнул. — Попробую присмотреть тебе местечко. Если ты все будешь делать так блестяще, как этого короля, то нигде не пропадешь.
     — Тебе правда нравится? Я подумывал, а не посадить ли его на коня. — Боманц почувствовал прилив гордости за свое мастерство.
     — Коня? Точно? Они похоронили его вместе с конем?
     — С доспехами и всем прочим. Не знаю, кто хоронил теллекурре, но мародеров там не было. У меня целый ящик монет, драгоценностей и гербов. — Монет Владычества? Вот это самый шик! Их же по большей части переплавили. Хорошо сохранившаяся монета времен Владычества стоит в пятьдесят раз больше номинала.
     — Ну так оставь этого царя Имярек у меня. Я сделаю коня, а ты заберешь его в следующий раз.
     — Долго тебе ждать не придется. Разгружусь и сразу назад. Кстати, где Шаб? Я хотел ему привет передать. — Токар потряс очередным кожаным пакетом.
     — Слава?
     — Слава. Ей бы романы писать. Она меня на бумаге разорит.
     — Шаб копает. Пошли. Жасмин! Я повел То-кара на раскопки.
     На улице Боманц постоянно поглядывал через плечо. Комета стала такой яркой, что была видна и днем. — Чертовски красивый будет вид, когда она достигнет пика, — предсказал он.
     — Да уж наверное.
     От улыбки Токара у Боманца по спине побежали мурашки. «Мерещится», — подумал он.
     
     Дверь лавки Шаблон открыл спиной и сбросил на пол груду оружия.
     — Похоже, рудник истощился, пап. Сегодня один мусор.
     Боманц отогнул медную проволоку, выпутался из каркаса, поддерживавшего конский скелет.
     — Так пусть Мен-фу этим займется. В доме и без того места нет.
     По лавке действительно было не пройти. Боманц мог ничего не делать годами, будь у него такое желание.
     — Хорошо смотрится, — одобрил Шаблон коня, прежде чем отправиться за очередным грузом оружия из одолженной тачки. — Придется тебе показать, как взгромоздить нашего короля наверх, чтобы я смог его собрать, когда вернусь.
     — Я и сам могу.
     — Думал, ты остаешься.
     — Может быть. Не знаю. Когда ты диссертацию-то начнешь?
     — Я уже работаю. Делаю заметки. Как только соберусь, смогу записать вот так! — Шаблон щелкнул пальцами. — Не беспокойся. Времени у меня предостаточно. — Он снова вышел. Жасмин принесла чай.
     — Я думала, тут Шаб.
     — На улице. — Боманц мотнул головой. Жасмин оглянулась в поисках места для чайника и чашек.
     — Надо прибрать тут все.
     — Я это себе давно говорю. Вернулся Шаблон.
     — Тут хватит частей и обломков, чтобы собрать целые доспехи. Только носить их нельзя будет.
     — Чаю? — спросила у него мать.
     — Конечно. Пап, я проходил мимо штаба — прибыл новый Наблюдатель. — Уже?
     — Тебе он понравится. Привез экипаж и три фургона с одеждой для своей любовницы. И взвод слуг. — Что? Ха! Он сдохнет, когда Бесанд покажет ему квартиру.
     Наблюдатель жил в келье, более подходившей монаху, чем самому могущественному человеку в провинции.
     — Он того заслуживает.
     — Ты его знаешь?
     — Понаслышке. Вежливые называют его Шакал. Если б я знал, что это он… Ну что я мог сделать? Ничего. Ему повезло, что семья отослала его сюда. Останься он в городе, его бы кто-нибудь прирезал.
     — Не слишком популярен, да?
     Сам узнаешь, если останешься. Возвращайся, пап.
     — У меня есть дело, Шаб.
     — И надолго?
     — Пара дней. Или вечность. Ты же знаешь. Я доберусь до этого имени.
     — Мы могли бы попытаться сейчас, папа. Воспользоваться смятением.
     — Без экспериментов, Шаб. Только уверенность. Я не желаю играть со Взятыми в кости.
     Шаблон явно хотел еще поспорить, но вместо этого глотнул чаю. Потом снова вышел к тачке.
     — Токар должен уже появиться, — сказал он, вернувшись. — Может, он привезет не два фургона. Боманц хихикнул:
     — Может, он не только фургоны привезет, но и сестренку?
     — Да, я и об этом думал…
     — Как же ты будешь диссертацию писать?
     — Ну, выпадают минуты… Боманц протер тряпочкой драгоценность на упряжи коня мертвого царя.
     — Ладно, хватит на сегодня. Пошли к раскопу.
     — Сделаем крюк, поглядим на суету? — предложил Шаблон.
     — Не пропущу ни за какие деньги.
     
     Ближе к вечеру к раскопу пришел Бесанд. Боманца он застал дремлющим.
     — Что такое? — вопросил он. — Спим на работе?
     Боманц выпрямился:
     — Ты же меня знаешь. Я только из дома вышел. Я слыхал, новенький приехал. Бесанд плюнул:
     — Не напоминай.
     — Плохо?
     — Хуже, чем я ожидал. Попомни мои слова, Бо, — сегодня начинается конец света. Эти дураки еще пожалеют.
     — Ты уже решил, что будешь делать дальше?
     — Рыбачить. Рыбачить, мать его за ногу. В самой глухой глуши. День подожду, чтоб этого типа в курс ввести, и пойду на юг. — Я всю жизнь мечтал осесть в одном из Самоцветных городов. Никогда не видел моря. Так ты уезжаешь, да?
     — Только не надо об этом с такой радостью, ладно? Ты с твоими дружками-воскресителями победил, но я-то знаю, что меня побили на чужой земле.
     — Последнее время мы не слишком много спорили. Не стоит наверстывать упущенное.
     — Ладно-ладно. Само собой вылетело. Извини. Это от разочарования. Все вокруг рассыпается, а я ничего не могу поделать.
     — Ну, не настолько же все плохо.
     — Настолько. У меня свои источники, Бо. Я же не псих-одиночка. Есть в Весле многие умные люди, которые разделяют мои страхи. Говорят, что воскресители готовят что-то. Ты еще увидишь. Если только не унесешь ноги.
     — Наверное, унесу. Шаблон этого типа знает. Но я не могу уйти, пока не закончу раскопки.
     Бесанд, прищурившись, глянул на приятеля.
     — Бо, мне бы следовало заставить тебя все здесь убрать. Тут словно черти блевали.
     Боманц не был аккуратным работником. На сотню футов вокруг раскопа землю усеивали кости, обломки древних доспехов и прочий мусор. Жуткое зрелище. А он и не замечал.
     — Да к чему мучиться? За год все зарастет. Кроме того, я не хочу, чтобы Мен-фу переработался.
     — Бо, ты сама сердечность.
     — Стараюсь.
     — Еще увидимся.
     — Ладно.
     Боманц попытался сообразить, что он сделал не так, за чем приходил Бесанд и чего не нашел. Потом пожал плечами, улегся на траву и закрыл глаза.
     
     Женщина манила его. Никогда еще сои не был так ярок. И так удачен. Боманц подошел к женщине, взял за руку, и она повела его тенистой тропинкой между деревьями. Тонкие лучики солнечного света пронзали кроны, в них плясали золотые пылинки. Женщина говорила, но слов было не разобрать. Ему было все равно. Покой.
     Золото стало серебром. Серебро отлилось в громадный тупой клинок, что пробивал ночное небо, затмевая слабые звезды. Комета снижалась, снижалась… Великанское лицо женщины глянуло на него. Она кричала. Зло кричала. А он не слышал…
     Комета исчезла. Полная луна скользила по усеянному алмазами небу. Тень закрыла звезды, смела Млечный Путь. Голова, разобрал Боманц. Силуэт головы. Волк, глотающий луну… И тень исчезла. Снова рядом с ним была женщина, снова он шел по лесной тропе, спотыкаясь о солнечные зайчики. Она обещала ему что-то…
     Он проснулся: Жасмин трясла его за плечи.
     — Бо! У тебя снова кошмар. Проснись.
     — Я… в порядке, — пробормотал он. — Не так и страшно.
     — Не надо было тебе есть столько лука. В твоем возрасте и при твоей язве…
     Боманц сел, похлопал себя по животу. В последнее время язва его не беспокоила. Может, дела отвлекали его от хворей? Он спустил ноги с кровати н уставился в темноту.
     — Ты что?
     — Думаю спуститься к Шабу.
     — Отдохнул бы.
     — Чушь. В моем-то возрасте? Старикам отдых не нужен. Я не могу так тратить время. — Он нашарил ботинки.
     Жасмин по привычке пробормотала что-то нехорошее. Боманц не обратил внимания. Равнодушие он довел до степени искусства.
     — Поосторожнее, — добавила она.
     — А?
     — Поберегись, говорю. Что-то не по себе мне, раз Бесанда нет.
     — Так он только утром уехал.
     — Да, но…
     Боманц вышел из дома, бормоча под нос что-то о суеверных старухах, которые боятся любых перемен.
     Путь он выбрал кружной, по временам останавливался, глядя на Комету. Удивительное зрелище. Полотнище блеска. Интересно, что может означать тот сон? Тень, пожирающая луну. Не слишком много, решил он.
     На околице Боманц услышал голоса. Он пошел потише — обычно в такой час люди по улице не бродят.
     Голоса доносились из заброшенного сарая. Внутри мерцала свеча. Паломники, предположил Боманц. Он пристроился к щели, но не увидел ничего, кроме чьей-то спины. Что-то в этих сутулых плечах… Бесанд? Нет, слишком широкие. Скорее уж один из Токаревых громил…
     Голосов он тоже не узнал — в сарае больше перешептывались, — но один из них был подозрительно похож на вечное нытье Мен-фу. Слова, однако, он слышал вполне отчетливо.
     — Слушай, мы сделали все, что могли. Когда у мужика отбирают дом и работу, он мог бы и понять, что ему тут не место. Но ведь не уходит же!
     Второй голос:
     — : Значит, пришло время серьезных мер. Нытик:
     — Это уже слишком.
     — Трус. — Презрительное фырканье. — Я это сделаю. Где он?
     — Забрался на старую конюшню. На чердак. Устроил себе там подстилку, как старый пес в углу.
     Кто-то, ворча, встал. Шаги. Боманц схватился за живот и поспешно отсеменил в тень. Дорогу пересекла сутулая фигура. Сияние Кометы отразилось от обнаженного клинка.
     Боманц перебрался в тень подальше и принялся думать.
     Что все это значит? Убийство, само собой. Но чье? И зачем? Кто поселился в заброшенной конюшне? Паломники и просто путники вечно ночевали в пустых строениях… И кто эти заговорщики?
     На ум приходили разные варианты, но Боманц отбросил все — слишком уж они были мрачные. Когда самообладание вернулось к нему, он побежал к раскопу.
     Лампа Шаблона стояла на месте, но самого парня не было видно.
     — Шаб? — Нет ответа. — Шаблон! Где ты? — Опять нет ответа. — Шаблон! — вскрикнул Боманц почти панически.
     — Пап, это ты?
     — Где ты?
     — Сру.
     Боманц со вздохом сел. Секундой позже вылез из кустов сын, утирая пот со лба. Странно: ночь прохладная.
     — Шаб, неужели Бесанд передумал? Этим утром он вроде уехал. А я только что слышал, как несколько мужиков сговаривались убить кого-то, и вроде бы его.
     — Убить? Кто?
     — Не знаю. Трое или четверо. Одним из них мог быть Мен-фу. Он не возвращался?
     — Не знаю. Тебе не примерещилось часом? Что ты вообще тут делаешь посреди ночи?
     — Опять кошмары. Не мог заснуть. И мне не примерещилось. Эти типы собирались убить кого-то, потому что тот не уехал.
     — Это ж бессмыслица, пап.
     — Да мне пле… — Боманц резко развернулся. Что-то зашуршало за его спиной. В круг света вышла, пошатываясь, фигура, сделала три шага и упала.
     — Бесанд! Это Бесанд. А я что тебе говорил! Грудь бывшего Наблюдателя пересекала кровавая рана.
     — Я в порядке, — прошептал он. — В порядке. Просто шок. Не так страшно… как кажется.
     — Что случилось?
     — Пытались меня убить. Я же говорил — скоро начнется. Говорил, что они играют по-крупному. Но в этот раз я их надул. И убийцу ихнего срезал.
     — Я думал, ты уезжаешь. Я видел, как ты уходил.
     — Передумал. Не могу уехать. Я клятву дал, Бо. Работу у меня отняли, но не совесть же. Я должен их остановить.
     Боманц посмотрел сыну в глаза. Шаблон покачал головой:
     — Пап, глянь на его запястье. Боманц посмотрел.
     — Ничего не вижу.
     — В том-то и дело. Амулета нет.
     — Он же его сдал, когда уходил. Разве нет?
     — Нет, — ответил Бесанд. — Потерял в драке. И в темноте не смог найти. — Он снова издал тот странный звук.
     — Папа, он серьезно ранен. Я сбегаю в бараки.
     — Шаб, — выдохнул Бесанд, — только ему  не говори. Скажи капралу Хрипку.
     — Ладно. — Шаблон умчался.
     Свет Кометы наполнял ночь призраками. Курганье, казалось, корчится и ползет. Тени проскальзывали среди кустов. Боманц поежился и попытался убедить себя, что это лишь игра воображения.
     
     Близилось утро. Бесанд вышел из шока и теперь прихлебывал присланный Жасмин супчик. Пришел капрал Хрипок, доложил результаты расследования.
     — Ничего не нашел, сударь. Ни тела, ни амулета. Даже следов драки нет. Словно и не было ничего.
     — Ну не сам же я себя порезал!
     Боманц призадумался. Если бы он не подслушал заговорщиков, то просто не поверил бы Бесанду. Этот человек способен организовать покушение на себя, чтобы вызвать сочувствие.
     — Я вам верю, сударь. Я только рассказываю, что нашел.
     — Они потеряли свой лучший шанс. Теперь мы предупреждены. Будьте внимательны.
     — И не забывайте, кто ваш новый начальник, — встрял Боманц. — Не наступайте ему на мозоли.
     — Этот недоумок. Сделай что можешь, Хрипок. И не шарь вокруг курганов. — Слушаюсь. — Капрал отбыл.
     — Возвращайся домой, пап, — предложил Шаблон. — Ты весь серый. Боманц поднялся.
     — Ты в порядке? — спросил он.
     — Отлично, — ответил Бесанд. — Не беспокойся обо мне. Солнце-то встало. Эти твари на дневном свету ни на что не годятся.
     «Не слишком на это рассчитывай, — подумал Боманц. — Если это истинные почитатели Властелина, они и ясный полдень могут превратить в ночь».
     — Я тут думал этой ночью, пап, — произнес Шаблон, как только они отошли. — До начала заварушки. О твоей проблеме с прозваниями. И меня осенило. Есть в Весле такой старый камень — здоровый, с рунами и резьбой. Черт знает, Сколько он там стоит. Никто не помнит, кто его ставил или зачем. Всем наплевать.
     — Ну и?
     — Давай покажу, что на нем нарисовано. — Шаблон подобрал веточку, расчистил клочок земли, начал рисовать. — На верхушке — неровная звезда в круге. Потом несколько строк — руны, которые никто прочитать не может. Их я не помню. Потом картинки. — Он поспешно чертил линии.
     — Довольно грубо.
     — Они такие и есть. Но посмотри. Вот этот. Человечек со сломанной ногой. Здесь. Червь? Тут — человек поверх контура зверя. Тут — человек с молнией. Понимаешь? Хромой. Крадущийся в Ночи. Меняющий Облик. Зовущая Бурю.
     — Может быть. А может быть, ты торопишься с выводами.
     — Пускай. — Шаблон продолжал рисовать. — Вот так они расположены на камне. Четверо, кого я назвал. В том же порядке, что у тебя на карте. Смотри сюда. На твоих пустых местах. Это могут быть те Взятые, чьи могилы мы еще не определили. — Он указал на пустой кружок, человечка со склоненной набок головой, голову зверя с кругом во рту.
     — Позиции сходятся, — признал Боманц.
     — И?
     — Что «и»?
     — Папа, ты прикидываешься идиотом. Круг — это может быть ноль. А может быть знак прозывавшегося Безликим или Безымянным. Этот — Повешенный. А тут — Луногрыз, или Лунный Пес?
     — Вижу, Шаб. Но я не уверен, что хочу видеть. — Он рассказал Шаблону свой сон — огромная волчья пасть, заглатывающая луну.
     — Вот видишь! — сказал Шаблон. — Тебе собственное сознание подсказывает. Проверь свидетельства. И посмотри, все ли сходится.
     — Не стоит.
     — Почему?
     — А я их наизусть помню. Сходится.
     — Так в чем дело?
     — Я уже не уверен, что хочу это сделать.
     — Папа… Папа, если не ты, то я это сделаю. Я не позволю тебе выбросить зря тридцать семь лет. Что изменилось? Ты отдал почти все, чтобы попасть сюда. Неужели ты можешь все это просто списать?
     — Я привык к такой жизни. Меня она не тяготит.
     — Папа… Я ведь встречался с твоими знакомыми по прежней жизни. Все они говорят, что ты мог бы стать великим волшебником. Они изумлялись, что с тобой произошло. Они знают, что у тебя был какой-то тайный великий план и ты отправился исполнять его. Они думают, что ты мертв, потому что иначе о человеке твоих способностей было бы известно. И теперь я начинаю подумывать, что они правы.
     Боманц вздохнул. Шаблон никогда не поймет его. Пока не постареет в тени виселицы.
     — Я серьезно, пап. Я сделаю это.
     — Нет, не сделаешь. Тебе не хватит ни знаний, ни мастерства. Я сделаю это сам. Так, наверное, предрешено.
     — Пошли!
     — Не торопись ты так. Не на посиделки собираешься. Это опасно. Мне нужен отдых и время, чтобы прийти в соответствующее состояние. Собрать оборудование, приготовить сцену.
     — Пап…
     — Шаблон, кто тут специалист? Кто этим займется — ты или я?
     — Ты, наверное.
     — Тогда заткнись. И держи рот на замке. Самое раннее — завтра ночью. Если твое расположение прозваний меня удовлетворит.
     Шаблон глянул на него обиженно и нетерпеливо.
     — В чем дело? Что у тебя за спешка?
     — Я просто… Я думаю, что вместе с Токаром приедет Слава. Я хотел, чтобы она приехала уже к завершению.
     Боманц в отчаянии заломил брови.
     — Пошли домой. Я с ног валюсь. — Он обернулся. Бесанд, напрягшись от ярости, глядел в сторону Курганья. — И держи его от меня подальше.
     — Пару дней ему будет просто не встать. Чуть позже Боманц пробормотал:
     — Что это все может значить? Неужели и вправду воскресители?
     — Воскресители — это миф, на котором наживается Бесандова банда, — ответил Шаблон.
     Боманц вспомнил некоторых своих университетских знакомых.
     — Не будь так в этом уверен.
     Дома Шаблон сразу пошел на чердак — изучать карту. Боманц перекусил и, прежде чем лечь, сказал Жасмин:
     — Приглядывай за Шабом. Что-то он странно себя ведет.
     — Странно? Это как?
     — Не знаю. Просто странно. Слишком его Курганье интересует. Не давай ему отыскать мои вещи. Он может попытаться сам открыть путь.
     — Он не станет.
     — Я уж надеюсь… но все же приглядывай за ним.
     
Глава 15
КУРГАНЬЕ
     
     Услыхав, что Грай вернулся. Кожух немедля побежал к старику домой. Грай обнял его.
     — Как поживаешь, парень?
     — Мы уж думали, что ты сгинул. — Грая не было дома восемь месяцев. — Пытался вернуться, но тут у вас дорог совсем не осталось.
     — Знаю. Полковник попросил Взятых сбрасывать припасы с ковра-самолета.
     — Слыхал. Военный губернатор в Весле на дыбы встал, как это услышал. Целый полк отправил на строительство новой дороги. Уже на треть сделана. Я по ней сюда и шел.
     Кожух посерьезнел.
     — Это действительно была твоя дочь?
     — Нет, — ответил Грай.
     Уходя, он заявил, что хочет встретиться с женщиной, назвавшейся его дочерью. Он заявил, что отдаст все свои сбережения человеку, который найдет его детей и приведет в Весло.
     — Ты, кажется, разочарован. Так оно и есть. Исследования не дали почти ничего. Слишком многих летописей не хватает.
     — Как перезимовали, Кожух?
     — Плохо.
     — Там, внизу, тоже было не лучше. Я за вас беспокоился.
     — У нас с племенами были неприятности. Самое худшее из всего. Знаешь, всегда можно сидеть в доме, приперев дверь бревном. Но когда воры забрались в твой погреб, есть уже нечего.
     — Я так и думал, что до этого дойдет.
     — Мы присматривали за твоим домом. Лесовики разграбили пару пустующих.
     — Спасибо. — Глаза Грая сузились. Чужие в его доме? Насколько внимательно они смотрели? Если хорошо поискать, можно найти достаточно, чтобы повесить его.
     Грай выглянул из окна:
     — Кажется, дождь идет.
     — Да тут всегда дождь идет, кроме тех дней, когда идет снег. Зимой на двенадцать футов насыпало. Люди волнуются. Что с погодой случилось?
     — Старики рассказывают, что после Великой Кометы всегда так — пара очень суровых зим. В Весле таких холодов не было, но снегопадов — изрядно.
     — Сильных морозов и у нас не бывало. Только снегу так навалило, что из дому не выйти. Я чуть с ума не сошел. Курганье — ровно озеро замерзшее. Даже Великого кургана не видать.
     — Да? Ну мне еще мешок разобрать надо. Так что давай-ка расскажи всем, что я вернулся. Все деньги порастратил. И работа мне нужна срочно.
     — Ладно, Грай.
     Грай смотрел из окна, как Кожух бредет к казармам стражников по настилу, положенному уже после отъезда Грая. Понятно, почему положенному, — под настилом хлюпала грязь. Кроме того, полковник Сироп не позволял своим людям бездельничать. Когда Кожух исчез из виду. Грай поднялся на второй этаж.
     Ничего не тронуто. Отлично. Он глянул в окошко на Курганье.
     Как оно изменилось за какую-то пару лет. Еще немного, и его вовсе будет не разглядеть.
     Грай фыркнул, пригляделся внимательнее. Потом вытащил из тайника шелковую карту, посмотрел на нее, потом снова на Курганье. Затем выудил из-за пазухи намокшие от пота бумаги, те, что таскал с собой с того момента, как украл их из университета в Весле, разложил их поверх карты.
     Ближе к вечеру он встал из-за стола, накинул плащ и, взяв палку, на которую теперь опирался, вышел. Ковыляя по грязи, лужам и слякоти, он добрался до холма над Великой Скорбной рекой.
     Река, как всегда, разлилась. Русло ее продолжало петлять. Через некоторое время Грай выругался, врезал тростью по старому дубу и повернул к дому.
     Спустились серые сумерки. До темноты он домой не успеет.
     — Черт, как же все  сложно, — пробормотал Грай. — Я никогда на это не рассчитывал. Что же мне теперь делать?
     Рискнуть. Сделать шаг, которого он стремился по возможности избежать, хотя именно в предчувствии его и зимовал в Весле.
     В первый раз за многие годы Грай подумал, а стоит ли игра свеч.
     Но что бы он ни решил, до темноты ему домой не успеть.
     
Глава 16
РАВНИНА СТРАХА
     
     Если с перепугу накричать на Душечку, можно много чего пропустить. Ильмо, Одноглазый, Гоблин. Масло — вся компания обожает меня подкалывать. И посвящать меня в подробности они не собирались, нет! Привлекли к этому делу всех — даже Следопыт, который, кажется, очень привязался ко мне и болтал со мной больше всех остальных, вместе взятых, не обмолвился словом. Так что назначенный день я встретил в торжествующем невежестве.
     Я собрал полную боевую выкладку. Мы вообще-то, согласно традиции, тяжелая пехота, хотя в последнее время больше ездим верхом. Большинство из нас слишком стары, чтобы таскать восемьдесят фунтов барахла на горбу. Я отволок свои сумы в пещеру, которая служит у нас конюшней и воняет, как прабабушка всех хлевов, — и не нашел там ни одного оседланного коня.  Впрочем, кроме коня Душечки.
     Мальчишка-конюший только ухмыльнулся, когда я спросил его, что творится.
     — Поднимитесь наверх, — посоветовал он. — Сударь.
     — Да? Ублюдки вонючие. Я им покажу, как в игрушки со мной играть. Я им напомню, кто тут ведет Анналы.
     Я матерился и стенал, пока не выбрался в сплетение слабых лунных теней вокруг входа в туннель. Там собралась остальная банда — с облегченной выкладкой. У каждого только оружие и мешок сушеной жратвы.
     — Ты куда собрался, Костоправ? — осведомился Одноглазый, с трудом сдерживая смех. — Ты, похоже, все свое барахло в мешок увязал. В черепаху превращаешься? Носишь домик на спине?
     — Мы не переезжать собрались. — Это Ильмо. — Просто отправляемся в налет.
     — Да вы просто банда садистов!
     Я вышел в полосу тусклого света. Луна через полчаса должна была сесть. Вдалеке плыли в ночи Взятые. Эти сукины дети серьезно относились к своему дозору. А чуть поближе к нам собралась целая толпа менгиров. Их было столько, что равнина походила на пустынное кладбище. И бродячих деревьев немало.
     Больше того — несмотря на полный штиль, я слышал звон Праотца-Дерева. Это явно что-то значило. Менгир мог бы объяснить мне, но эти каменюги очень молчаливы, когда дело касается их самих и их братьев по разуму. Особенно Праотца-Дерева. Многие из них даже не признаются, что он существует.
     — Лучше разгрузись, Костоправ, — приказал Лейтенант, но объяснять тоже ничего не стал.
     — И ты с нами? — удивленно спросил я его.
     — Ага. Пошевеливайся. Времени у нас немного. Оставь только оружие и аптечку. И быстрее — одна нога здесь, другая там.
     Спускаясь, я столкнулся с Душечкой. Она улыбнулась. Как я ни был зол, а все же улыбнулся и ответ. Не могу на нее злиться. Я ведь ее знаю с той поры, как она была во-от такусенькая. Когда Ворон спас ее от головорезов Хромого в Форсбергской кампании. И я не могу смотреть на эту женщину, не видя в ней того ребенка. Сентиментален я становлюсь и мягок.
     Поговаривают, что я страдаю романтическим параличом мысли. Вспоминая прошлое, я почти готов с этим согласиться. Все эти глупости, что я писал о Госпоже…
     Когда я вернулся наверх, луна касалась горизонта. По толпе гулял возбужденный шепоток. Была там и Душечка на своей белой кобыле, гарцевавшая вокруг и объяснявшаяся с теми, кто понимал язык знаков. А в небе плыли невиданно низко сияющие пятна, какие встречаются только на щупальцах летающих китов. Такое бывает только в страшных рассказах об изголодавшихся китах, которые спускают щупальца до самой земли и пожирают каждое растение и животное на своем пути.
     — Эй! — окликнул я наших. — Поосторожнее там! Этот ублюдок снижается.
     Огромная тень затмевала тысячи звезд. И расползалась. Вокруг нее вились манты. Большие, маленькие, средние — столько их я никогда не видел.
     Мой оклик вызвал только смех. Я снова помрачнел и принялся обходить ударную группу, изводя товарищей проверкой наличия обязательных пакетов первой помощи. К концу обхода я почувствовал себя намного лучше — пакеты были у всех.
     Летучий кит спускался.
     Луна села, и в тот же миг менгиры начали двигаться. И светиться — той стороной, что повернута к нам и не видна Взятым.
     Душечка проехала по отмеченной менгирами дороге. Когда она проезжала мимо менгира, тот гас и, как я полагаю, передвигался к дальнему концу шеренги.
     Времени проверять у меня не было. Ильмо и Лейтенант построили нас в колонну. Ночь над нашими головами наполняли хлопанье крыльев и писк теснящихся в воздухе мант.
     Летучий кит оседлал ручей.
     Мой бог, он был огромен. Огромен! Я и не подозревал… Он на пару сотен ярдов уходил в кораллы на дальней стороне ручья. А всего в нем было четыре-пять сотен ярдов. И в ширину от семидесяти до сотни.
     Менгир сказал что-то, но я не разобрал слов. Колонна двинулась вперед.
     Через минуту мои худшие подозрения подтвердились. Мы карабкались по огромному боку на спину кита, туда, где обычно сидят манты.
     Кит пах, и сильно. Запах этот не походил ни на что мне знакомое. Мощный запах, можно сказать. Не то чтобы неприятный, но очень сильный. И спина кита… странная на ощупь. Не мохнатая, не чешуйчатая, не роговая. Не слизистая по-настоящему, но гладкая и упругая, точно переполненная кишка. Ухватиться было за что. Наши башмаки и пальцы не беспокоили зверя.
     Менгир ворчал, как старый сержант, одновременно передавая приказы и китовые жалобы. У меня создалось впечатление, что летучий кит был от природы брюзглив и процедура нравилась ему не больше, чем мне. Не могу его за это винить.
     Наверху нас ждали неуклюже взгромоздившиеся на китовую спину другие менгиры. Когда я поднялся, менгир отправил меня к одному из своих собратьев, а тот указал, где сесть. Через пару минут к нам присоединились последние ребята.
     Менгиры исчезли.
     Мне стало нехорошо. Поначалу я подумал, что это оттого, что кит поднимается; когда я летал с Госпожой, Шепот или Душеловом, мой желудок протестовал постоянно. Но эта болезнь была иного рода…
     Безмагия Душечки слабела. Она так долго была со мной, что стала частью моей жизни…
     В чем дело?
     Мы поднимались. Я чувствовал, как меняется ветер. Торжественно вращались звезды. И — внезапно — весь север вспыхнул.
     Манты атаковали Взятых. Вся стая. Удар был неожиданным, хотя Взятые не могли не ощущать их присутствия. Но манты поступили не так, как я предполагал…
     «О черт, — подумал я, — они загоняют их в нашу сторону…» Я усмехнулся. Не к нам. К Душечке и ее безмагии, в ловушку.
     В ту же секунду я увидал вспышку бесплодного колдовства, увидал, как кренится и уходит к земле ковер. За ним устремилась стая мант.
     Может, Душечка не так поглупела, как мне казалось. Может, от этих Взятых мы и отделаемся. И то утешение, даже если все остальное провалится с треском.
     Но мы-то чем занимаемся? Вспышка молнии осветила моих спутников. Ближе всех ко мне сидели Следопыт и пес Жабодав. Следопыт, похоже, скучал, но пес Жабодав насторожился небывало. Он сидел, обозревая пейзаж. Дотоле я видел его сидящим только за едой.
     Пес высунул язык. Тяжело дышал. Будь он человеком, я сказал бы — ухмылялся.
     Второй Взятый попытался показать мантам свою силу. Но его превосходили числом. А Душечка внизу двигалась. Взятый неожиданно вошел в безмагию. И рухнул. За ним устремились манты.
     Падение, конечно, Взятые переживут. Но окажутся они при этом в самом центре настороженной равнины. И вряд ли оттуда выберутся.
     Летучий кит поднялся уже на пару тысяч футов и двигался на северо-восток, набирая скорость. Сколько до ближайшего ко Рже края равнины? Миль двести? Отлично. До рассвета мы, может быть, и доберемся туда. Но как насчет последних тридцати миль, за пределами равнины?
     Следопыт запел поначалу тихо. Песня была старая. Солдаты северных стран пели ее уже много поколений. То был гимн, предсмертная песнь в память о готовых пасть. Я слышал, как в Форсберге ее пели обе стороны. Потом песню подхватил новый голос. И еще один, и еще. Из сорока солдат ее знали человек пятнадцать.
     Летучий кит мчался на север. Далеко-далеко внизу проплывала невидимая равнина Страха.
     Хотя наверху было прохладно, меня прошиб пот.
     
Глава 17
РЖА
     
     Первый раз я ошибся, подумав, что Хромой будет дома, когда мы нанесем ему визит. На это намекал и Душечкин маневр со Взятыми. Мне следовало бы припомнить, что Взятые способны связываться друг с другом на расстоянии — разум к разуму. Хромой и Благодетель промелькнули мимо нас, когда мы мчались на север.
     — Ложись! — взвизгнул Гоблин, когда до окраины равнины оставалось миль пятьдесят. — Взятые! Всем лежать.
     Старый Костоправ, как всегда, посчитал, что для него закон не писан. Все ради Анналов. Я подполз поближе к боку нашего ездового чудовища, глянул в ночь. Чуть ниже и позади нас в ночи неслись две тени. Когда они скрылись, я получил хороший выговор от Ильмо, Лейтенанта, Гоблина, Одноглазого и всех, кто удосужился открыть рот. Я вновь сел рядом со Следопытом. Тот ухмыльнулся и промолчал.
     Чем ближе к бою, тем живее он становился.
     Второй раз я ошибся, полагая, что летучий кит высадит нас на краю равнины. Когда мы приблизились к границе, я снова поднялся, игнорируя ехидные реплики в свой адрес. Но кит не опускался. И не садился еще довольно долго. Вновь усевшись на свое место, я начал тихонько бредить.
     Следопыт открыл свой дотоле таинственный сундучок. Там содержался небольшой арсенал. Следопыт проверил клинки. Один длинный нож его не удовлетворил, и Следопыт взялся за точильный камень.
     Сколько раз так же поступал Ворон в тот краткий год, что он провел с Отрядом?
     Кит сел внезапно. Ильмо и Лейтенант передали приказ: слезать быстро.
     — Держись за мной. Костоправ, — бросил Ильмо. — И ты. Следопыт. Одноглазый, есть там, внизу, что-нибудь?
     — Нет. У Гоблина сонное заклятие наготове. Когда мы спустимся, их часовые будут дрыхнуть.
     — Если не проснутся и не поднимут тревогу, — пробурчал я. Черт, ну почему я такой пессимист?
     Никаких проблем. Мы сели. Солдаты покатились с китовых боков и рассыпались, точно на параде. Может, пока я дулся, они тренировались?
     А я мог делать только то, что приказал Ильмо.
     Поначалу мне это все напомнило другой налет — давным-давно, к югу от моря Мук, прежде чем мы нанялись на службу к Госпоже. Мы вырезали городские когорты Самоцветного города Берилла, пока те храпели под чарами наших колдунов. Не скажу, чтобы мне нравилась такая работа. Большая часть этих парней — мальчишки, записавшиеся на службу, чтобы избежать худшей участи. Но они были врагами, а мы делали широкий жест. Более широкий, чем я мог ожидать от Душечки.
     Небо начало светлеть. Этой ночи не пережил ни один из солдат гарнизона, кроме разве что пары самовольщиков. С главного плаца казарм, располагавшихся далеко за городской чертой, доносились крики Ильмо и Лейтенанта: «Быстро, быстро, дел по горло. Этот взвод — сломать звезды Взятых. Этот — разграбить местный штаб. Еще один — приготовить казармы к поджогу. И еще один — обыскать личные покои Хромого на предмет документов. Быстро, быстро. Закончить надо, пока Взятые не вернулись. Душечка не может их вечно за нос водить».
     Кто-то, естественно, лопухнулся. Так всегда бывает. Слишком рано подпалил бараки. Поднялся дым.
     В самой Рже, как мы тут же выяснили, стоял еще один полк. Через минуту к нам уже скакал конный эскадрон. И опять кто-то лопухнулся. Ворота были не заперты. Всадники навалились на нас почти без предупреждения.
     Кричали люди. Звенели клинки. Летели стрелы. Ржали кони. Солдаты Госпожи откатились, оставив половину своих.
     Вот теперь Ильмо и Лейтенант действительно заторопились. Всадники вернутся с подмогой.
     Покуда мы расшвыривали противников, летучий кит взлетел. Забраться на него успело с полдюжины солдат. Кит поднялся над крышами и направился на юг. В сумерках его никто не заметил.
     Можете представить, сколько шума и ругани последовало за этим. Даже пес Жабодав нашел в себе силы зарычать. Я обмяк, чувствуя наше поражение, пристроился на коновязи и помотал головой. Несколько человек пустили стрелы вслед киту. Тот даже не заметил.
     Рядом со мной оперся на коновязь Следопыт.
     — Кто мог знать, что такая здоровая тварь струсит, — проворчал я.
     Я хочу сказать, летучий кит город может снести.
     — Не приписывай свои мотивы существу, которого не понимаешь. Посмотри с его точки зрения.
     — Ну и?
     — Даже не зрения… Слова не подберу. — Он напоминал мне четырехлетнего малыша, сражающегося с трудным понятием. — Он на чужой земле. За границами, которые, как полагают враги, удерживают его. Он бежал из страха, что его заметят и раскроют его тайну. Он никогда не сотрудничал с людьми. Куда ж ему вспомнить о них в отчаянную минуту?
     Возможно, он был прав. Но в тот момент он интересовал меня куда больше его теории. Теорию я и сам придумал бы, посидев немного. Но у него эта мысль выглядела необычайно сложной и важной.
     Я призадумался о его рассудке. А не полудурок ли он? Может, его вороноподобное поведение — продукт не индивидуальности, а скудоумия?
     Лейтенант стоял на плацу, уперев руки в бедра, и смотрел, как уплывает летучий кит, оставляя нас в руках врага.
     — Офицеры! — гаркнул он через минуту. — Собраться!
     — Нам конец, — заявил он, когда мы собрались. — Я вижу только один шанс. Если этот ублюдок здоровый свяжется с менгирами, когда вернется, а те  решат, что нас стоит спасать. Так что нам надо продержаться до заката. И надеяться.
     — А по-моему, пора ноги уносить. — Одноглазый издал непристойный звук.
     — Да? Чтобы имперцы нас выследили? Сколько нам до дома добираться? Сможешь ты дойти, если Хромой и его парни повиснут у нас на хвосте?
     — Они и здесь нам будут головы откручивать.
     — Возможно. А возможно, мы им сами все пооткручиваем. По крайней мере, здесь они нас сразу найдут. Ильмо, осмотри стены. Прикинь, сможем ли мы их сдержать. Гоблин, Молчун, погасите огонь. Остальным — собрать документы Взятых. Ильмо! Караулы расставь. Одноглазый — ты выясни, как мы можем получить помощь из Ржи. Костоправ, помоги ему. Ты знаешь, кто у нас тут есть. Давайте шевелитесь!
     Хороший солдат — Лейтенант. Он сохраняет спокойствие, даже когда ему, как и нам всем, хочется бегать кругами и вопить.
     На самом деле у нас не было ни одного шанса. Нам пришел конец. Даже если мы сдержим городские войска, остаются Благодетель и Хромой. Гоблин. Одноглазый и Молчун против них не подмога. Лейтенант это тоже знал. Потому-то и разделил колдунов — чтобы думали поменьше.
     Унять огонь мы не смогли. Баракам пришлось дать выгореть дотла. Пока я оказывал помощь двоим раненым, остальные приводили гарнизон в пригодное для защиты состояние. Покончив с лекарскими делами, я проглядел бумаги Хромого, но ничего интересного не нашел.
     — Сотня солдат идет к нам из Ржи! — закричал дозорный.
     — Делаем вид, что никого нет! — рявкнув Лейтенант.
     Солдаты закопошились, выполняя приказ.
     Я глянул со стены на кустарник к северу от нас. Там полз к городу Одноглазый, надеясь связаться с кем-нибудь из друзей Шпагата.
     Даже после трех великих осад, опустошавших город, и долгих лет оккупации Ржа оставалась непоколебима в своей ненависти к Госпоже.
     Имперцы попались предусмотрительные. Они послали к стене разведчиков. Выслали вперед небольшой отряд, открывший огонь. И только через час осторожных маневров они вошли в полуоткрытые ворота.
     Прежде чем опустить решетку. Лейтенант впустил пятнадцать человек, тут же полегших под ливнем стрел. Потом мы кинулись на стену и принялись стрелять в тех, кто остался снаружи. Упала еще дюжина. Остальные отступили за пределы досягаемости. Там они кружили, ругались и решали. Что же делать дальше.
     Все это время Следопыт оставался рядом со мной. Он выпустил только четыре стрелы. И каждая пробила насквозь вражеского солдата. Может, он и не мудрец, но с луком обходиться умеет.
     — Будь у них ума побольше, — пояснил я ему, — они выставили бы кордон и стали бы ждать Хромого. Нет смысла гибнуть, если он с нами расправится без труда.
     Следопыт хмыкнул. Пес Жабодав приоткрыл один глаз и что-то басисто проворчал. Неподалеку сидели на корточках Гоблин с Молчуном, переговаривались, по временам выглядывая из-за парапета. Думаю, строили планы.
     Следопыт встал, снова хмыкнул. Я глянул сам. Из Ржи выходили новые подразделения. Несколько сот человек.
     В течение часа ничего не происходило — только прибывали войска. Нас окружали.
     Гоблин и Молчун принялись колдовать. Их чары приняли облик тучи мошкары. Откуда мошки появлялись, я не разобрал, — просто кружили вокруг наших колдунов. Потом, когда их набралось с тысячу, улетели.
     За стеной некоторое время раздавались дикие вопли. Когда крики стихли, я подошел к помрачневшему Гоблину и спросил:
     — Что случилось?
     — У кого-то из них есть талант, — пропищал колдун. — Почти нам ровня.
     — У нас неприятности?
     — Неприятности? У нас? Да мы их надрали, Костоправ. В хвост и в гриву. Только они этого еще не знают.
     — Я имел в виду…
     — Он не ответит. Не хочет себя выдавать, Нас-то двое, а он один. Имперцы принялись собирать пушки. Гарнизон не строился с расчетом на бомбардировку.
     Время шло. Солнце ползло по небу. Мы все смотрели вверх. Когда же прилетит на ковре-самолете наша погибель?
     Лейтенант, уверенный, что имперцы не станут нападать немедленно, послал нескольких человек, перенести все награбленное на плац, подготовить к погрузке на кита. Верил Лейтенант сам в это или нет, но он упорно обещал, что нас вывезут после заката. Той возможности, что первыми прилетят Взятые, он даже не рассматривал.
     Боевой дух он поддерживал прекрасно.
     Первый снаряд прилетел через час после полудня. Огненный шар шлепнулся оземь в двадцати футах от стены. Следующий перелетел через стену и приземлился на плацу, шипя и разбрасывая искры.
     — Хотят нас выкурить, — пробормотал я Следопыту.
     Прилетел третий снаряд и радостно заполыхал — тоже на плацу.
     Следопыт и пес Жабодав встали и глянули через парапет — псу для этого понадобилось подняться на задние лапы. Потом Следопыт сел, открыл свой ящик, вытащил оттуда полдюжины очень длинных стрел. Затем снова встал, глянул на команды пушкарей, положил стрелу на тетиву.
     Даже из собственного лука я дострелял бы до пушек. Но я мог бы пускать стрелы хоть весь день и не попасть.
     Следопыт так сосредоточился, что почти впал в транс. Он поднял лук, натянул тетиву до уха и отпустил.
     Вопль раскатился по склону. Артиллеристы собрались вокруг одного из своих товарищей.
     Следопыт пускал стрелы быстро и ловко. Мне показалось, что он выпускает их чуть ли не по четыре зараз. И каждая находила цель.
     Потом он сел.
     — Все.
     — Что-что?
     — Стрел больше нет хороших.
     — Может, этого хватит, чтобы их отпугнуть. Хватило; Но ненадолго. Ровно настолько, чтобы отступить и вернуться со щитами. Потом снаряды посыпались снова. Один из них попал в здание. Жар глодал кожу.
     Лейтенант непрерывно прохаживался по стене. Я присоединился к его молчаливой молитве — только бы имперцы с перепугу не кинулись на штурм. Потому что остановить их мы не сможем.
     
Глава 18
ОСАДА
     
     Солнце садилось. Мы были еще живы. Ковры Взятые пока не пикировали на нас со стороны-равнины. Мы начинали верить, что еще есть шанс.
     Кто-то заколотил в ворота, да так громко, словно гремели молоты рока.
     — Впустите, мать вашу за ногу! — послышался вопль Одноглазого.
     Кто-то сбежал вниз и отпер ему. Одноглазый взобрался на стену.
     — Ну? — осведомился Гоблин.
     — Не знаю. Слишком много имперцев. Слишком мало мятежников. Хотят все обдумать.
     — Как ты добрался? — спросил я.
     — Пешком! — рявкнул Одноглазый и добавил помягче: — Тайна ремесла. Костоправ. Колдовство. Ну конечно.
     Лейтенант остановился, чтобы выслушать доклад Одноглазого, потом возобновил свое хождение. Я наблюдал за войсками противника. По всем признакам, они теряли терпение.
     Одноглазый подтвердил мое подозрение фактами, потому что они с Гоблином и Молчуном тут же сели разрабатывать план атаки.
     Я не совсем понял, что они сотворили. Не мошек, но результат оказался примерно тот же. Быстро стихающие дикие вопли. Но теперь на нас работали трое шаманов. Третий следил за имперцем, нейтрализовавшим заклятие.
     В сторону города кинулся горящий человек. Гоблин с Одноглазым победно взвыли. И двух минут не прошло, как взорвалась пушка. Потом еще одна.
     Я внимательно наблюдал за нашими колдунами. Молчун вел себя по-деловому, но Гоблина и Одноглазого понесло. Они веселились вовсю. Я испугался, что они зайдут слишком далеко и имперцы начнут штурм в надежде смести нас.
     Атака действительно началась, но позже, чем я ожидал. Противник дождался ночи. И даже тогда они вели себя осторожнее, чем следовало.
     А пока над полуразваленными стенами Ржи заклубился дымок. Миссия Одноглазого увенчалась успехом. Кто-то за что-то взялся. Часть войск Госпожи снялась с места и поспешила в город.
     — Думаю, мы скоро узнаем, прав ли Лейтенант, — сказал я Следопыту, когда на небе проступили звезды.
     Он только брови удивленно поднял.
     Запели рога. Войска двинулись на приступ. Мы со Следопытом взялись за луки, пытаясь прицелиться почти в полной темноте, при свете тонкого месяца.
     — А какая она, Костоправ? — спросил он из пустоты.
     — Что? Кто? — Я спустил тетиву.
     — Госпожа. Говорят, ты с ней встречался.
     — Да. Давно.
     — Ну и какая она? — Следопыт пустил стрелу. Звону тетивы откликнулся чей-то крик. Следопыт казался совершенно спокойным. Точно не он мог умереть через пару минут. Это меня тревожило.
     — Такая, как ты и ожидаешь, — ответил я. А что еще можно сказать? От той нашей встречи у меня остались только смутные воспоминания. — Жестокая и прекрасная.
     Ответ его не удовлетворил. Он никого не удовлетворяет. Но это лучший ответ, какой я могу дать.
     — Как она выглядит?
     — Не знаю, Следопыт. Я перепугался до чертиков. И она что-то сотворила с моим рассудком. Я видел молодую красивую женщину. Но таких везде полно.
     Звякнула тетива его лука, ответил еще один вопль. Следопыт пожал плечами.
     — Просто интересно.
     Он начал стрелять быстрее. Имперцы подошли совсем близко.
     Я готов поклясться, что он ни разу не промахнулся. Я пускал стрелы туда, где мне что-то мерещилось, а он… Глаза у него как у совы. Я не видел ничего, кроме теней на фоне теней.
     Гоблин, Одноглазый и Молчун делали что могли. Их колдовство испещрило поле боя краткими вспышками огня и воплями. Но они сделали слишком мало. Лестницы ударялись о стену. Большая часть отскакивала, но по нескольким уже карабкались люди. Потом прибавилась еще дюжина лестниц. Я выпустил в темноту все стрелы почти наугад, так быстро, как мог, и вытащил меч.
     Так же поступили и остальные.
     — Вот он! — вскричал Лейтенант.
     Я бросил взгляд в небо. Да. Огромная тень затмила звезды. Она снижалась. Лейтенант оказался прав. Теперь осталось только залезть на кита.
     Некоторые из молодых солдат кинулись на плац. Проклятия Лейтенанта их не остановили. Как и угрозы и крики Ильмо. Лейтенант приказал остальным следовать за бегущими.
     Гоблин и Одноглазый сотворили что-то особенно мерзкое. На мгновение мне показалось, что они призвали какого-то злобного демона. Выглядело это  прежутко. Имперцев оно задержало. Но, как и в большей части их магии, материального в их творении было немного — больше для отвода глаз. Враг вскоре это понял.
     Но мы получили передышку, И достигли плаца, прежде чем имперцы опомнились. Те взревели, думая, что наконец-то поймали нас.
     Я метнулся к опускающемуся летучему киту, попытался взобраться ему на спину. Молчун дернул меня за рукав и показал на разбросанные бумаги.
     — О черт! Не время!
     Пока я раздумывал, кто-то уже вскарабкался на кита. Я закинул наверх лук и меч и принялся подавать связки бумаг Молчуну, который перебрасывал их кому-то на спине кита.
     На нас бросился взвод имперцев. Я кинулся было к брошенному мечу, понял, что не успею, подумал: «О черт… не здесь, не сейчас…» Дорогу им заступил Следопыт. Словно вышел из легенды. Он убил троих в мгновение ока и ранил еще троих, прежде чем имперцы наконец решили, что встретились с явлением сверхъестественным. Несмотря на численное превосходство врага, Следопыт кинулся на них. Никогда я не видел, чтобы мечом владели с таким искусством, умением, легкостью и изяществом. Меч был частью его тела и продолжением мысли. Не устоял никто. На мгновение я поверил в старые легенды о волшебных мечах.
     Молчун пнул меня в зад, показал: «Кончай пялиться, шевелись». Я швырнул последние два тюка и начал карабкаться на спину чудовища.
     К противникам Следопыта прибыло подкрепление. Он отступил. Сверху кто-то пустил несколько стрел. Но я не думал, что Следопыт прорвется. Я пнул карабкавшегося за ним имперца. На его месте появился другой, бросился на меня…
     Из ниоткуда возник пес Жабодав. Он сомкнул челюсти на горле нападавшего, и тот булькнул, словно не дворняга в него вцепилась, а бульдог. Не продержался и секунды.
     Пес Жабодав рухнул вместе с ним. Я вскарабкался на несколько футов, стараясь прикрывать Следопыту спину. Тот подтянулся, я схватил его за руку и втянул наверх.
     В темноте нестройно загомонили, заверещали имперцы. Полагаю, это Гоблин, Молчун и Одноглазый отрабатывали свой хлеб.
     Следопыт прополз мимо меня, уцепился покрепче, помог мне. Я вскарабкался еще на пару футов, глянул вниз.
     До земли было футов пятнадцать. Кит быстро поднимался в небо. Имперцы, разинув рты, стояли на плацу. Я пробрался наверх.
     Я глянул вниз еще раз — когда кто-то поднял меня повыше. Под нами — в нескольких сотнях футов — полыхали пожары во Рже. Поднимались мы быстро. Не удивительно, что у меня мерзли руки.
     Но не от холода я дрожал, опустившись на спину кита.
     — Есть раненые? — спросил я, оправившись, немного от страха. — И где моя аптечка?
     И где Взятые? Как это мы провели день без нашего драгоценного врага Хромого?
     На обратном пути я видел больше, чем по дороге на север. Я ощущал под собой жизнь, гул и рокот внутри летучего зверя. Я видел, как выглядывают детеныши мант из гнезд, скрытых между отростками, покрывавшими частью китовую спину. И в лунном свете я по-иному увидел равнину.
     Это был иной мир, казавшийся то хрустальным, то сияющим, то сверкающим и блестящим. На, западе виднелось нечто похожее на лавовые озера. За ними горизонт озаряли вспышки и проблески бури перемен. Думаю, мы пересекали ее след. Потом, когда мы углубились в равнину, пустыня стала более привычной.
     Нашим конем послужил в этот раз не тот трусоватый кит, а другой, поменьше, и не такой пахучий. Был он, креме того, полегче и поживее.
     Милях в двадцати от дома Гоблин пискнул:
     «Взятые!» — и все легли. Кит набрал высоту. Я глянул вниз.
     Да, Взятые, но вами они вовсе не интересовались. Внизу вспыхивало и гремело. Часть пустыни горела. Я видел длинные ползучие тени бродячих деревьев на марше, силуэты мант на фоне огня. Сами Взятые уже спешились, кроме отчаянного одиночки, сражавшегося с мантами. То был не Хромой — его бурые лохмотья я узнал бы даже с такого расстояния.
     Шепот, конечно. Пытается вывести остальных с вражеской территории. Отлично. На пару дней это их займет.
     Кит начал снижаться. (Ради этих Анналов хотел бы я, чтобы мы летели днем — тогда я смог бы заметить побольше деталей.) Вскоре он коснулся земли.
     — Спускайтесь, быстро, — приказал менгир. Слезть оказалось сложнее, чем забраться. Раненые сообразили, что им больно. Все устали, руки и ноги затекли. А Следопыт не шевелился.
     Он впал в кататонию. Пробудить его не удавалось. Он просто сидел, глядя в пустоту.
     — Что за черт? — спросил Ильмо. — Что с ним случилось?
     — Не знаю. Может, его ранило. — Я был совершенно ошеломлен. И изумился еще больше, когда мы перенесли его на свет, где я осмотрел его. Физически он был в полном порядке. Ни единого синяка.
     Из Крепости вышла Душечка.
     — Ты был прав, Костоправ, — показала она. — Извини. Я думала, что таким смелым ударом мы воспламеним весь мир. Скольких потеряли? — спросила она у Ильмо.
     — Четверых. Не знаю, убиты они или просто потерялись. — В голосе его звучал стыд. Черный Отряд своих братьев не оставляет.
     — Пес Жабодав, — произнес Следопыт. — Мы бросили пса Жабодава.
     Одноглазый обматерил дворнягу. Следопыт сердито поднялся. У него не осталось ничего, кроме меча. Замечательный сундучок с арсеналом остался во Рже вместе с дворнягой.
     — Эй, вы! — рявкнул Лейтенант. — Хватит. Одноглазый, пошел вниз. Костоправ, приглядывай за Следопытом. Ильмо, спроси Душечку, вернулись ли те, что сбежали вчера.
     Спросили мы с Ильмо вдвоем.
     Ответ ее нас не обнадежил. По словам менгиров, огромный трусоватый кит сбросил их в сотне миль к северу. Спасибо, хоть спустился, прежде чем их высадить.
     Солдаты возвращались домой пешком. Менгиры обещали защитить их от естественных опасностей равнины.
     Мы спустились в Дыру, переругиваясь. Ничто так не подогревает страсти, как хорошее поражение.
     Поражение, само собой, относительное. Ущерб врагу мы нанесли значительный. Отголоски нашего рейда не затихнут еще долго. Взятых изрядно потрепали. Мы захватили столько документов, что им придется переписывать заново весь план атаки. Но миссия все равно провалилась. Теперь Взятые знали, что летучие киты способны залетать за традиционные свои границы. Теперь Взятые знали, что у нас есть иные ресурсы, кроме тех, о которых они подозревали.
     А когда играешь, карты на стол до последней ставки не выкладываешь.
     Я побродил вокруг, нашел захваченные бумаги, отволок к себе. Мне не слишком хотелось участвовать в собрании. Там будет невесело — даже если все придут к единому мнению.
     Я убрал оружие, запалил лампу, подхватил тючок документов, повернулся к столу. Там лежал еще один пакет с запада.
     
Глава 19
ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     Боманц бродил по царству сна вместе с женщиной. Она что-то говорила, но он не понимал ее слов. Зеленая тропа надежд вела мимо гложущих луну псов, повешенных и безликих стражей. Сквозь разрывы в листве он видел распростершуюся на все небо Комету.
     Спал он плохо. Стоило ему задремать, как сои находил его. Боманц не понимал, почему не может заснуть без сновидений. Кошмар был не слишком страшный.
     Большая часть символов была знакома ему, и он отказывался их признать.
     Уже настала ночь, когда Жасмин принесла чай, спросив при этом:
     — Всю неделю собрался тут проваляться?
     — Возможно.
     — Спать-то думаешь сегодня?
     — Я лягу поздно. Поработаю в лавке. Где Шаб?
     — Подремал немного, приволок с раскопа кучу барахла, поел; потом кто-то прибежал, сказал, что Мен-фу опять к вам залез, и Шаб снова туда отправился.
     — Как Бесанд?
     — Весь город гудит. Новый Наблюдатель ярится, что Бесанд не ушел. Говорит, что ничего не может поделать. Стражники его прозвали конской задницей и приказов его не исполняют. Так что он только с ума сходит.
     — Может, хоть чему-то научится. Спасибо за чай. Поесть ничего не осталось?
     — Только курица. Возьми сам. Я спать пошла. Боманц, ворча, обглодал холодные жирные куриные крылья, запив тепловатым пивом. Он обдумывал сон. Желудок куснула язва. Заболела голова.
     — Начинается, — пробормотал он и потащился наверх.
     Он провел несколько часов, обновляя ритуалы, с помощью которых собирался покинуть тело и проскользнуть мимо многочисленных опасностей Курганья… Будет ли проблемой дракон? Судя по указаниям, тот предназначался для охраны от физического вторжения. И наконец:
     — Сработает. Если только в шестом кургане Лунный Пес.
     Боманц вздохнул, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
     Пришел сон. И не успел он дойти до середины, как Боманц обнаружил, что смотрит в зеленые змеиные глаза. Мудрые, жестокие, насмешливые глаза. И проснулся.
     — Пап? Ты тут?
     — Да. Заходи.
     В комнату протолкнулся Шаблон. Выглядел он ужасно.
     — Что случилось?
     — Курганье… Призраки ходят.
     — Да, так бывает, когда приближается Комета. Я не ожидал их так рано. Должно быть, на сей раз будет красиво. Это не повод тревожиться.
     — Да не в этом дело. Этого я ожидал. Нет, я о Бесанде и Мен-фу.
     — Что?!
     — Мен-фу попытался залезть в Курганье с амулетом Бесанда.
     — Я был прав! Этот мелкий… Ну продолжай!
     — Он был у раскопа. И нашел амулет. Перепугался до смерти. Увидел, что я иду, и припустил по склону. Когда он добежал до того места, где должен был находиться ров, выскочил откуда-то Бесанд, крича и размахивая мечом. Мен-фу побежал, Бесанд — за ним. Луна светит ярко, но, когда они забежали за курган Ревуна, я потерял их из виду. Должно быть, Бесанд его поймал. Я слышал, как они орут и ворочаются в кустах. А потом раздались вопли.
     Шаблон замолк. Боманц ждал.
     — Не знаю, как их описать. Никогда раньше не слышал ничего подобного. Все духи собрались на кургане Ревуна. И это длилось долго. Потом вопли начали приближаться.
     Боманцу показалось, что Шаблон потрясен. Выбит из колеи, как человек, чья вера разрушена. Странно.
     — Что дальше?
     — Это был Бесанд. Он отобрал амулет, но это не помогло. Он не перешел рва. Уронил амулет, и духи на него набросились. Вся Стража была там… И ничего не могли сделать, только смотрели. Наблюдатель не дал им амулетов, чтобы они смогли его забрать.
     Боманц сложил руки на столе, глянул на сына.
     — Теперь у нас два трупа. Три, если считать того типа прошлой ночью. Сколько их будет завтра? Может, мне придется отбиваться от полка новых призраков?
     — Ты готов к завтрашнему вечеру?
     — Да. Теперь, когда Бесанда нет, нет и причин откладывать.
     — Папа… может быть, не стоит? Может, оставим это знание в земле?
     — Что-о? Мой сын повторяет мои  сомнения?
     — Пап, давай не будем цапаться. Может, я и вправду перегнул палку. Может, я был не прав. Ты лучше меня знаешь Курганье.
     Боманц посмотрел на сына.
     — Я это сделаю, — произнес он, вложив в эти слова больше отваги, чем чувствовал сам. — Пора отбросить сомнения и разделаться с этим. Вот список. Просмотри и скажи, не забыл ли я чего.
     — Пап…
     — Не спорь со мной, мальчик. — Он угробил весь вечер, чтобы сбросить личину Боманца и вывести на поверхность так давно и тщательно скрываемого колдуна. Теперь колдун вырвался.
     Боманц отошел в угол, где валялось несколько невинных на первый взгляд вещиц. Он стал выше ростом, двигался точнее, быстрее. Принялся громоздить вещи на стол.
     — Когда вернешься в Весло, расскажешь моим бывшим одноклассникам, что со мной стало.
     Он слабо улыбнулся. Еще и сейчас он мог припомнить кое-кого, кто содрогнется от ужаса, узнав, что он, Боманц, учился на лоне Госпожи. Он ничего не забывал и не прощал. И это знали.
     Бледность Шаблона прошла. Теперь он казался неуверенным. Этой стороны своей натуры отец не проявлял с тех пор, как родился сын. Шаблону такого видеть не доводилось.
     — Хочешь сходить туда, папа?
     — Главное ты рассказал. Бесанд мертв. Мен-фу мертв. Стража не забеспокоится.
     — Я думал, он был твоим другом.
     — Бесанд? У него не было друзей. У него было дело… На что ты там пялишься?
     — Человек с миссией?
     — Возможно. Что-то же его тут держало. Отнеси все это вниз. Работать будем в лавке.
     — Куда положить?
     — Куда хочешь. Бесанд единственный смог бы отличить это от мусора.
     Шаблон вышел. Закончив серию мысленных упражнений, Боманц чуть удивился, где же мальчик, — Шаб так и не вернулся. Он пожал плечами и продолжил гимнастику мыслей.
     И улыбнулся. Он готов. Все будет просто.
     
     Город бурлил. Стражники пытались убить нового Наблюдателя. Тот от ужаса и изумления заперся у себя. Множились безумные слухи.
     Боманц шел по городу с таким спокойным достоинством, что люди, знавшие его годами, поражались перемене. Он прошел к окраине Курганья, посмотрел на своего давнего противника. Бесанд лежал на том же месте, где и умер. Над ним клубились мухи. Боманц бросил горсть земли, и насекомые разлетелись. Колдун задумчиво кивнул. Амулет Бесанда снова исчез.
     Боманц отыскал капрала Хрипка.
     — Если не сможете его оттуда вытащить, забросайте землей.
     — Слушаюсь, — ответил капрал и только потом запоздало удивился собственной покорности.
     Боманц обошел границы Курганья. Солнечный свет странно пробивался сквозь хвост Кометы. Цвета менялись. Но духов колдун не заметил. Нет причин откладывать попытку связи. Он вернулся в деревню.
     Перед лавкой стояли фургоны. Грузчики проворно кидали туда товар. В доме верещала Жасмин, проклиная кого-то, ухватившегося за не подлежащую продаже вещь. «Будь ты проклят, Токар, — пробормотал Боманц. — Ну почему именно сегодня? Почему ты не мог до завтра подождать?» На минуту это озаботило его. Нельзя полагаться на Шаба, когда у того мысли блуждают боги знают где. Боманц вошел в лавку.
     — Великолепно! — Токар ткнул пальцем в коня. — Совершенно удивительно! Бо, ты гений.
     — А ты шило в заднице. Что тут творится? И кто, мать твою, эти люди?
     — Мои возницы. Мой брат Клит. Моя сестра Слава. Шаблонова Слава. И наша сестренка Проныра. Мы ее так зовем, потому что она за нами всегда подглядывает.
     — Рад познакомиться. Где Шаб?
     — Я его послала купить что-нибудь на ужин, — ответила Жасмин. — На такую ораву придется начать готовить пораньше.
     Боманц вздохнул. Только этого ему не хватало в эту ночь ночей. Полный дом гостей.
     — Ты, положи откуда взял! Ты… Проныра?.. Не трогай руками.
     — Что с тобой, Бо? — спросил Токар. Боманц поднял бровь, посмотрел торговцу в глаза и не ответил.
     — Где тот широкоплечий возница?
     — Он у меня больше не работает. — Токар нахмурился.
     — Я так и думал. Если что-то случится — зовите меня, я наверху.
     Боманц протопал через лавку, взобрался по лестнице, устроился в кресле и заставил себя заснуть. Сон его был неровен. Ему показалось, что он наконец слышит голос, но, проснувшись, забыл все, что слышал…
     
     На чердак вошел Шаблон.
     — Ну и что нам делать? — осведомился Боманц. — Эта толпа нам все испортит.
     — Много тебе понадобится времени, папа?
     — Если получится один раз — пусть хоть неделями шляются тут каждую ночь. — Боманца обрадовало, что к Шаблону вернулась смелость.
     — Не можем же мы их выгнать!
     — И сами уйти не можем. — Стражники ходили мрачные и злые.
     — Шуметь ты сильно будешь, пап? Не сможем ли мы все тут и сделать?
     — Думаю, стоит попробовать. Тесно только. Принеси вещи из лавки. А я приберусь.
     Когда Шаблон вышел, плечи Боманца опустились. Он начинал нервничать. Не из-за того, что собирался сделать, а из-за собственного предвидения. Ему постоянно казалось, будто он что-то забыл. Но он просмотрел записи четырех десятилетий и не нашел изъянов в избранном подходе. Его формулам сможет последовать любой мало-мальски способный ученик. Он сплюнул в угол. «Трусость антиквара, — пробормотал он. — Старомодный страх перед неизвестным».
     Вернулся Шаблон.
     — Мама заняла их игрой в метянки.
     — А я-то думал, почему Проныра так визжит. Все принес?
     — Да.
     — Отлично. Спускайся вниз и веселись. Я все установлю и тоже приду. Начнем, когда они улягутся.
     — Ладно.
     — Шаб! Ты готов?
     — В порядке, пап. Прошлым вечером у меня просто истерика была. Не каждый день видишь, как человека убивают призраки.
     — Лучше привыкай к подобным зрелищам. Всякое случается.
     Лицо Шаблона потеряло всякое выражение.
     — Учился ведь украдкой в Черном универе? — Черным универом называли то подпольное отделение, где учились своему ремеслу колдуны. Официально его не существовало. С точки зрения закона он был запрещен. И тем не менее существовал. Боманц закончил его с отличием.
     Шаблон коротко кивнул и вышел.
     — Так я и думал, — прошептал Боманц и подумал про себя: «И насколько же тебя зачернили, сынок?» Он возился до тех пор, пока не перепроверил все трижды и не понял, что просто ищет предлог не выходить к гостям. «Ну ты даешь», — пробормотал он себе.
     Последний взгляд. Карта развернута. Свечи. Чаша ртути. Серебряные ножи. Травы. Курильницы… Неуверенность все еще мучила его. «Что, черт побери, мог я пропустить?» Метянки, по сути, были шашками на четверых. Доска тоже была вчетверо больше обычной. Каждый играл сам за себя. Элемент случайности добавлялся тем, что перед каждым ходом игроки бросали кости. Если игрок выбрасывал шесть очков, то мог передвинуть любые свои шашки на шесть клеток. В остальном действовали правила шашек, если не считать того, что шашку противника можно было не брать.
     — Они меня бьют вместе! — воззвала к Боманцу Проныра в тот миг, когда колдун спустился с чердака.
     Она сидела напротив Жасмин, между Славой и Токаром. Боманц последил немного за игрой. Токар и старшая сестра явно играли на пару. Обычная тактика выживания.
     Поддавшись импульсу, Боманц заставил игральную кость выдать для Проныры шестерку. Девочка радостно взвизгнула и принялась двигать шашки. Боманц попытался вспомнить, было ли когда-то и в нем столько же юношеского энтузиазма и оптимизма. Он искоса глянул на девчонку. Сколько ей лет? Четырнадцать?
     Он заставил Токара выбросить единицу, позволил Жасмин и Славе получить то, что подаст судьба, потом подсунул Проныре ее шестерку, а Токару — опять единицу. На третий раз Токар проворчал: «Это уже смешно». Равновесие игры нарушилось. Слава была готова оставить его и переметнуться к сестре против Жасмин.
     Когда Проныра выбросила еще одну шестерку, Жасмин посмотрела на мужа косо. Боманц моргнул и оставил Токара в покое. Выпала двойка. «Удача возвращается», — проворчал Токар.
     Боманц зашел в кухню, нацедил себе кружку пива. Вернувшись, он вновь обнаружил Проныру на грани поражения. Играла она так отчаянно, что для выживания ей требовалось выбрасывать всякий раз не меньше четверки.
     Токар же был игроком консервативным, наступал только колоннами, пытаясь занять центральные ряды клеток соседних игроков. Боманцу почудилось сходство с самим собой — сначала удостовериться, что не проиграешь, а потом уже пытаться выиграть.
     Токар выбросил шесть очков и пустил шашки гулять замысловатыми кренделями, оттяпав по дороге три шашки у Славы, своего номинального союзника.
     «Склонен к предательству, — подумал Боманц. — Это тоже стоит иметь в виду».
     — Где Клит? — спросил он Шаблона.
     — Решил остаться с грузчиками, — ответил ему Токар. — Думает, что мы тебя очень стесняем.
     — Понимаю.
     Эту партию выиграла Жасмин, а следующую — Токар, после чего заявил:
     — С меня хватит. Садись на мое место, Бо. Увидимся утром.
     — С меня тоже хватит, — поддержала его Слава. — Пойдем погуляем, а, Шаб?
     Шаблон покосился на отца. Тот кивнул:
     — Далеко не заходите. Стража ярится.
     — Не зайдем, — ответил Шаблон. Боманц усмехнулся, глядя на нетерпение сына. Такими же были и они с Жасмин, давным-давно.
     — Милая девочка, — заметила Жасмин. — Повезло Шабу.
     — Спасибо, — ответил Токар. — Нам кажется, что ей тоже повезло.
     Проныра скорчила рожицу. Боманц позволил себе кривую усмешку. Кому-то в этой комнате Шаб тоже нравился.
     — Сыграем на троих? — предложил он. — За «болвана» играем по очереди, пока кто-нибудь не вылетит.
     Игрокам он позволил кидать как кидается, а «болвану» подворачивал шестерки и пятерки. Проныра пересела на свободное место. Жасмин это позабавило. Выиграв, Проныра радостно завизжала.
     — Слава, я выиграла! — поделилась она радостью с сестрой, когда та и Шаблон вернулись с прогулки. — Я их побила!
     Шаблон глянул на доску, потом на отца:
     — Пап…
     — Я сражался, как мог. Но ей с костями везет. Шаблон недоверчиво улыбнулся.
     — Хватит, Проныра, — сказала Слава. — Пора спать. Мы не в городе. Тут ложатся рано.
     — У-УУ… — Пусть с жалобами, но спать Проныра пошла.
     Боманц вздохнул. Тяжелая работа — общение. Сердце его забилось в предвкушении ночного труда.
     
     Шаблон по третьему разу прочел свои инструкции.
     — Все понял? — спросил Боманц.
     — Наверное.
     — Время тут большой роли не играет. Только торопиться нельзя. Вот если бы мы какого-нибудь идиотского демона вызывали, ты бы у меня свою роль неделю зубрил.
     — Роль? — Шаблону полагалось только зажигать свечки и смотреть. И помогать, если отец попадет в беду.
     Последние два часа Боманц провел, нейтрализуя заклятия вдоль избранной им тропы. Имя Лунного Пса стало золотой жилой.
     — Открыто? — спросил Шаблон.
     — Настежь. Почти втягивает. К концу недели сам попробуешь.
     Боманц глубоко вдохнул, выдохнул. Оглядел комнату. Его не покидало гложущее чувство, что он что-то забыл. И намека нет, что именно.
     — Ладно. — Он устроился в кресле, закрыл глаза. — Дамни, — пробормотал он. — Ум муджи дамни. Хайкон. Дамни. Ум муджи дамци. 
     Шаблон бросил травы на угли в крошечной курильнице. Комнату наполнил ароматный дым. Боманц расслабился, отдался во власть летаргии. Разделился он легко, всплыл, повисел под потолочными балками, наблюдая за Шаблоном. Многообещающий паренек.
     Боманц проверил связь с телом. Хорошо. Отлично! Он мог слышать как физическими, так и духовными ушами. Сплывая по лестнице, он попутно проверял собственную двоичность. Каждый произведенный Шаблоном звук доносился до него все так же ясно.
     В лавке он задержался, глядя на Славу и Проныру. Завидуя их юношеской невинности.
     Снаружи ночь полнилась кометным светом. Боманц ощущал, как мощь ее сотрясает землю. Какой же великолепной станет она, когда мир окунется в ее гриву?
     Внезапно появилась она, нетерпеливо поманила. Боманц перепроверил свою связь с плотью. «Да. Все еще в трансе. Не сплю». Он ощущал некое смутное беспокойство.
     Она  провела его к Курганью открытой им же тропой. Боманца шатало от захороненной тут могучей силы, от излучаемой менгирами и фетишами мощи. С его духовной точки зрения, они казались жуткими, кровожадными чудовищами, прикованными на коротких цепях.
     По Курганью бродили призраки, выли за спиной Боманца, пытаясь прорвать его заклятия. Сила Кометы и могущество охранных заклинаний слились в единый гром, пронизывавший всю сущность Боманца. «Как же могучи были древние, — подумал он, — если все это продержалось столько лет».
     Они приближались к мертвым воинам, тем, что на карте обозначались пешками. Боманцу показалось, что он слышит шаги за спиной… Он обернулся — никого — и понял, что слышит Шаблона в своем доме.
     Призрак рыцаря предстала перед ним. Ненависть духа была столь же безвременной и неустанной, как удары прибоя о холодный голый берег. Боманц обошел призрака боком.
     Уперся взглядом в огромные зеленые глаза. Древние, мудрые, безжалостные глаза, наглые, насмешливые, презрительные. Дракон в усмешке обнажил зубы.
     «Вот так, — подумал Боманц. — Это я и пропустил…» Но нет. Дракон не коснется его. Боманц ощутил раздражение зверя, убежденного, что во плоти волшебник стал бы лакомым кусочком. Он поспешил вслед за своей спутницей.
     Никакого сомнения. Это Госпожа. Она тоже пыталась достичь его. Лучше поостеречься. Ей нужен не просто благодарный собеседник.
     Они вошли в гробницу. Огромную, просторную, забитую всей мишурой, что и в жизни принадлежала Властелину. И жизнь эта была отнюдь не спартанской.
     Боманц последовал за женщиной, обогнул гору мебели — и не нашел своей спутницы.
     — Где?..
     Он увидел их. Бок о бок на каменных плитах. Скованные. Окутанные потрескивающим, звенящим пологом. Не дышат, но и не смертно бледны. Застывшие, скользящие мимо времени.
     Легенда почти не преувеличивала. Даже в нынешнем состоянии Госпожа потрясала неимоверно. «Бо, у тебя же взрослый сын!» Часть его требовала встать на задние лапки и выть, как подросток в течке.
     Снова шаги. Черт бы побрал этого Шаблона! Он что, постоять смирно не может? Шумит за троих.
     Глаза женщины открылись. На губах заиграла торжествующая улыбка. Боманц забыл о Шаблоне.
     «Добро пожаловать, —  произнес голос в его голове. — Мы долго ждали, не так ли?»  Он только кивнул ошеломленно.
     «Я следила за тобой. Да, я вижу все в этой всеми забытой глуши. Я пыталась помочь. Слишком много барьеров, слишком сильны они. 
     Эта проклятая Белая Роза была отнюдь не глупа». 
     Боманц глянул на Властелина. Огромный прекрасный царь-воитель спал. Боманц позавидовал его физическому совершенству.
     «Его сон глубже моего». 
     Послышалась ли ему насмешка? Выражения ее лица он не мог понять. Слишком много красоты. Боманц подозревал, что не он один так думал и что она воистину была движущей силой Владычества.
     «Так и было. И в следующий раз…» —  В следующий раз?
     Веселье окутало его, как звон колокольцев на слабом ветерке.
     «Ты пришел учиться, о колдун. Как отплатишь ты своей учительнице?»  Ради этой минуты он жил. Его ждал триумф. Еще один шаг…
     «Ты искусен. Ты был так осторожен, так медлителен, что даже Наблюдатель сбросил тебя со счетов. Я аплодирую тебе, колдун». 
     Самое сложное — подчинить себе это создание.
     Смех колокольцев. «Ты не хочешь поторговаться, колдун? Ты собираешься принуждать ?» —  Если придется.
     «И ты ничего не дашь мне?» —  Я не могу дать тебе то, чего ты желаешь. Снова веселье и серебряные колокольцы. «Тебе не под силу подчинить меня». 
     Боманц пожал воображаемыми плечами. Она не права. У него есть рычаг. Он наткнулся на него, еще в юности, тут же осознал его значение и вступил на долгий, только сейчас завершившийся путь.
     Он нашел шифр, раскрыл его и узнал отчество Госпожи — вполне обычное для времен до эпохи Владычества. Обстоятельства подсказывали, что одна из дочерей этой семьи стала Госпожой. Немного исторических розысков завершили дело.
     Вот так он разгадал тайну, перед которой останавливались тысячи в течение столетий.
     Зная истинное ее имя, он мог принудить Госпожу к чему угодно, ибо в колдовстве истинное имя суть предмет…
     
     Я чуть не заорал. Мой корреспондент, похоже, закончил письмо на самой грани того откровения, которое я искал многие годы. Будь проклято его черное сердце!
     В этот раз к письму прилагался постскриптум — куда меньше самого рассказа. Писавший добавил в конце какие-то каракули. Осмысленные — в этом я не сомневался. Но расшифровать их не мог. И, как всегда, ни подписи, ни печати не было.
     
Глава 20
КУРГАНЬЕ
     
     Дождь не утихал. Большую часть времени это была легкая морось, а в хорошую погоду — едва ли больше, чем медленно оседающий туман. Но полностью он не прекращался никогда. Грай все равно гулял, хотя часто жаловался на боли в ноге.
     — Если тебя так погода беспокоит, что ты тут делаешь? — спросил Кожух. — Ты же говорил, что у тебя вроде бы дети живут в Опале. Почему не отправиться туда и не выяснить? По крайней мере, там погода приличная.
     Вопрос сложный. Грай еще не придумал на него убедительного ответа. То, что приходило в голову, и его самого-то не убеждало, не говоря уже о врагах, которые могут этот вопрос задать.
     Грай не боялся ничего. В иной жизни, под иным именем, он бесстрашно выступил против самих творцов ада. Ни сталь, ни колдовство, ни смерть не могли остановить его. Боялся он только людей и любви.
     — По привычке я тут, наверное, — пробормотал он. — Может, я мог бы жить в Весле. Может быть… Я плохо схожусь с людьми, Кожух. Я их не настолько люблю. Не выношу я Самоцветных городов. Я не говорил, что уже бывал там?
     Эту историю Кожух слышал уже несколько раз. Он подозревал, что Грай не просто бывал там. Он полагал, что один из Самоцветных городов был родиной Грая.
     — Да. Когда мятежники начали, большое наступление в Форсберге. Ты еще говорил, что на обратном пути видел Башню.
     — Правильно. Видел. Память слабеет. Города. Не люблю я их, парень. Слишком много народу. И здесь-то их, на мой вкус, многовато. То есть было, когда я сюда пришел. Теперь-то в самый раз. В самый раз. Может быть, просто из-за мертвяков столько суеты. — Он указал подбородком в сторону Курганья. — А в остальном все в порядке. С парой из вас, ребят, поболтать можно. А больше мне никто на дороге не попадается.
     Кожух кивнул. Он думал, что понимает, хотя ничего не понял. Он знавал других ветеранов. У большинства из них были свои странности.
     — Эй, Грай, а ты с Черным Отрядом сталкивался, когда был на севере?
     Грай застыл, уставился на своего спутника с таким вниманием, что молодой солдат раскраснелся.
     — Э… в чем дело, Грай? Я что-то не то сказал? Грай продолжал идти, хромота не замедляла его гневно-быстрых шагов. — Странно. Ты словно мысли мои читаешь. Да. Сталкивался. Нехорошие люди. Очень нехорошие.
     — Отец мне рассказывал о них. Он был с ними во время отступления к Чарам. Лорды, Ветреный Край, Лестница Слез — все битвы. Когда он вышел на пенсию после сражения при Чарах, то вернулся домой. И рассказывал об этих парнях страшные истории.
     — Эту часть я пропустил. Остался в Розах, когда Меняющий Облик и Хромой проиграли битву. А с кем был твой отец? Ты о нем что-то не много рассказывал.
     — С Крадущимся в Ночи. А рассказывал мало потому, что мы с ним не слишком ладим. Грай улыбнулся:
     — Сыновья редко ладят с отцами. Это говорит голос опыта.
     — А кем был твой отец? Тут Грай расхохотался:
     — Вроде как крестьянином. Но о нем я бы предпочел не рассказывать.
     — Что мы тут делаем. Грай?
     «Перепроверяем обмеры Боманца». Но этого Грай сказать парню не мог. И придумать убедительной лжи — тоже.
     — Гуляем под дождем.
     — Грай…
     — Давай помолчим немного, а, Кожух? Пожалуйста.
     — Ладно.
     Хромая, Грай обошел все Курганье на почтительном расстоянии, так, чтобы это не бросалось в глаза. Инструментов он не использовал — тогда полковник Сироп прибежал бы сломя голову. Вместо этого он сверялся с заученной наизусть картой колдуна. Карта сияла в его мозгу, таинственные знаки теллекурре мерцали собственной дикой и опасной жизнью. Изучая остатки Курганья, Грай нашел едва ли треть отмеченного на карте. Остальное смели время и погода.
     Обычно Грая нервы не беспокоили. Но теперь он боялся.
     — Кожух, я хочу, чтобы ты оказал мне услугу, — сказал он к концу прогулки. — А может, и две.
     — Сударь?
     — Сударь? Ты же звал меня Граем?
     — Ты так серьезно говоришь.
     — Это и есть серьезно.
     — Тогда говори!
     — Ты умеешь держать язык за зубами?
     — Если надо.
     — Я хочу, чтобы ты дал мне клятву молчания.
     — Не понимаю.
     — Кожух, я хочу сказать тебе кое-что. На случай, если со мной что-то произойдет.
     — Грай!
     — Я уже немолод, Кожух. И изрядно болен. Я немало пережил. Это все сказывается. Я не ожидаю  смерти так скоро. Но… всякое бывает. Если что-то случится, я не хочу, чтобы моя тайна умерла со мной.
     — Ладно, Грай.
     — Если я предложу кое-что, ты сможешь оставить это при себе? Даже если и не должен был бы? Сможешь кое-что для меня сделать?
     — Ты бы лучше сказал, о чем речь.
     — Знаю, это нечестно. Но, кроме тебя, я могу довериться только полковнику Сиропу. А в его положении такие клятвы давать невозможно.
     — Это незаконно?
     — Да в общем-то нет.
     — Так я и подумал.
     — Лучше не думай, Кожух.
     — Ну ладно. Даю слово.
     — Хорошо. Спасибо. Я очень тебе признателен, не сомневайся. Итак, две вещи. Первое: если со мной что-то случится, подымись в комнату на втором этаже моего дома. Если я оставлю там пакет в промасленной коже, проследи, чтобы его отправили в Весло, кузнецу по прозванию Песок.
     Кожух выглядел растерянным и сомневающимся.
     — И второе. После того как сделаешь это, — только после того, — скажи полковнику, что немертвые пробуждаются.
     Кожух замер.
     — Кожух! — В голосе Грая проскользнула приказная нотка, которой юноша раньше не замечал.
     — Да. Ладно.
     — Вот и все.
     — Грай…
     — Пока никаких вопросов. Через несколько недель я, наверное, все объясню. Хорошо?
     — Ну ладно.
     — А пока ни слова. И запомни. Пакет — кузнецу Песку в Весле. Потом сообщение полковнику. И вот что еще. Если успею, я и полковнику письмо оставлю.
     Кожух только кивнул.
     
     Грай глубоко вздохнул. Двадцать лет прошло с той поры, как он накладывал простейшее предсказательное заклятие. Ничего подобного тому, что предстояло ему сейчас, он в жизни не делал. В те древние времена, когда он был другим человеком, мальчишкой, волшебство служило развлечением богатых юнцов, предпочитавших играть в волшебников, а не заниматься законным обучением.
     Все готово. Необходимые колдовские инструменты разложены на столе — в комнате — на втором этаже — в доме, который построил Боманц. Казалось подобающим идти по стопам предшественника.
     Грай потрогал пакет в промасленной коже — для Песка, запечатанное письмо — для Сиропа, помолился, чтобы рука юноши не коснулась их; Но если его подозрения верны, то лучше пусть узнает враг, чем зло весь мир застанет врасплох.
     Не оставалось ничего иного, кроме как приступать. Грай выпил полчашки холодного чая, уселся в кресло. Закрыл глаза, принялся повторять заклятие, которое выучил, еще когда был моложе Кожуха. Его способ отличался от методов Боманца, но был не менее эффективен.
     Тело отказывалось расслабиться, упорно отвлекало его. Но наконец летаргия охватила Грая. Его как отцепило десять тысяч крючьев, сцеплявших его с плотью.
     Часть его рассудка настаивала, что он поступает безумно, берясь за подобное дело, не имея искусства мастера. Но у него не было времени учиться, как учился Боманц. Все, что смог, он выучил за время отлучки из Древнего леса.
     Свободный от плоти, но в то же время соединенный с нею невидимыми нитями, что притянут его обратно. Если ему повезет. Двигался он очень осторожно. Тщательно придерживался правила тел. Воспользовался лестницей, дверью, положенными Стражей настилами. Поддерживай иллюзию плоти, и тебе будет труднее позабыть о ней.
     Мир выглядел по-иному. У каждого предмета появилась своя аура. Трудно становилось сосредоточиться на главной задаче.
     Грай добрался до окраин Курганья. Вздрогнул под ударом звенящих древних заклятий, что еще связывали Властелина и нескольких его прислужников. Что за мощь! Он осторожно обошел границу, пока не обнаружил открытый Боманцем путь — еще не полностью затянувшийся. Он перешагнул через черту. Мгновенно обратили на него внимание все духи, добрые и злые, что были скованы в пределах Курганья. Их было куда больше, чем ожидал Грай. Больше, чем указывала карта. Эти фигурки пешек, окружавшие Великий курган… Это не статуи. Это люди, солдаты Белой Розы, оставленные духами-хранителями на границе между миром и тварью, готовой этот мир сожрать. Какой же волей обладали они! Какой преданностью своему Делу!
     Тропа петляла, огибая прежние места успокоения Взятых, внешний круг и внутренний. Во внутреннем круге Грай различил истинные обличья нескольких чудовищ поменьше, из слуг Властелина. Тропа тянулась струйкой серебристого тумана. За спиной Грая туман густел, шаги его укрепляли путь.
     Заклятия впереди были сильнее. И люди, легшие в землю вкруг Властелина. И за ними — великий страх. Тот дракон, на Боманцевой карте, свернувшийся вокруг гробницы в центре Великого кургана.
     Духи кричали на него на теллекурре и ючителле, на языках, которых он не знал, и языках, смутно напоминавших нынешние. И все они проклинали его. А он не обращал внимания на них. Там, в пещере под величайшим из курганов, лежала тварь. И он должен выяснить, так ли беспокоен ее сон, как ему кажется.
     Дракон. О да, во имя всех небывших богов, дракон настоящий. Настоящий, живой, во плоти, но он чувствовал и видел Грая. Серебристая тропа вела мимо гигантских челюстей, в разрыв между хвостом и головой. Дракон хлестнул его своей ощутимой волей. Но Грай не остановился.
     Нет больше стражей. Только гробница. И чудовище, томящееся внутри. Худшее он пережил…
     Древний дьявол, должно быть, спит. Разве не победила его Госпожа, когда он попытался бежать через Арчу? Разве не загнала его обратно?
     Просто гробница, как многие другие. Может, побогаче. Белая Роза шикарно хоронила своих противников. Саркофагов, однако, не было. Вот. Пустой стол, на котором, видно, покоилась Госпожа.
     На втором столе красовался спящий. Крупный красивый мужчина, но даже в безмятежном его лице проступал зверь. Лицо, полное жаркой ненависти или бессильного гнева.
     Значит, так. Его подозрения беспочвенны. Чудовище все же спит…
     Властелин сел. И усмехнулся. Улыбка его была самой жуткой из всех, виденных Граем в жизни. Не-мертвый приветственно протянул руку. И Грай побежал.
     Насмешливый хохот преследовал его.
     Паника была почти незнакома Граю — слишком редко он испытывал ее. И бороться с нею тоже не умел. Он почти не обращал внимания, что пробегает мимо дракона, мимо исполненных ненависти теней солдат Белой Розы. Едва ощущал, как воют радостно твари Властелина за спиной.
     Даже в панике он держался туманной тропы. Он сделал лишь один неверный шаг…
     Но этого хватило.
     
     Над Курганьем разразилась буря — самая страшная на памяти ныне живущих. Молнии сверкали с яростью небесных воинств, как огненные молоты, и копья, и мечи, раскалывающие небо и землю. Шел дождь, непрерывный и непроглядный.
     Одна могучая молния ударила в Курганье. На сотни ярдов в воздух взмыли земля и кустарники.
     Вечная Стража в ужасе бросилась к оружию, уверенная, что древнее зло сломало свои оковы.
     А на Курганье в гаснущем свете молнии проявились две тени — одна двуногая, а другая четвероногая. Через секунду они уже мчались по извилистой тропе, не оставляя следа на жидкой грязи. Они пересекли границу Курганья и скрылись в лесу.
     Никто не видел их. Когда Курганья достигла стража — с оружием и фонарями, объятая страхом, — буря утихла. Молнии прекратили похваляться своими подвигами. Но дождь все еще продолжался.
     Полковник Сироп и его люди несколько часов обыскивали окрестности Курганья. Никто ничего не нашел.
     Проклиная погоду и всех богов, Вечная Стража вернулась в казармы.
     На втором этаже Граева дома тело Грая продолжало дышать — один вдох в пять минут. Сердце едва билось. Оно еще долго будет умирать, лишенное души.
     
Глава 21
РАВНИНА СТРАХА
     
     Я потребовал встречи с Душечкой и аудиенцию получил немедленно. Она ожидала, что я подниму хай насчет плохо спланированных военных действий в условиях, когда потери недопустимы. Она ожидала наставлений о важности работы с кадрами и дисциплины. Я удивил ее — не стал делать ни того, ни другого. Она была готова вынести худшие упреки, перетерпеть и вернуться к делу; я обманул ее ожидания.
     Вместо того я подал ей письма из Весла, содержанием которых не делился еще ни с кем. Душечка показала: «Любопытно».
     — Прочти, — предложил я.
     Времени на чтение ушло немало. В комнату заглядывал Лейтенант, раз от разу все нетерпеливее. Душечка закончила, посмотрела на меня:
     — Ну?
     — Эта история — самое сердце тех документов, которых мне не хватает. Именно за этой историей я охочусь и еще кое за чем. Душелов дала мне понять, что секрет оружия, которое мы ищем, скрыт в этом рассказе.
     — Рассказ не закончен.
     — Да. Но разве подумать над ним не стоит?
     — У тебя есть какие-нибудь мысли насчет того, кто писал их?
     — Нет. И никакого способа выяснить. Разве что отправиться поглядеть на этого писателя. Или писательницу. — На самом деле у меня имелись кое-какие подозрения, но… одно невероятнее другого.
     — Они поступают регулярно и быстро, — заметила Душечка. — После стольких лет. — Мне показалось, что одно из моих подозрений пришло в голову и ей — «после стольких лет».
     — Курьеры полагают, что писались эти послания в течение долгого времени, а отправлялись одно за другим.
     — Интересно, но не слишком полезно. Пока мы не получили остальные письма.
     — Но поразмыслить над ними не мешает. Особенно над концовкой последнего. Не могу ничего разобрать. А понять надо. Это может оказаться важным. Если только эта белиберда писалась не для того, чтобы сбить с толку тех, кому письмо может попасть в руки.
     Душечка вытащила последний лист, глянула на пего. Лицо ее внезапно озарилось.
     — Это язык жестов, Костоправ, — показала она. — Буквы. Видишь? Говорящая рука, показывает буквы.
     Я глянул через ее плечо. Теперь я видел — и ощутил себя неимоверным идиотом оттого. Что пропустил это. Как только появился ключ, письмо читалось легко. В нем говорилось:
     
     «Это мое письмо может оказаться последним, Костоправ. Я должен сделать кое-что, и риск очень велик. Шансы против меня, но я должен попытаться. Если вы не получите завершающего письма, о последних днях Боманца, вам придется забрать его самим. Один экземпляр я спрячу в доме колдуна, как написано в этой истории. Второй вы найдете в Весле, у кузнеца по имени Песок. 
     Пожелайте мне удачи. К нынешнему времени вы, должно быть, нашли уже безопасное убежище. Я не пытался бы выгнать вас оттуда, если бы от этого не зависела судьба всего мира!» 
     
     Подписи опять не было.
     Мы с Душечкой воззрелись друг на друга.
     — Что ты думаешь? — спросил я. — Что мне делать?
     — Ждать.
     — А если следующих писем не будет?
     — Идти и искать.
     — Да. — Ужас. Весь мир ополчился против пас. Налет на Ржу привел Взятых в состояние мстительной ярости.
     — Это великая надежда, Костоправ. — Курганье, Душечка. Только Башня может быть опаснее.
     — Может быть, мне стоит пойти с тобой?
     — Нет! Тобой мы рисковать не можем. Ни при каких обстоятельствах. Восстание переживет потерю одного старого лекаришки. Без Белой Розы ему крышка!
     Душечка крепко обняла меня, отстранилась, вздохнула.
     — Я не Белая Роза, Костоправ. Та уже четыре века мертва. Я — Душечка.
     — Наши враги зовут тебя Белой Розой. Наши друзья зовут тебя Белой Розой. В имени есть сила. — Я изобразил несколько букв. — В этом все дело. В имени. Ты должна быть тем, кем тебя зовут.
     — Я — Душечка, — настаивала она.
     — Для меня — может быть. Для Молчуна. Еще для нескольких наших. Но для всего мира ты Белая Роза, надежда и спасение. Мне пришло в голову, что имени у нее-то и нет. Того, что носила Душечка прежде, чем прибиться к Отряду. Для нас она осталась Душечкой, потому что так ее называл Ворон. Знала ли она свое данное имя? Если и так, это уже неважно. Она в безопасности. Она последняя из живущих, кто его помнит. В разграбленной войсками Хромого деревушке, где мы нашли ее, вряд ли велись записи рождений.
     — Иди, — велела она. — Смотри. Думай. И надейся. Скоро ты где-нибудь отыщешь нить.
     
Глава 22
РАВНИНА СТРАХА
     
     Пришли наконец те, кто бежал из Ржи на трусливом летучем ките. Мы выяснили, что Взятые с равнины все же выбрались и буйствовали теперь из-за того, что уцелел лишь один ковер. Атака будет отложена до той поры, пока ковры не заменят. А из всех волшебных предметов ковры-самолеты — одни из самых сложных и дорогих. Полагаю, Хромой долго будет объясняться перед Госпожой.
     Я привлек к разросшемуся проекту Одноглазого, Гоблина и Молчуна. Я переводил. Они выискивали подлинные имена, сводили их в таблицы. Зайти в мою комнату стало почти невозможно. А жить в ней — тем более, потому что Гоблин и Одноглазый здорово поцапались за пределами Душечкиной безмагии. И теперь постоянно держали друг друга за глотку.
     У меня начались кошмары.
     Как-то вечером я поставил перед колдунами задачу: отчасти потому, что нового курьера так и не было, отчасти — чтобы они меня с ума не свели.
     — Возможно, мне придется покинуть равнину, — сказал я. — Не сможете вы что-нибудь сотворить, чтобы я не привлекал особого внимания?
     Они начали задавать вопросы. Я отвечал честнейшим образом. Они так хотели отправиться со мной, словно поход на запад уже был установленным фактом.
     — Черта с два вы со мной пойдете, — отрубил я. — Тысяча миль этакого дерьма? Да я тогда покончу с собой, еще не выбравшись с равнины. Или кого-то из вас прикончу. Эта, мысль уже приходит мне в голову.
     Гоблин пискнул, изображая смертельный ужас.
     — Подойдешь ко мне хоть на десять футов, — предупредил Одноглазый, — в ящерицу превращу. Я фыркнул:
     — Ты еду в дерьмо-то едва превращаешь. Гоблин закудахтал:
     — У коров и цыплят получается лучше. Пользуйся лучше их навозом.
     — Откуда в тебе столько слов, недомерок? — рявкнул я.
     — Склочным он стал к старости, — заметил Одноглазый. — Рюматизьм, наверно. Есть у тебя рюматизьм, Костоправ?
     — Если он не уймется, то будет мечтать о ревматизме, — пообещал Гоблин. — Мало мне с тобой разбираться. Но ты хоть предсказуем.
     — Предсказуем?
     — Как времена года.
     Они опять взялись за свое. Я бросил па Молчуна умоляющий взгляд. Сукин сын не обратил внимания.
     На следующий день ко мне приковылял самодовольно ухмыляющийся Гоблин.
     — Мы кое-что придумали. Костоправ. На случай, если ты надумаешь прогуляться.
     — И что?
     — Нам твои амулеты понадобятся. Два амулета они подарили мне еще давно. Один служил, чтобы предупреждать меня о приближении Взятых. Работал он надежно. Второй амулет был, естественно, защитным, но он еще и позволял нашим колдунам определять на расстоянии, где я нахожусь. По нему следил за мной Молчун, когда Душелов послала нас с Вороном устроить засаду Хромому и Шепот в Облачном лесу, в то время как Хромой пытался перейти на сторону мятежников. Давно, далеко. Воспоминания юного Костоправа.
     — Хотим внести несколько исправлений. Чтобы тебя нельзя было обнаружить магически. Давай сюда. Потом придется выйти наружу, проверить их.
     Я прищурился.
     — Ты пойдешь с нами, — объяснил он, — чтобы мы могли попытаться тебя найти.
     — Да? А мне кажется, что это просто попытка выбраться за пределы безмагии.
     — Может быть. — Он ухмыльнулся. Душечке эта идея, однако, понравилась. На следующий вечер мы с колдунами брели вверх по ручью, обходя Праотца-Дерево.
     — Что-то он выглядит встревоженным, — заметил я.
     — Во время стычки его задело заклятие Взятого, — пояснил Одноглазый. — Ему очень не понравилось.
     Дерево зазвенело. Я остановился, оглядел его. Должно быть, ему несколько тысяч лет. На равнине деревья растут медленно. Что за истории он мог бы поведать!
     — Пошли, Костоправ! — позвал Гоблин. — Старик не разговаривает. — Он скривился в своей лягушачьей улыбке.
     Слишком хорошо они меня знают. Знают, что, когда я вижу нечто древнее, тут же начинаю раздумывать, сколько оно повидало. Ну их всех к бесам.
     В пяти милях от Дыры мы свернули от ручья на запад, в пустыню, где кораллы особенно густы и опасны. Я полагаю, их там около полутысячи разновидностей, сросшихся в почти непролазные рифы кричащих цветов. Выступы, выросты, ветви кораллов взмывали ввысь футов на тридцать. Я всегда поражался, как их ветер не ломает.
     Одноглазый объявил привал на окруженном кораллами песчаном пятачке.
     — Достаточно. Здесь мы будем в безопасности. Меня он не убедил. По дороге за нами следили манты и стервятникообразные. А эти тварям я никогда не доверюсь полностью.
     Давным-давно, после битвы при Чарах, Отряд пересек равнину по пути на восток. Я видел тогда ужасные вещи. И не могу избавиться от воспоминаний.
     Гоблин с Одноглазым то склочничали, то занимались делом. Мне они напоминали веселых ребятишек. Постоянно что-то ковыряют ради того, чтобы руки занять. Я лег на спину и принялся глядеть на облака. И вскоре заснул.
     Разбудил меня Гоблин. Он вернул мне амулеты.
     — Теперь поиграем в прятки, — заявил он. — Мы тебе дадим фору. Если все в порядке, то найти тебя не сможем.
     — Замечательно! — возмутился я. — И долго мне тут бродить, неприкаянному? — Но я просто скандалил. Дыру я найти сумею. У меня мелькнула мысль жестоко разыграть колдунов и отправиться прямиком туда.
     Но мы не в игры играем.
     Я направился на юго-запад, к утесам. За западной тропой я спрятался в роще неподвижных бродячих деревьев. Вылез я только после темноты и пошел в Дыру, раздумывая, что же случилось с моими спутниками.
     Придя на место, я перепугал часового:
     — Гоблин и Одноглазый пришли?
     — Нет. Я думал, они с тобой.
     — Были. — Озабоченный, я спустился вниз, чтобы посоветоваться с Лейтенантом.
     — Пойди и отыщи их, — приказал он.
     — Как?
     Он посмотрел на меня как на недоумка.
     — Оставь амулеты здесь, выйди за границу безмагии и жди.
     — О… Ладно.
     Я снова вышел и, чертыхаясь, побрел вдоль ручья. Ноги болели. Не привык я к долгим прогулкам. Вот и хорошо, напомнил я себе. Надо привести себя в форму, на случай, если судьба заставит в Весло пешком идти.
     Я добрался до окраин коралловых рифов. — Гоблин! Одноглазый! Где вы?!
     Нет ответа. Искать их я не собирался. Кораллы убьют меня. Я двинулся на север, рассчитывая, что колдуны пошли в сторону от Дыры. Каждые несколько минут я опускался на колени, надеясь засечь силуэт менгира. Менгиры знали бы, куда эти двое провалились.
     В один момент мне показалось, что краем глаза я замечаю блеск молний, и я не раздумывая метнулся туда, думая, что там скандалит Гоблин с Одноглазым, но, присмотревшись, понял, что это ярится буря перемен.
     Я запоздало остановился, вспомнив, что ночью на равнине только смерть торопится.
     Мне повезло. Через несколько шагов песок стал рыхлым, неверным. Я присел на корточки, понюхал горстку. Песок пах древней смертью. Я осторожно отступил. Мало ли кто может поджидать там, в глубине.
     «Лучше остановиться где-нибудь и подождать рассвета», — пробормотал я. Я и сам не знал, куда меня занесло.
     Я нашел несколько скал, чтобы защититься от ветра, немного сушняка для костра и развел огонь. Костер нужен был не для тепла — ночь не принесла прохлады, — а чтобы звери не приближались.
     На равнине огонь имеет символическое значение.
     Когда костер разгорелся, я обнаружил, что это место использовали и до меня. Скалы почернели от копоти. Вероятно, местные дикари. Они кочуют небольшими стаями. Мы с ними почти не общаемся — битвы мира их не интересуют.
     На втором часу меня сморило, и я заснул.
     Кошмар нашел меня. Не защищенного безмагией и амулетами.
     Явилась она.
     Столько лет прошло. Последний раз она объявила мне об окончательном поражении своего мужа под Арчой.
     Золотое облако, как пылинки, танцующие в солнечном луче. Кажется, что ты бодрствуешь во сне. Спокойствие, и одновременно страх. Невозможность пошевелиться. Знакомые симптомы.
     В облаке показалась прекрасная женщина, женщина-мечта. Та, которую надеешься встретить когда-нибудь, зная, что не встретишь. Не припомню, что было на ней надето, да и было ли хоть что-то. Мой мир сжался до ее лица и ужаса, им внушаемого.
     Улыбка ее не была холодной. Давным-давно, по каким-то своим причинам, она заинтересовалась мной. Подозреваю, что часть этой привязанности сохранилась с течением лет, как любовь к давно сдохшей собаке.
     — Лекарь. — Шелест камышей у реки вечности. Шепот ангелов. Но она никогда не могла заставить меня забыть реальность, рождавшую этот голос.
     И соблазнить меня — обещаниями или собой — у нее тоже не хватало дерзости. Возможно, поэтому я полагаю, что она привязана ко мне. Используя меня. Госпожа говорила мне об этом прямо.
     Я не мог ответить.
     — Ты в безопасности. Давно, по твоим меркам, я обещала, что буду поддерживать с тобой связь. Но я не могла. Ты отрезал меня. Я пытаюсь уже несколько недель.
     Кошмары объяснялись. — Что? — пискнул я, как Гоблин.
     — Приди ко мне в Чары. Будь моим летописцем.
     Как всегда при разговоре с ней, я смуглея. Она, казалось, воспринимает меня не только как участника борьбы, но и как человека, стоящего вне ее. На Лестнице Слез, перед самой страшной колдовской битвой, которую мне только довелось наблюдать, Госпожа пришла, чтобы обещать мне безопасность. Казалось, ее занимало мое побочное ремесло анналиста. Еще тогда она потребовала, чтобы я записывал события в точности так, как они происходили. Не ради чьего-то одобрения. Так я и делал, с поправкой на свои предубеждения.
     — Вздымается жар на перекрестке, лекарь. Твоя Белая Роза искусна. Ее атака на Хромого — сильный удар. Но незаметный в больших масштабах. Ты не согласен?
     Как мог я спорить? Я молча кивнул.
     — Как, без сомнения, сообщили ваши шпионы, пять армий стоят лагерем, готовые очистить равнину Страха. Эта земля необычна и непредсказуема, но моих сил она не выдержит.
     И снова я не мог спорить — я ей верил. Я мог только подчиниться многократно повторенному приказу Душечки: выигрывать время.
     — Ты будешь удивлена.
     — Возможно. В мой план включены и неожиданности. Выходи из своих холодных пустошей, Костоправ. Приди в Башню. Стань моим летописцем.
     Большего искушения в общении со мной она никогда раньше себе не позволяла. Она обращалась к той части меня, которую я и сам не понимал, части, готовой предать давних друзей. Если я пойду, то так много узнаю.  Получу столько ответов. — Вы сбежали от меня к мосту Королевы. Шея моя горела. За время нашего многолетнего бегства войска Госпожи несколько раз настигали Отряд. У моста Королевы нам пришлось хуже всего. Там полегла сотня наших братьев. И, к стыду своему, я оставил там Анналы, зарытые на речном берегу. Бросил четыре сотни лет истории Отряда.
     Мы не смогли унести все. Те бумаги, что лежат сейчас в Дыре, были ключом к выживанию. И вместо Анналов я взял с собой их. Но я часто испытываю приступы вины. Я должен ответить перед духами давно ушедших братьев. Анналы и есть  Черный Отряд. Пока существуют они — Отряд жив. — Бежали, сбежали и будем сбегать. Так предрешено.
     Она улыбнулась — я позабавил ее.
     — Я читала твои Анналы, Костоправ. И новые, и старые.
     Я подкинул сушняка на угли костра. Не сплю…
     — Они у тебя?
     До сих пор я подавлял вину обещаниями когда-нибудь их вернуть.
     — Их нашли после боя. Они попали ко мне. Мне понравилось. Ты честен, как подобает историку.
     — Спасибо. Я стараюсь.
     — Приди в Чары. В Башне для тебя найдется место. Отсюда ты сможешь видеть всю картину мира.
     — Я не могу.
     — Я не сумею защитить тебя здесь. Если останешься, с тобой случится то же, что и с твоими друзьями-мятежниками. Эту кампанию ведет Хромой. Я не вмешиваюсь. Он уже не тот, что был. Ты причинил ему боль. А потом он претерпел боль снова, чтобы спастись. Он тебе не простил этого, Костоправ. — Знаю. — Сколько раз она употребила мое прозвание? За все наши предыдущие разговоры она произнесла его единожды.
     — Не позволь ему схватить тебя. В глубине моей души блеснул осколок чувства юмора.
     — Ты неудачница, Госпожа моя. Она отшатнулась.
     — Я, дурак, записывал в Анналы свой романтический бред. Ты их читала. Знаешь, что я никогда не называл тебя черной, как назвал бы, наверное, твоего супруга. Подозреваю, что под этой романтической ерундой лежит неосознанно воспринятая истина.
     — Да ну?
     — Я не думаю, что ты зла по природе. Ты просто очень стараешься. Думаю, несмотря на все твои преступления, ребенок в твоей душе остался жив. Огонек теплится, и потушить его тебе не под силу.
     Возражений не последовало, и я осмелел:
     — Думаю, меня ты избрала, чтобы я символически поддерживал этот огонек. Я призван удовлетворить твою тайную жажду чести, подобно тому, как мой друг Ворон подобрал ребенка, ставшего Белой Розой. Ты читала Анналы. Ты помнишь, до чего опустился Ворон, слив всю свою честь в одну чашу. Лучше бы он был бесчестен изначально. Арча могла бы остаться стоять. А Ворон — жить.
     — Арча была язвой, которую давно следовало выжечь. Я пришла не для того, чтобы меня высмеивали, лекарь. Я не позволю себе выглядеть слабой, даже перед аудиторией из одного человека.
     Я начал было протестовать.
     — Насколько я тебя знаю, этот разговор тоже останется в твоих Анналах.
     Она меня знала. Впрочем, именно она провела меня перед Оком.
     — Приди в Башню, Костоправ. Я не требую клятвы.
     — Госпожа…
     — Даже Взятые налагают на себя страшные клятвы. Ты можешь быть свободен. Лишь делай что делаешь. Исцеляй, и записывай правду. Делай то, чем ты и так занимаешься. Ты слишком ценен, чтобы тратить свои способности здесь.
     Вот с этим я готов был согласиться всецело. Взять бы эту фразу да ткнуть в нее кое-кого носом.
     — Что там?
     Госпожа начала было отвечать. Я предупреждающе поднял руку. Говорил я сам с собой. Шаги? Да. Что-то большое. Медлительное и усталое.
     Госпожа тоже ощутила его приближение. Миг — и она исчезла, забрав что-то из моих мыслей, и я уже не был уверен, что мне не привиделась эта встреча, пусть даже каждое ее слово осталось высеченным в камне моей памяти.
     Я подкинул веток в костер, забился в трещину, выставив вперед кинжал — единственное оружие, которое у меня хватило ума захватить с собой.
     Оно приблизилось. Остановилось. Снова двинулось вперед. Сердце мое заколотилось. Что-то выступило из темноты на свет костра.
     — Пес Жабодав! Эй, что за черт?! Ты что тут делаешь? Иди ляг в тепле. — Слова посыпались из меня, унося страх. — Как Следопыт-то обрадуется. Что с тобой случилось?
     Пес осторожно приблизился. Был он вдвое потрепанней обычного. Он лег па брюхо, положил морду на лапы и прикрыл один глаз.
     — Еды у меня нет. Я, знаешь, сам вроде как потерялся. Но тебе чертовски повезло, что ты сюда добрался, — это ты знаешь? Равнина — не лучшее место для прогулок в одиночестве.
     Пес, казалось, со мной согласен. Язык позы, если хотите. Он выжил, но далось ему это нелегко.
     — Как солнце встанет, — сказал я ему, — пойдем домой. Гоблин с Одноглазым тоже потерялись, но это уже их дело.
     После прихода пса Жабодава я расслабился. Наверное, люди тоже помнят прежнюю верность. Я был уверен, что пес предупредит меня в случае опасности.
     Утром мы отыскали ручей и направились к Дыре. Я, как делаю нередко, подошел к Праотцу-Дереву, поболтать немного в одностороннем порядке о том, чего он навидался за годы своего дозора. Пес за мной не пошел. Странно. Ну и что? Странности на равнине в порядке вещей.
     Гоблина и Одноглазого я нашел спящими. И храпящими. В Дыру они вернулись вскоре после того, как я отправился их искать. Ублюдки. Я с ними еще поквитаюсь.
     Я их чуть с ума не свел — ни словом не обмолвился о ночи в пустыне.
     — Сработало? — осведомился я.
     Внизу, в туннеле, Следопыт шумно приветствовал свою псину.
     Почти, — ответил Гоблин без особого энтузиазма.
     Почти? Что значит почты? Работает или нет?
     Ну, у нас небольшая сложность. Защитить тебя, чтобы Взятые тебя не засекли, мы можем. Так сказать, платочком прикрыть.
     Многословие у этого типа — верный знак неприятностей.
     — Но? Только без «но», Гоблин.
     — Если ты покидаешь безмагию, невозможно скрыть, что ты снаружи.
     — Чудно. Прекрасно. На кой бес вы, ребята, вообще нужны?
     — Ну не настолько же все плохо, — встрял Одноглазый. — Ты не привлечешь ничьего внимания, если только они не узнают о твоем уходе из других источников. Я хочу сказать, тебя же специально искать не будут, верно? Причины нет. Так что мы получили почти все, чего желали.
     — Бред! Лучше молитесь, чтобы следующее письмо пришло. Потому что, если я уйду и меня там прикончат, — угадайте с трех раз, к кому мой призрак будет являться?
     — Душечка тебя не пошлет.
     — Спорим? Да, она будет терзаться совестью дня три-четыре, но пошлет. Потому что последнее письмо даст нам ключ.
     Внезапный страх. А не прочла ли Госпожа мои мысли?
     — В чем дело, Костоправ? От лжи меня избавил подошедший Следопыт. Он тряс и тискал мою руку как ошалелый.
     — Спасибо, Костоправ! Спасибо, что вернул его! — воскликнул он и отошел.
     — Что за черт? — спросил Гоблин.
     — Я вернул его собаку.
     — Странно. Одноглазый подавился.
     — Чайник кастрюлю черной назвал.
     — Да-а? Дерьмо ящериное. Рассказать тебе кое-что о странностях?
     — Хватит, — приказал я. — Если меня пошлют в поход, я хочу до отбытия привести в порядок этот развал. Хоть бы у нас был человек, способный это прочесть.
     — Может, я помогу? — Это вернулся Следопыт. Здоровый безмозглый обалдуй. С мечом он сущий волшебник, но имя свое вряд ли сумеет записать.
     — Как это?
     — Прочитаю кое-что. Я знаю некоторые древние языки. Отец научил.
     Он ухмыльнулся, будто сказал невесть что смешное. Взял документ на теллекурре и прочел вслух. Древние слова слетали с его губ естественно, так говорили на нем прежние Взятые. Потом он перевел. Это оказалась записка дворцовому повару — приготовить обед заезжим вельможам. Я с мучениями продрался через текст. Его перевод был безупречен. Лучше моего. Я трети слов просто не понимал.
     — Н-ну… добро пожаловать в команду. Я скажу Душечке. — Под этим предлогом я ускользнул, обменявшись за спиной Следопыта удивленным взглядом с Одноглазым.
     Все загадочней и загадочней. Что он за человек? Помимо того, что странный. При первой встрече он напомнил мне Ворона и вполне подходил на эту роль. Когда я начал считать его могучим, медлительным и неуклюжим, он стал подходить и на эту роль. Неужели он таков, каким мы его себе рисуем?
     Но добрый боец, благослови его боги. Лучше десяти наших.
     
Глава 23
РАВНИНА СТРАХА
     
     Пришло время ежемесячного собрания. Общего сборищ, которое ничего не решает. Каждый носится со своим любимым проектом, осуществить который невозможно. Через шесть-восемь часов болтовни Душечка прекращает прения и объясняет, что нам делать.
     Как всегда, на стенах висели карты. Одна показывала, где, по мнению наших лазутчиков сейчас находятся Взятые. Другая — указанные менгирами места вторжений. На обеих выделялись огромные белые пятна — неизвестные нам области равнины. На третьей карте были отмечены бури перемен за этот месяц — любимый проект Лейтенанта. Он искал закономерности. Как обычно, бури бушевали на окраинах. В этом месяце их было необычайно много, и больше обычного — в центральных областях. Сезонные колебания? Действительный сдвиг?
     Кто знает? Мы недостаточно долго наблюдаем за ними. А менгиры такие мелочи объяснять не удосуживаются.
     Душечка немедленно кинулась в атаку.
     — Налет на Ржу, — показала она, — произвел то действие, на которое я надеялась. Наши люди сообщают о повсеместных антиимперских выступлениях. Это отвлекает внимание властей от нас. Но армии Взятых продолжают усиливаться. Особенно агрессивна в своих вторжениях Шепот.
     Имперские войска входят на равнину почти каждый день, пытаются вызвать контратаку и подготовить солдат к опасностям равнины. Шепот, как всегда, действует очень профессионально. С военной точки зрения, ее стоит бояться куда больше Хромого.
     Хромой — неудачник. В основном не по своей вине; но ярлык прилип к нему намертво. Но неудачник он или победитель, он против нас.
     — Этим утром пришло сообщение, что Шепот оставила гарнизон в дне пути от границы. Она возводит укрепления в ожидании нашего ответа.
     Стратегия Шепот была ясна. Создать на равнине сеть поддерживающих друг друга крепостей; надстраивать ее медленно, пока равнина не запутается в ней. Опасная женщина. Особенно если она подсказала эту стратегию Хромому и так поступят все армии.
     Эта стратегия уходит корнями в незапамятные времена и используется снова и снова каждый раз, когда регулярная армия сталкивается с партизанами в диких местах. Она рассчитана па длительный срок и требует от победителя большого упорства. Если оно есть, стратегия оправдывает себя; если его нет — терпит провал.
     В нашем случае она сработает. У врага было двадцать с лишним лет, чтобы выкорчевать пас. И ему не надо удерживать равнину, разделавшись с нами.
     С нами?  Лучше сказать — с Душечкой. Остальные в уравнение не включены. Если Душечка потерпит поражение — восстания не будет.
     — Они отнимают наше время, — продолжала Душечка. — Нам нужны десятилетия. Надо что-то сделать.
     «Вот мы и приехали», — подумал я. Читаю на лице ее — сейчас выйдут на свет результаты долгих угрызений совести. Так что я не был особенно удивлен, когда она сообщила:
     — Я посылаю Костоправа добыть завершение рассказа, содержавшегося в посланиях ему. — О письмах уже знали. Душечка растрезвонила. — С ним пойдут двое помощников — Гоблин и Одноглазый.
     — Что? Да никогда…
     — Костоправ. — Не буду! Посмотри па меня. Я никто. Меня и не заметят — так, бродит себе старикан. Таких на свете полно. Но трое! Один из них негр! Другой карлик с…
     Гоблин и Одноглазый окинули меня испепеляющими взорами.
     Я хихикнул. Моя выходка поставила их в неловкое положение. Идти они хотели не больше, чем я иметь их под боком, но согласиться со мной на людях им гордость не позволяла. Хуже того — им пришлось бы согласиться друг с другом. Самолюбие!
     Но я был прав. Гоблин и Одноглазый — фигуры известные. Я, впрочем, тоже, но меня, как я верно сказал, трудно приметить.
     — Опасность заставит их сотрудничать, — показала Душечка.
     Я отступил на последний рубеж обороны:
     — В ту ночь, когда я был один в пустыне, со мной связалась Госпожа. Она ждет меня, Душечка. Душечка подумала секунду.
     — Это ничего не меняет. Мы должны получить остаток рассказа, прежде чем Взятые доберутся до нас. Она была права. Но…
     — Пойдете вы трое, — прожестикулировала она. — Будьте осторожны.
     Следопыту наш спор переводил Масло.
     — Я пойду, — предложил Следопыт. — Я знаю север. Особенно Великий лес. Там я получил свое имя. — Пес Жабодав у его ног зевнул.
     — Костоправ? — спросила Душечка. Я еще не примирился со своим уходом. Я взвалил решение на нее.
     — Как тебе угодно.
     — Тебе пригодится боец, — показала она. — Скажи ему, что ты его берешь.
     Я хмыкнул, побурчал себе под нос и повернулся к Следопыту:
     — Она говорит, что ты тоже пойдешь. Его это порадовало.
     Душечка сочла вопрос закрытым. Все решено. Собрание переключилось на доклад Шпагата, намекающий на то, что Кожемякам не повредил бы налет вроде того, что пережила Ржа.
     Я исходил злостью и паром, и никто не обращал на меня внимания, кроме Гоблина и Одноглазого. По их взорам я понял, что еще пожалею о своих оскорблениях.
     
     Мы не задержались. Мы отправились в путь четырнадцать часов спустя. Все для нас уже было готово. Из постели меня выволокли чуть за полночь, и вскоре я уже прятался в кораллах, наблюдая, как спускается небольшой летучий кит. За моим мечом вякал менгир, наставляя, как обихаживать болезненное китовое самолюбие. Я не обращал внимания. Слишком быстро все происходит. Меня усадили в седло, прежде чем я решился ехать. Я отстал от событий.
     Оружие, амулеты, деньги, провизия — все, что могло мне понадобиться, уже было собрано. Гоблин и Одноглазый, помимо этого, волокли с собой целый арсенал тауматургической мишуры. После того как кит высадит нас за вражескими позициями, мы собирались купить фургон и путешествовать на нем. «Чтобы везти всю, эту ерунду, — ворчал я, — нам потребуются два фургона».
     Следопыт путешествовал налегке. Еда, набор оружия из того, что в арсенале нашлось, и дворняга.
     Кит взлетел. Нас окутала ночь. Я ощутил себя потерявшимся. Меня даже не обняли на прощание.
     Кит поднимался до тех пор, пока воздух не стал холодным и разреженным. На востоке, юге и северо-западе я различил блеск бурь перемен. Они действительно становились все чаще.
     Полеты на китах меня совершенно пресытили. Я скорчился, дрожа, и, не обращая внимания на непрерывно болтающего о каких-то мелочах Следопыта, заснул.
     В себя я пришел оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Ко мне нагнулся Следопыт.
     — Проснись, Костоправ, — повторял он. — Проснись. Одноглазый говорит, что у нас неприятности.
     Я вскочил, ожидая увидеть кружащих за бортом Взятых.
     Нас и вправду окружали — четыре летучих кита и пара десятков мант.
     — Откуда эти взялись?
     — Прилетели, пока ты дрыхнул.
     — Так в чем проблема?
     Следопыт ткнул пальцем в сторону того, что на корабле было бы штирбортом. Буря перемен. Проявляется.
     — Просто вынырнула ниоткуда. — Ко мне подошел Гоблин. Он слишком нервничал, чтобы злиться. — Серьезная, если судить по скорости роста.
     Сейчас буря имела в поперечнике не больше четырехсот ярдов, но ярость пастельных молний в ее сердцевине предсказывала: расти буря будет быстро и страшно. Похуже обычного кошмара. Многоцветные вспышки раскрашивали мант и китов в немыслимые тона. Наш конвой поменял курс. На летучих китов бури влияют меньше, чем на людей, но они предпочитают все же избегать опасности. Ясно было, однако, что хоть краем, но буря нас заденет.
     Пока я додумывался до такой мысли, буря росла. Шестьсот ярдов в поперечнике. Восемьсот. Цвета кипели и бурлили в чем-то, похожем на черный дым. Змеи неслышных молний, беззвучно шипя, кидались друг на друга.
     Нижний край бури коснулся земли.
     Молнии обрели голос. А буря разрасталась все быстрее, расплескивая во все стороны тот прирост, что должен был уйти в землю. Сила ее была невероятна.
     Бури перемен редко приближались больше чем на восемь миль. Даже на таком расстоянии они весьма внушительны — когда искры трещат в волосах и нервы идут враздрай. В те времена, когда мы еще служили Госпоже, я беседовал с ветеранами кампаний Шепот, и те рассказывали о своих муках во время этих бурь. Я никогда не верил их байкам до конца.
     Когда край бури настиг нас, я поверил каждому слову.
     Одну из мант захлестнуло. Она стала прозрачной, забелели в накатившей тьме кости. Потом она изменилась. 
     Изменялось все. Камни и деревья поплыли. Надоедавшие нам мелкие тварюшки оборачивались чем-то еще…
     По одной из гипотез, странные твари равнины обязаны своим происхождением бурям перемен.
     Предполагалось также, что бури создали и саму равнину. Что каждая из них оттяпывает еще один кусочек нормального мира.
     Киты уже не пытались обогнать бурю. Они нырнули к земле, к границе бури, чтобы, если их превратит в нечто к полету неспособное, падение было бы не слишком долгим. Наилучшая тактика при любой буре перемен. Лежи и не рыпайся.
     Ветераны Шепот поговаривали о ящерицах, вырастающих со слона, о пауках-чудовищах, о появляющихся у ядовитых змей крыльях, о разумных существах, теряющих рассудок и убивающих все, что попадается им на глаза.
     Я испугался.
     Впрочем, не настолько, чтобы не смотреть по сторонам. Показав нам косточки, манта обрела нормальный облик, но выросла. Как и вторая, когда буря захлестнула ее. Не свидетельствует ли это о тенденции к росту на границах бури?
     Перемена достигла нашего кита — тот спускался медленнее остальных. Несмотря на молодость, кит пытался не сбросить нас. Волосы мои звенели. Мне показалось, что нервы окончательно отказывают мне. Взгляд, брошенный мной на Следопыта, подтвердил, что сейчас разразится эпидемия паники.
     Кто-то из колдунов — то ли Гоблин, то ли Одноглазый — попытался поиграть в героя и остановить бурю. Проще остановить морской прилив. Грохот и рев заклятия сгинули в гневе бури.
     Когда край бури настиг нас, на мгновение наступила тишина. А потом — адский рев. Ветер внутри потрясал своей яростью. Мне хотелось только одного — сцепиться во что-нибудь и держаться. Вокруг меня летали вещи, превращаясь друг в друга по пути. Потом я бросил взгляд на Гоблина. Меня едва не стошнило.
     Действительно, Гоблин. Голова его раздулась вдесятеро. А все остальное точно наизнанку вывернулось. Вокруг кишела орда паразитов, из тех, что живут на спинах летучих китов, некоторые размером с голубя.
     Следопыт и пес Жабодав выглядели еще хуже. Дворняга стала со слоненка ростом, клыки вытянулись, глаза светились невиданной злобой. На меня пес смотрел с леденящей душу голодной страстью. А Следопыт стал чем-то вроде демона, напоминающего обезьяну, но много разумнее. Оба походили на самый жуткий кошмар художника или колдуна.
     Меньше всего изменился Одноглазый. Раздулся немного, но остался Одноглазым. Может быть, это оттого, что он за свои годы слишком укоренился в этом мире. Сколько мне известно, ему скоро полтора века стукнет.
     Тварь, что была псом Жабодавом, двинулась ко мне, скаля зубы… Летучий кит коснулся земли, и от толчка все мы полетели вверх тормашками. Вокруг завывал ветер. Странная молния сковала небо и землю. Сама почва, которой мы касались, плыла. Ползли камни. Корчились деревья. Звери этих частей равнины все выбрались наружу и метались, теряя облик, и жертва кидалась на хищника. Жуткое зрелище освещалось переменчивым призрачным светом.
     Потом нас окутала пустота в сердце бури. Все застыло в той форме, которую только что приобрело. Ничто не двигалось. Следопыт и пес Жабодав, сброшенные толчком, валялись на земле. Одноглазый и Гоблин сидели нос к носу, готовые позволить своей вражде выйти за пределы обычных перебранок. Прочие киты, с виду не изменившиеся, лежали невдалеке. Из цветных лент в небе вылетела манта, упала и разбилась.
     Пауза продолжалась минуты три. В тишине рассудок вернулся к нам. Потом буря перемен начала сворачиваться.
     Распад бури происходил медленнее, чем рост, но и спокойнее. Терпеть пришлось несколько часов. Потом все сгинуло. Единственной жертвой оказалась разбившаяся манта. Но боги, как же мы все были потрясены.
     — Нам чертовски повезло, — заметил я, пока мы перебирали багаж. — Могло и вовсе убить.
     — Удача тут ни при чем. Костоправ, — ответил Одноглазый. — Как только наши чудовища почуяли бурю, они тут же направились в безопасное место. Туда, где ничто не сможет убить нас. Или их.
     Гоблин кивнул. Больно часто они друг с другом соглашаются в последнее время. Но мы все помнили, что они только что друг друга чуть не прикончили.
     — А на что я походил? — спросил я. — Сам я никаких перемен не почувствовал, только нервничал очень. Вроде как напился, накурился и умом тронулся одновременно.
     — Очень было похоже на Костоправа, — задумчиво ответствовал Одноглазый. — Только вдвое уродливее.
     — И скучнее, — добавил Гоблин. — Ты произнес очень вдохновляющую речь о доблести Черного Отряда в сражениях со Жвачкой.
     Я расхохотался:
     — Бросьте.
     — Нет, правда. Ты так и остался Костоправом. Может, от тех амулетов и есть толк.
     Следопыт перебирал оружие. Пес Жабодав дрыхнул у его ног. Я показал пальцем.
     — Не видел, — прожестикулировал Одноглазый.
     — Он вырос, — добавил Гоблин, — и когти отрастил.
     Их это, кажется, не беспокоило. Я решил последовать их примеру. В конце концов, китовые вши были немногим лучше дворняги.
     Летучие киты остались на земле — вставало солнце. Спины их приобрели бурый с охряными пятнами цвет, и мы стали ждать ночи. Манты пристроились на спинах остальных четырех китов. К нам они не приближались. Похоже, люди вызывали у них неприязнь.
     
Глава 24
МИР ВОКРУГ
     
     Вечно мне ничего не рассказывают. И стоит ли жаловаться? Тайна — наша броня. Без нее никак. И весь прочий мусор. В наших условиях это железное правило выживания.
     Наш эскорт не просто должен был проводить нас до границ равнины. У них было свое задание — то, о котором мне не сказали. Они должны были атаковать штаб Шепот.
     Шепот ничто не предупредило. На границе равнины наши киты-спутники медленно спустились к земле. Манты последовали за ними. Ловя попутный ветер, они медленно продвигались вперед. А мы карабкались все выше, дрожа и хватая ртами воздух.
     Манты нанесли удар первыми. По две, по три они проскальзывали над верхушками деревьев, пуская молнии в штаб-квартиру Шепот. Бревна и камни летели, как пыль из-под копыт. Вспыхнул огонь.
     А воздушные чудовища плыли следом, чтобы испустить новый заряд молний, когда на улицы высыпали солдаты и горожане. Но настоящим ужасом были их щупальца.
     Киты набивали пасти людьми и животными. Они рушили дома и укрепления. Вырывали с корнем деревья. И молотили по Шепот своими разрядами.
     Тем временем манты поднялись на тысячу футов и снова парами и тройками пикировали, атакуя наносящую ответный удар Шепот.
     Ответ ее, хотя и выжег широкую полосу в боку летучего кита, позволил мантам засечь. Взятую и хорошо отделать ее, хотя одну манту та все же сбила.
     Мы пролетали над полем боя, вспышки и пожары освещали брюхо нашего кита. Если кто-то и увидал чудовище с земли, вряд ли на его спине заметили нас. Гоблин и Одноглазый не засекли ничего, кроме инстинкта выживания.
     Мы пролетели над городом, а бой все продолжался. Гоблин заявил, что Шепот сбежала, слишком озабоченная собственным спасением, чтобы помогать своим людям.
     — Хорошо, что на нашу долю боя не досталось, — заметил я.
     — Это трюк одноразовый, — возразил Гоблин. — В следующий раз они будут готовы.
     — После Ржи — могли бы и сейчас подготовиться.
     — Может, у Шепот проблемы с самолюбием?
     Не «может», а «совершенно точно». Я с ней встречался. Это ее слабое место. Она не была готова к атаке, полагая, что мы ее слишком боимся. В конце концов, она самая талантливая из Взятых.
     Наш могучий скакун вспахивал ночь, отметая назад звезды, гудя, булькая, шевелясь. Я становился оптимистом.
     На заре мы опустились в каньоне посреди Ветреного Края, еще одной пустыни — в отличие от равнины Страха, нормальной. Продутый ветрами простор. Мы поели и отоспались. А с наступлением ночи продолжили путь.
     Пустыню мы покинули южнее Лордов, свернули к северу над Облачным лесом, избегая человеческого жилья. За Облачным лесом кит нас высадил. Дальше мы пошли пешком.
     Жаль, что мы не могли проделать по воздуху весь путь. Но ни Душечка, ни сами киты не соглашались рисковать больше необходимого. Дальше лежали края густонаселенные, мы не смогли бы незамеченными пережидать день. Отсюда нам предстояло путешествовать по старинке.
     В пятнадцати милях впереди лежал свободный город Розы.
     Свободными — республиканская плутократия — Розы были с незапамятных времен. Даже Госпожа решила не нарушать традиции. Во время нашей северной кампании невдалеке разразилась великая битва, но место выбирали мятежники, не мы. Мы тогда проиграли, а Розы на несколько месяцев потеряли независимость. Потом победа Госпожи при Чарах покончила со властью мятежников. Так что в общем и целом Розы относились к Госпоже дружелюбно.
     Хитрая сука.
     Добирались мы на попутных. Угробили целый день. Мы с Гоблином и Одноглазым были не в лучшей форме. Слишком долго бездельничали. И постарели.
     — Глупо это все, — сказал я, когда мы подходили к воротам в красноватой от заката городской стене Роз. — Мы тут все бывали прежде. Вас двоих точно припомнят, после того как вы полгорода обобрали.
     — Обобрали? — возмутился Одноглазый. — Кто кого обобрал?
     — Вы, шуты гороховые. Продавали свои безотказные амулеты, когда мы охотились за Загребущим.
     Загребущий был когда-то генералом мятежников. На севере он вышиб из Хромого дух с кишками; потом Отряд с небольшой помощью Душелова заманил его в ловушку у Роз. На горожанах тогда нажились и Гоблин, и Одноглазый. Последний особенно преуспел в этом. На юге, когда мы еще служили на берегах моря Мук, он участвовал в каждом сомнительном деле, какое мог найти. И большую часть грязных денег тут же проигрывал в карты. Он, по-моему, худший картежник в мире.
     Уж за пятьдесят один-то год можно научиться очки считать.
     Планировали мы остановиться на каком-нибудь паршивом постоялом дворе, где лишних вопросов не задают. На следующий день мы со Следопытом должны были купить фургон и упряжку. А потом подъехать к месту высадки, забрать те вещи, которые мы не смогли утащить на спинах, и обогнуть город по пути на север.
     Это был план. Но Гоблина с Одноглазым он не стеснил.
     Первое правило солдата: выполняй приказ. Задание прежде всего.
     Гоблин и Одноглазый полагают, что все правила созданы, чтобы их нарушать. Вернулись мы со Следопытом (пес Жабодав лениво тащился следом) уже ближе к вечеру. Фургон мы оставили перед входом; Следопыт остался сторожить, а я поднялся наверх.
     Ни Гоблина, ни Одноглазого.
     Содержатель постоялого двора сообщил, что колдуны ушли вскоре после нас, обсуждая, где бы найти баб.
     Моя вина. Я тут главный. Следовало предусмотреть. Слишком долго мы были в пустыне. Я заплатил за две ночи вперед — на всякий случай. Потом отогнал фургон с упряжкой в стойло, поужинал с молчаливым Следопытом и отправился в комнату с несколькими квартами пива. Вылакали мы его вместе — я, Следопыт и пес Жабодав. — Будешь их искать? — спросил Следопыт.
     — Нет. Если они не вернутся через два дня или не устроят в городе погром, отправимся без них. Не хочу, чтобы меня с ними видели. Слишком многие тут их еще помнят.
     Мы уже были здорово навеселе. Пес Жабодав под столом глотал пиво совершенно по-человечески. Пиво он обожал. Даже вставал и ходил ради него без особой нужды.
     На следующее утро Гоблин так и не пришел. Как и Одноглазый. Зато слухов ходило изрядно. В общий зал мы зашли поздно, после утренней свалки и до обеденной горячки. Разносчику больше не с кем было беседовать.
     — Эй, парни, не слыхали, что вчера вечером приключилось на восточной окраине?
     Я застонал, прежде чем он перешел к сути дела. Я понял.
     — Да. Сущая война. Пожары, колдовство, толпа буйствует. Такого в старом городе не видывали со времен того генерала… как бишь его?., которого Госпожа схватить хотела.
     Когда разносчик отошел доводить следующего клиента, я сказал Следопыту:
     — Нам пора уносить ноги.
     — А что с Гоблином и Одноглазым?
     — Сами о себе позаботятся. Если подвернулись под самосуд — очень хорошо, а я ради них головой рисковать не намерен. А если вывернулись — план они знают. Догонят.
     — Я думал, Черный Отряд не оставляет своих мертвых.
     — Так и есть, — ответил я, но не уступил. Пусть наши волшебники варятся в том зелье, которое сами сварганили. Я не сомневался — выживут. Они уже попадали в переделки, тысячу раз. Долгий пеший переход должен благотворно повлиять на их отношение к дисциплине.
     Покончив с завтраком, я сообщил хозяину, что мы со Следопытом уезжаем, а вот друзья наши останутся. Потом оттащил протестующего Следопыта к фургону, запихал внутрь и, когда мальчишка отвязал поводья, двинул к западным воротам.
     Ехали мы долго, по извилистым улочкам, через дюжину крутоспинных мостиков через каналы, но от вчерашних глупостей все же удалялись. По пути я рассказывал Следопыту, как мы загнали Загребущего в петлю. Ему понравилось.
     — Это торговая марка Отряда, — заключил я. — Заставить врага совершить ошибку. В бою мы были лучшими, но дрались мы только когда ничто другое не помогало.
     — Но вам платили, чтобы вы дрались. Все для него черно-белое. По-моему, он слишком долго в лесах жил.
     — Нам платили за результат. Если мы могли добиться его без боя, тем лучше. Нужно только изучить своего врага. Найти слабость и воспользоваться ею. Душечка — в этом мастерица. Хотя со Взятыми в этом отношении проще, чем кажется. У них у всех самолюбие болезненное.
     — А Госпожа?
     — Сказать не решусь. Не нашел я у нее слабостей. Немного тщеславия, но я не знаю, как за него зацепиться. Может, ее желание властвовать. Пусть захватит больше, чем сможет удержать… Не знаю. Она осторожна. И умна. Вспомни, как она разделалась с мятежниками при Чарах. Убила одним камнем трех птичек. Она не просто избавилась от мятежников; она выявила ненадежных Взятых и подавила попытку Властелина выбраться с их помощью.
     — А как с ним?
     — Пока это не проблема. Но он, вероятно, уязвимее Госпожи. Он не мыслитель. Он вроде быка. Так силен, что ума не надо. Ну немного хитрости, как под Арчой, но большей частью — прямой удар кувалдой.
     Следопыт задумчиво кивнул:
     — А в этом, наверное, что-то есть.
     
Глава 25
КУРГАНЬЕ
     
     Грай просчитался. Он забыл, что не только Кожуха заинтересует его судьба.
     Искать его начали, когда он не появился на работе, — в разных местах. Колотили в дверь, стучали в окна — ответа не было. Кто-то подергал за дверную ручку. Заперто. Тут забеспокоились всерьез.
     Одни предлагали пойти разбираться к высокому начальству, другие — действовать решительно. Последние победили. Замок был выломан, и собравшиеся очутились в доме.
     Меблировка оказалась скудной, а чистота — почти противоестественной.
     — Вот он! — заорал первый, кто поднялся на чердак. — У него вроде удар! , Толпа набилась на чердак. Грай сидел за столом; перед ним лежали пакет в промасленной коже и книга.
     — Книга! — удивился кто-то. — Ну как есть странный тип!
     Кто-то пощупал Граево горло, обнаружил, что слабенький пульс есть, что Грай дышит, — но куда реже и поверхностней, чем спящий.
     — Да, наверное, удар. Сидел тут, почитывал, а его и скрутило.
     — С моим дядей так было, — поддержал другой мужик. — Когда я пацаном был. Сидел, сказку баял, потом побелел и скопытился.
     — Да он жив еще. Надо сделать что-то. Может, поправится еще.
     Все, спотыкаясь и толкаясь, ринулись вниз.
     Кожух узнал о случившемся, когда толпа ввалилась в штаб. Был он в тот момент на дежурстве, и новости поставили его в безвыходное положение. Он дал слово Граю… по и уйти с поста не мог. Сироп интересовался Граем лично, и оттого новости достигли его тут же. Полковник вышел из кабинета, углядел потрясенного Кожуха.
     — Слышал? Пошли глянем. А вы цирюльника приведите. И коновала.
     Стоит задуматься о ценности человеческой жизни, когда в армии числятся коновалы, но нет врачей.
     Начинался тот день знаменательно — редкостно ясным небом. Теперь набежали тучи, на деревянных настилах оставили пятнышки первые дождевые капли. Следуя вместе с дюжиной солдат за полковником, Кожух едва слышал замечания Сиропа о необходимости их починки.
     Дом Грая окружала толпа.
     — Дурные вести не сидят на месте, сударь, — заметил Кожух.
     — Да ну? Посторожите, ребята. Заходим. — Внутри полковник задержался. — У него всегда было так чисто?
     — Так точно. У него был пунктик насчет порядка и распорядка.
     — Странно. Его ночные прогулки едва ли не выходят за рамки.
     Кожух пожевал губу и подумал, не стоит ли передать полковнику послание Грая. Решил, что еще не время.
     — На чердаке? — спросил полковник одного из тех, кто нашел Грая.
     — Да, сударь.
     Кожух уже взлетел наверх. Заметив пакет в промасленной коже, он, не раздумывая, сунул его за пазуху.
     — Сынок…
     Кожух обернулся. В дверях стоял нахмуренный Сироп.
     — Ты что делаешь?
     Полковник был самой устрашающей фигурой, какую мог себе вообразить Кожух, — даже страшнее жестокого и требовательного отца. Как ответить, юноша не знал. Он стоял и трясся.
     Полковник протянул руку. Кожух отдал ему пакет.
     — Так что ты делал, сынок?
     — Э… сударь… однажды…
     — Ну? — Полковник осмотрел Грая, не прикасаясь к телу. — Ну давай рассказывай.
     — Он просил меня отправить письмо, если с ним что-то случится. Ему казалось, что его время истекает. И он сказал, что письмо будет в кожаном пакете — па случай дождя и все такое. Сударь.
     — Понимаю. — Полковник кончиками пальцев приподнял подбородок Грая. Пакет он положил на стол, потом приподнял веко Грая. Зрачок был не больше булавочной головки. — Хм-м-м. — Полковник пощупал лоб пострадавшего. — Хм-м-м. — Он нажал на несколько рефлекторных точек. Никакой реакции. — Странно. На удар непохоже.
     — А что же это такое, сударь? Полковник Сироп выпрямился:
     — Может, ты мне подскажешь?
     — Простите?
     — Ты говорил, будто Грай ожидал чего-то.
     — Не совсем. Он чего-то боялся. Говорил, что стар и что  его время вышло. Может, у него была какая-то болезнь, а он никому не признавался?
     — Может быть. А, Всхолм. — Явился коновал.
     Проделав те же манипуляции, что и полковник, он выпрямился и пожал плечами. Не по моей части, полковник.
     — Лучше перенести его туда, где за ним присмотреть можно. Этим ты и займешься, сынок, — приказал полковник Кожуху. — Если он вскоре не придет в себя, придется кормить его насильно. — Он побродил по комнате, глянул на корешки дюжины томов. — Человек ученый. Так я и думал. Гора контрастов. Я все раздумывал, кто же он на самом деле.
     Кожух начал опасаться за Грая.
     — Мне кажется, сударь, что он когда-то был важной персоной в одном из Самоцветных городов, но потерял все и был вынужден вступить в армию.
     — Об этом поговорим, когда перенесем его. Пошли.
     Кожух последовал за очень задумчивым полковником. Может, все-таки стоило  передать предупреждение Грая?
     
Глава 26
ПО ДОРОГЕ
     
     На исходе третьего дня, когда мы со Следопытом успели вернуться к месту высадки, загрузить фургон и двинуться на север по дороге на Клин, я начал подумывать, а не подвела ли меня логика. Ни Гоблина, ни Одноглазого.
     А беспокоиться не стоило. Настигли они нас близ Мейстрикта, крепости в Клину, которую Отряд, будучи на службе у Госпожи, когда-то удерживал. Мы съехали с дороги в рощу и готовились к ужину, когда услыхали перебранку.
     — А я настаиваю,  что ты во всем виноват, — верещал голос, принадлежащий, несомненно, Гоблину, — ты, червеобразный заменитель рыбачьей наживки! Да я бы тебе мозги в кисель превратил за то, что ты втравил меня в это дело, если бы только у тебя были мозги!
     — Я виноват. Я виноват?! О боги, да он даже себе не способен сказать правду! Это я его втравил в им же придуманное дело? Слушай, ты, пожиратель навоза, за этим холмом — Мейстрикт. Там нас помнят еще лучше, чем в Розах. А теперь я спрашиваю тебя еще раз: как пройти через город, чтобы нам глотки не перерезали?
     Сдержав попятное облегчение, я не стал кидаться к дороге.
     — Верхом едут, — сообщил я Следопыту. — Как по-твоему, где они взяли коней? — Я попытался отыскать хоть что-то светлое. — Может, выиграли в карты, шулера несчастные? Если Одноглазый не лез Гоблину под руку. — Одноглазый такой же паршивый шулер, как и картежник. Иногда мне кажется, что он склонен к самоубийству.
     — А все ты с твоим проклятым амулетом! — пискнул Гоблин. — Госпожа не сможет его найти! Отлично! Так и мы не можем.
     — Мой  амулет? Мой  амулет?! Да кто, чтоб ты сдох, вообще ему амулет подарил?
     — А нынешнее заклятие кто придумал?
     — А накладывал кто? Ну, скажи мне, жабий сын, скажи?
     Я выбрался к опушке. Колдуны уже миновали пас. Следопыт полз за мной. Ради такого зрелища с места двинулся даже пес Жабодав. — Стоять, мятежники! — взревел я. — Первый, кто двинется, — мертвец!
     Глупо, Костоправ. Очень глупо. Ответили они быстро и весело. Чуть меня не прикончили.
     Колдуны исчезли в сияющих облаках. А вокруг нас со Следопытом возник гнус. Оказывается, на свете намного больше жучков, чем я себе представлял, и каждый из них стремился мной пообедать.
     Пес Жабодав зарычал и принялся щелкать челюстями.
     — Хватит, шуты базарные! — взвыл я. — Это я. Костоправ!
     — Какой Костоправ? — спросил Одноглазый у Гоблина. — Ты знаешь какого-нибудь Костоправа?
     — Да. Но останавливаться не стоит, — ответил Гоблин, высунувшись из облачка, чтобы проверить. — Он свое заслужил.
     — Точно, — согласился Одноглазый. — Но Следопыт-то ни при чем. А я не могу перенести чары на одного Костоправа.
     Гнус вернулся к своим гнусным делишкам — наверное, принялся жрать сам себя. Я сдержал гнев и поприветствовал колдунов. Оба изобразили оскорбленных невинных овечек.
     — Ну что скажете в свое оправдание, ребята? Хорошие у вас кони. Интересно, а хозяева их не хватятся?
     — Погоди! — пискнул Гоблин. — Ты нас обвиняешь…
     — Я вас знаю.  Слезайте с коней и пошли есть. Завтра решим, что с ними делать.
     Я повернулся к колдунам спиной. Следопыт уже вернулся к походному костру и раскладывал по тарелкам ужин. Я принялся помогать ему, внутренне все еще кипя. Придурки конокрады. Мало им того шума, что они и без того подняли… У Госпожи везде свои люди. Мы, может быть, и не худшие из ее врагов, но уж какие ни на есть. Кто-то обязательно придет к выводу: Черный Отряд вернулся на север.
     Заснул я с мыслью о возвращении. Меньше всего нас будут искать на дороге к равнине Страха. Но я не мог наплевать на приказ. Слишком многое от нас зависело. Хотя первоначальный мой оптимизм подвергался серьезной опасности.
     Чертовы безответственные клоуны.
     Наверное, когда-то сгинувший под Арчой Капитан чувствовал то же самое. У него хватало на это поводов. Я приготовился к золотым снам. Дремал я беспокойно, но сновидения так и не пришли.
     Следующим утром я запихал Гоблина и Одноглазого в фургон, под мешки с той ерундой, что мы сочли жизненно важной в экспедиции, отвязал их коней и направил фургон в Мейстрикт. Пес Жабодав трусил под колесами, Следопыт шел рядом. Я правил. Гоблин и Одноглазый шипели и матерились под мешками. Стража в форте поинтересовалась, куда мы направляемся, с такой скукой в голосе, что я понял — на все им наплевать.
     Эти земли были приручены еще в те времена, когда мы проходили тут с Отрядом. Здешний гарнизон и помыслить не мог, что беда вновь поднимет голову.
     Успокоившись, я свернул на дорогу, уходившую к Вязу и Веслу. И к Великому лесу за ними.
     
Глава 27
ВЕСЛО
     
     — Уймется эта погода когда-нибудь — проныл Одноглазый.
     Уже неделю мы тащились на север, поливаемые ежедневными дождями. Дороги развезло и обещало размыть совсем. Попрактиковавшись в форсбергском диалекте на встречных крестьянах, я выяснил, что такая погода стоит в здешних краях годами. Урожай трудно было доставить в город, а пуще того — вырастить В Весле уже случилась вспышка антонова огня — болезни, связанной с поражением зерна головней. И мошкары прибавилось — комарья в особенности.
     Зимы же, пусть снежные и слякотные, были мягче, чем когда Отряд стоял тут лагерем. А мягкие зимы обещают плохой урожай. С другой стороны, меньше стало и дичи — звери не могли кормиться в глубоком снегу.
     Циклы. Просто циклы, так учат нас древние. После прохождения Великой Кометы наступают плохие зимы. Но этот цикл был всем прочим цикл.
     А сегодня погода была особенно впечатляющей.
     
     — Сделка, — объявил Гоблин.
     Он ничем не торговал — впереди громоздилась крепость, давным-давно отбитая Отрядом у мятежников. Дорога петляла под ее ухмыльчивыми стенами. Меня мучили предчувствия, как обычно, стоило нам оказаться под стенами имперского бастиона. Но в этот раз для беспокойства не было причин. Госпожа была столь уверена в Форсберге, что огромная крепость оказалась оставлена. Следовало бы сказать — заброшена. Соседи, как это в обычае крестьян по всему миру, растаскивали ее по кусочку. Полагаю, это единственное, что они получали в обмен на свои налоги.
     — Завтра в Весло, — сказал я, когда мы вылезали из фургона у придорожного постоялого двора в паре миль от Сделки. — Ив этот раз чтоб никаких выходок. Все слышали?
     У Одноглазого хватило совести изобразить смущение. Но Гоблин начал возмущаться.
     — Поговори-поговори мне, — посоветовал я — А Следопыт тебя тем временем оглушит и свяжет Мы не в игры играем.
     — Жизнь — это игра, Костоправ, — ответил Одноглазый. — Ты слишком серьезно ее воспринимаешь.
     Тем не менее они вели себя прилично — как той ночью, так и на следующий день, когда мы въехали в Весло.
     Я нашел постоялый двор для мелких торговцев и путешественников в районе, куда мы прежде не заглядывали. Внимания мы не привлекли. Мы со Следопытом присматривали за колдунами, но те вроде бы не собирались делать глупостей.
     На следующий день мы со Следопытом отправились искать кузнеца по имени Песок. Гоблин и Одноглазый остались на постоялом дворе под угрозой самых страшных кар, какие я только мог придумать.
     Найти заведение Песка оказалось несложно. В своем деле он был давно известен я снискал уважение. Мы следовали полученным указаниям. Проходили по знакомым мне улицам. Тут Отряд претерпел немало приключений.
     По дороге я обсуждал те приключения со Следопытом.
     — Здесь немало новых домов, — заметил я. — Мы тут изрядно накуролесили.
     Пес Жабодав шел с нами — последнее время у него случались приступы активности. Внезапно он остановился, подозрительно огляделся, сделал несколько осторожных шажков и опустился на брюхо.
     — Неприятности, — перевел Следопыт.
     — Какие?
     На вид — ничего особенного.
     — Не знаю. Говорить-то он не умеет. Просто показывает: «поберегись».
     — Ладно. Осторожность денег не просит. Мы свернули в лавочку, где торговали и чинили упряжь. Следопыт поболтал с приказчиком — якобы нужно ему охотничье седло, на крупного зверя идти. Я стоял в дверях и осматривал улицу.
     Опять-таки — ничего примечательного. Люди, как обычно, носятся по обычным своим делам. Но чуть погодя я приметил, что у лавки Песка не толпится народ. И звона кузнечного не слыхать — а ведь, по идее, Песку полагалось бы присматривать за толпой подмастерьев и учеников. — Эй, хозяин! А что у того кузнеца случилось? В последний раз, как мы заглядывали, он нам кой-какую работенку делал. А сейчас пусто вроде.
     — Серые мальчики с ним случились. — Шорник явно чувствовал себя не в своей тарелке. Серые мальчики — это имперцы. На севере они носят серые мундиры. — Мало дураку было прежде. Мятежник он.
     — Паршиво. Кузнец-то хороший. Был. И что нормальных-то мужиков на политику тянет? Нам бы хоть на жизнь заработать.
     — Да я понимаю, братец. — Шорник помотал башкой. — Вот что скажу. Если вам к кузнецу, идите-ка вы со своими делами отсюда подальше. Серые тут все время сшиваются, кто ни спросит — тут же забирают.
     В этот самый момент из-за кузни вышел имперец и пристроился рядом с торговцем пирожками.
     — Чертовски неуклюже, — заметил я. — И неумно.
     Ремесленник глянул на меня косо, но Следопыт, прикрывая меня, отвлек его. Не так он и туп, как мне показалось сперва. Просто необщителен.
     Потом Следопыт сказал, что подумает над предложением шорника, и мы отошли.
     — Что теперь? — спросил Следопыт вполголоса.
     — Можно после заката приволочь Гоблина с Одноглазым, чтоб те наложили сонное заклятие, зайти и посмотреть. Но вряд ли имперцы оставили что-то интересное. Можно выяснить, что они сотворили с Песком, и попытаться на него выйти. Или можно отправиться в Курганье.
     — Что самое безопасное.
     — С другой стороны, мы не будем знать, что нас ждет. Мало ли почему арестовали Песка. Лучше обсудить с остальными. Одна голова — хорошо…
     Следопыт хмыкнул:
     — Много ли времени пройдет, прежде чем этот торгаш нас заподозрит? Чем дольше он думает, тем вернее приходит к мысли, что интересовались мы кузнецом.
     — Может быть. Но сон из-за этого я терять не собираюсь.
     Весло — город размеров немалых. Перенаселенный. Полный соблазнов. Теперь я понимал, чем Розы соблазнили Гоблина и Одноглазого. Последним крупным городом, который Отряд осмелился посетить, была Труба. Шесть лет назад. А с той поры только глушь и деревни. Я с трудом справлялся с собственными искушениями. Я знал в Весле пару местечек .
     На прямой линии меня удерживал Следопыт. Никогда раньше не встречал человека, менее интересующегося обычными ловушками на людей.
     Гоблин считал, что нам следует имперцев усыпить и допросить. Одноглазый хотел срочно убраться из города. Солидарность их исчезла, как мороз на ясном солнышке.
     — Логически размышляя, — сказал я, — ночью охрана должна быть сильнее. Но если вас туда сейчас тащить, кто-нибудь непременно вас узнает.
     — Тогда надо отыскать старца, что приволок первое письмо, — не сдавался Гоблин.
     — Хорошая мысль. Но. Подумай: даже если ему очень повезло, ему до здешних мест еще ой как далеко. Его-то не подбрасывали по пути, как нас. Не-ет. Уходим. Нервничаю я в Весле.
     Слишком много искушений, слишком много шансов быть узнанными. И слишком много народу. На равнине я привык к одиночеству.
     Гоблин хотел еще спорить. Он слыхал, дескать, что северные дороги отвратительны.
     — Знаю, — парировал я. — А еще я знаю, что армия строит новый тракт на Курганье. И провела его на север достаточно далеко, чтобы торговцы могли им пользоваться.
     Споров больше не было. Выбраться из города им хотелось не меньше, чем мне. Неохотно согласился лишь Следопыт — тот самый, кто первым предложил уходить.
     
Глава 28
В КУРГАНЬЕ
     
     В Весле погода была маловдохновляющей. Севернее она становилась скиснувшим убожеством, пусть даже имперские инженеры сделали все, чтобы дорога оставалась проходимой. Большая часть тракта была покрыта уложенными встык просмоленными досками. В местах, где снега бывали особенно высоки, виднелись каркасы снегозащитных экранов. — Размах впечатляет, — признал Одноглазый.
     — Угу. — Предполагалось, что после триумфа Госпожи при Арче на Властелина можно наплевать. Не слишком ли много чести — поддерживать дорогу в таком состоянии?
     Новая дорога проходила намного западнее прежней — Великая Скорбная река меняла русло и продолжала менять. В результате путь от Весла до Курганья стал на пятнадцать миль длиннее. Последние сорок пять миль дороги оставались недостроены, и там нам пришлось несладко.
     Порой попадались торговцы — все едущие на юг. Они качали головами и говорили, что мы тратим время зря. Сказочные сокровища испарились. Дикари выбили всю пушную дичь.
     С момента нашего отъезда из Весла Следопыт был не в себе, и я не мог понять отчего. Может быть, суеверие? Для форсбергского простонародья Курганье остается символом ужаса. Властелином матери пугают ребятишек, как букой. Четыреста лет его нет на свете, но печать не стерта до сих пор.
     Последние сорок пять миль мы преодолевали неделю. Я начинал беспокоиться. Мы могли и не вернуться домой до зимы.
     Мы только что выехали из леса на поляну вокруг курганов. Я остановил фургон.
     — Тут все поменялось.
     Из-за моей спины выползли Гоблин и Одноглазый.
     — Тьфу! — Гоблин икнул — Точно.
     Курганье казалось заброшенным. Просто болото, хотя самые высокие точки прежнего Курганья оставались заметны. Во время нашего последнего посещения орда имперцев неутомимо и непрестанно расчищала, чинила, осматривала все вокруг. Теперь здесь правила тишина. Она беспокоила меня еще больше, чем упадок Курганья. Неторопливый, неутихающий дождь моросит с темно-серого неба Холод. И тишина.
     Дорога тут тоже была завершена. Мы покатили вперед. До самого города — краска слезала с рассыпающихся домов — не встретили мы ни единой живой души.
     — Стойте и назовитесь, — окликнул нас кто-то. Я остановил фургон.
     — А ты где?
     Необычайно активный пес Жабодав прохромал к одной из развалюх и принюхался. На дождь вышел бурчащий стражник.
     — Тут.
     — Ох, напугали вы меня. Фитиль я, из товарищества «Фитиль, Кузнец, Кузнец, Портной и сыновья». Торговцы мы.
     — Да? И эти тоже?
     — Кузнец и Портной — в фургоне. А это Следопыт. Он на нас работает. Мы из Дюз. Прослышали, что дорога на север опять открыта.
     — Теперь-то разобрались, что к чему? — Стражник фыркнул. Я выяснил, что в хорошем настроении он пребывал по случаю погоды. День, по тутошним меркам, выдался ясный.
     — Как у вас тут дела делаются? — спросил я. — Нам где-то в определенном месте останавливаться?
     — Кроме «Синелоха», вам приткнуться негде. Там посетителям рады будут. Устраивайтесь. Завтра к утру доложитесь в штабе.
     — Хорошо. А где «Синелох»? Стражник объяснил. Я дернул за вожжи, фургон тронулся.
     — Не слишком строго, — заметил я.
     — А куда бежать-то? — возразил Одноглазый. — Они знают, что мы здесь. Путь отсюда только один. Не станем играть по их правилам — заткнут горлышко, и все.
     Ощущение возникало именно такое.
     И еще погода вносила свою лепту. Мрачность. Уныние. Улыбки были редки, да и те по большей части дежурные.
     Трактирщик в «Синелохе» даже имен не спросил — только деньги вперед. Другие торговцы на нас не обращали внимания, хотя торговля мехами традиционно была монополией Весла.
     На следующий день несколько местных явились поглазеть на наши товары. Загрузились мы тем, что, как я слыхал, пользуется тут спросом, но покупателей было немного. Расходилось только спиртное. Я спросил, как связаться с лесовиками.
     — Ждать, — ответили мне. — Придут, когда придут.
     Разделавшись с этим, я направился в штаб Вечной Стражи. Само здание не изменилось, хотя окружавшие его бараки несколько подразвалились.
     Первым, кого я встретил, оказался приветствовавший нас днем раньше стражник. С ним мне и предстояло вести дела.
     — Фитиль меня зовут, — повторил я. — Из товарищества «Фитиль, Кузнец, Кузнец, Портной и сыновья», из Роз. Торговцы мы. Мне велено тут доложиться.
     Стражник странно глянул на меня, точно пытался что-то припомнить. Что-то его беспокоило. Как дырка в зубе. Я не хотел, чтобы стражник беспокоился. Еще вспомнит, не дай бог. — С тех пор как я отслужил свое, тут многое переменилось.
     — Все к псам катится, — проворчал стражник. — К псам. С каждым днем хуже. Ты думаешь, кому-то не наплевать? Да мы сгнием тут. Сколько твоих?
     — Четверо. И собака.
     Неверно. Стражник скривился. Чувства юмора нет.
     — Как прозывают?
     — Фитиль. Один Кузнец. Портной. Следопыт. Он на нас работает. И пес Жабодав. Этого надо звать полным именем, а то обижается.
     — Да ты у нас шутник?
     — Эй, не обижайся. Уж больно у вас тут мрачно.
     — Ага. Читать умеешь? Я кивнул.
     — Правила вывешены во-он там. У тебя есть выбор: подчиняться им — или сдохнуть. Кожух! Из соседней комнаты выбежал солдат:
     — Да, сержант?
     — Новый торгаш. Проверь его. Ты в «Синелохе», Фитиль?
     — Да.
     Правила не изменились. Даже лист пергамента тот же, выцветший настолько, что почти не прочесть. Говорилось там в основном: «Не лезь в Курганье. Если оно тебя не прикончит — это сделаем мы».
     — Сударь? — переспросил рядовой. — Когда вы будете готовы?
     — Да я уже готов. Мы вернулись в «Синелох». Солдат перебрал наши вещи. Единственное, что заинтересовало его, — мой лук и количество оружия в фургоне.
     — Зачем столько оружия?
     — Слыхали, что с дикарями стычки бывают.
     — Брешут да заливают. Только воровство у них.
     Гоблин и Одноглазый особого внимания не привлекли. Вот и отлично.
     — Правила вы читали. Их и держитесь.
     — Я их давно знаю, — ответил я. — Когда я в армии служил, мы тут гарнизоном стояли. Солдат прищурился на меня, кивнул и ушел. Все мы облегченно вздохнули. Гоблин снял скрывающее заклятие с колдовских принадлежностей, которые они с Одноглазым наволокли. Пустой угол за спиной Следопыта наполнился вещами.
     — Он может вернуться, — запротестовал я.
     — Не стоит держать заклятие дольше необходимого, — разъяснил Одноглазый. — Кто-нибудь может ощутить его присутствие.
     — Согласен. — Я захлопнул ставни на единственном окне. Заскрипели петли. — Смазать бы, — предложил я, глядя на город.
     Мы находились на третьем этаже самого высокого здания в городе, если не считать казарм стражи. Я увидел дом Боманца.
     — Ребята. А ну-ка, гляньте. Они глянули.
     — А он в чертовски хорошем состоянии. — Когда я последний раз видел этот дом, его впору было сносить. Суеверный страх отваживал жильцов. Помнится, я туда пару раз заглядывал. — А не пройтись ли нам, Следопыт?
     — Нет.
     — Ну как хочешь («Интересно, есть ли у него тут враги?»), но мне было бы спокойнее с тобой.
     Он пристегнул ножны к перевязи. Вместе мы вышли на улицу — если так можно было назвать эту лужу грязи. Дорожный настил доходил только до казарм, с веткой на «Синелох». По всему же городу имелись лишь пешеходные дорожки.
     Мы изображали зевак. Я рассказывал Следопыту истории о прежних своих визитах сюда — почти правдивые. Я пытался натянуть на себя иную личину — многословного и веселого парня. Интересно, а не трачу ли я время зря? Речи мои явно никого не интересовали.
     Дом Боманца был любовно восстановлен. Но жилым не выглядел. И охраняемым — тоже. И на постамент его не ставили. Странно. За ужином я спросил об этом хозяина — тот уже определил меня как ностальгического придурка.
     — Какой-то мужик туда переехал лет пять назад. Калека. Подрабатывал в Страже. А в свободное время привел дом в порядок.
     — А что с ним случилось?
     — Ну, месяца четыре назад, если меня память не подводит, его вроде удар хватил. Нашли его еще живым, но вроде овоща. Отвезли в казармы — он, сколько я знаю, и посейчас там. Кормят как младенца. Вам надо было того парнишку, что с вами приходил, спросить. Они с Граем большие приятели были.
     — С Граем? Спасибо. Еще кувшин.
     — Пошли, Костоправ, — прошептал Одноглазый. — Плюнь ты на пиво. Он его сам варит. Вкус премерзкий.
     Колдун был прав. А я начал привыкать к напряженным раздумьям.
     Мы обязаны попасть в этот дом. А это значит — ночь и колдовские штучки. И самый большой риск после той эскапады в Розах.
     — Как ты полагаешь, это не овладение? — спросил Гоблина Одноглазый. Гоблин пососал губу:
     — Подумать надо.
     — Вы о чем? — осведомился я.
     — Чтобы быть уверенным, мне надо посмотреть самому, Костоправ, но то, что случилось с этим Граем, на удар не похоже.
     Гоблин кивнул.
     — Вроде как его из тела выдернули и поймали.
     — Может быть, мы сможем устроить с ним встречу. Так как насчет дома?
     — Для начала надо удостовериться, что там нет серьезного овладения. Вроде духа Боманца.
     От таких разговоров у меня мурашки по коже бегают. Не верю я в духов. Или не хочу верить.
     — Если его схватили или выдернули, нам придется выяснить, как и зачем. Стоит иметь в виду, что жил там раньше Боманц. Любая оставшаяся с тех времен вещь могла овладеть Граем. И с нами может то же приключиться, если полезем очертя голову.
     — Сложности, — пробурчал я. — Вечно сложности.
     Гоблин хихикнул.
     — Нишкни, — предупредил я. — А то с торгов пущу.
     Часом позже началась настоящая буря. Она выла и молотила в стены. Под напором ливня протекала крыша. Когда я намекнул на это хозяину, тот закатил истерику. Чинить что бы то ни было в нынешних условиях было непросто, но необходимо — иначе дом просто развалится.
     — Хуже всего с этими проклятыми дровами на зиму, — жаловался он. — На улице-то их оставить нельзя — или снегом заносит, или так водой промочит, что просушить невозможно. Через месяц тут до потолка дрова будут навалены. По крайней мере, чем меньше места, тем легче его прогреть.
     Около полуночи, когда ночная смена Вечной Стражи уже успела утомиться и клевала носом, мы вышли на улицу. Гоблин проверил — вся гостиница спала.
     Впереди трусил пес Жабодав — искал ненужных свидетелей. Одного нашел, но о нем тоже позаботился Гоблин. В такую ночь никто на улицу не полезет. Кроме нас, придурков. — Удостоверьтесь, что света не увидят с улицы, — приказал я, когда мы проскользнули внутрь. — Я полагаю, надо подняться наверх.
     — А я полагаю, — возразил Одноглазый, — что надо проверить, нет ли там ловушек или духов. Я глянул на дверь. Когда я ее открывал, мне это и в голову не пришло.
     
Глава 29
КУРГАНЬЕ В ПРОШЛОМ
     
     Явившийся по приказу полковника Кожух трясся, как осиновый лист.
     — Придется тебе ответить на пару вопросов, малыш, — сказал Сироп. — Начни с того, что ты знаешь об этом Грае. Кожух сглотнул:
     — Слушаюсь, господин полковник. Он рассказал. И рассказал еще раз, когда Сироп потребовал вспомнить каждое услышанное слово. Он рассказал обо всем, кроме сообщения и пакета.
     — Загадочно, — промолвил полковник. — Весьма. И это все?
     Кожух нервно переступил с ноги на ногу.
     — А к чему это все, господин полковник?
     — Скажем так: письмо в пакете оказалось очень интересным.
     — Простите, сударь?
     — Очень длинное, хотя прочесть его никому не удалось. Совершенно незнакомые письмена. Возможно, язык Самоцветных городов. Интересует меня другое — кому предназначалось письмо? Одно оно, или их было несколько? Наш приятель в большой беде. Кожух. Если он придет в себя, у него начнутся неприятности. Серьезные. Потому что настоящие бродяги писем не пишут.
     — Но, как я говорил, он пытался найти своих детей. И он мог быть родом из Опала…
     — Знаю. Этому есть кое-какие свидетельства. Может быть, он сумеет убедить меня в этом, когда очнется. С другой стороны, мы в Курганье, и все необычное — подозрительно. А теперь вопрос, сынок. И ответь на него хорошо, или у тебя тоже будут неприятности. Почему ты пытался спрятать пакет?
     Момент истины. От которого нет спасения. Кожух молился, чтобы этот момент не наступил. И теперь, оказавшись с ним лицом к лицу, понял, что его верности Граю недостаточно.
     — Грай просил меня, если с ним что-то случится, передать письмо в Весло. Письмо в пакете из промасленной кожи.
     — Так он ожидал чего-то?
     — Не знаю. И что было в письме, и зачем Грай его посылал — тоже не знаю. Он просто назвал мне имя. И просил, когда я отправлю пакет, кое-что сообщить вам.
     — И?
     — Я не припомню точных его слов. Но он просил сказать вам, что тварь в Великом кургане уже не спит.
     Сироп взвился со стула, как ужаленный.
     — Ах так? Откуда он узнал? Неважно. Имя! Немедленно! Кому следовало отправить пакет?
     — Кузнецу по прозванию Песок. В Весле. Это все, что я знаю, сударь. Клянусь.
     — Хорошо. — Казалось, Сироп не обратил внимания на последние слова. — Возвращайся на свой пост, парень. И вызови ко мне майора Клифа.
     — Слушаюсь.
     На следующее утро Кожух наблюдал, как конный отряд под предводительством майора Клифа отправился арестовывать кузнеца Песка. Он чувствовал себя очень виноватым. Но он же никого не предал, верно? Если бы Грай оказался шпионом, Кожух мог предать сам себя.
     Он пытался сгладить вину, ухаживая за Граем с почти религиозной самоотверженностью. Больной всегда был накормлен и чист.
     
Глава 30
КУРГАНЬЕ НОЧЬЮ
     
     Гоблин и Одноглазый осмотрели дом за пару минут?
     — Ловушек нет, — объявил Одноглазый. — И призраков. Отголоски старой волшбы накладываются на свежие. Пошли наверх.
     Я вытащил клочок бумаги, где были нацарапаны выдержки из истории Боманца. Мы поднялись по лестнице. При всей своей уверенности Гоблин и Одноглазый пустили вперед меня. Тоже мне, приятели.
     Прежде чем зажечь огонь, я удостоверился, что ставни захлопнуты.
     — Приступайте. А я осмотрюсь. Следопыт и пес Жабодав остались на лестнице. Комната была очень маленькая.
     Прежде чем приступить к поискам, я глянул на корешки книг. У этого парня эклектичные вкусы. Или он просто собирал что подешевле.
     Никаких бумаг. И нет следов обыска.
     — Одноглазый, ты сможешь сказать, побывали ли тут ищейки?
     — Вряд ли. А зачем?
     — Бумаг тут нет.
     — Ты смотрел в тайниках? Тех, что он упоминал?
     — Во всех, кроме одного.
     Копье стояло в углу. Стоило мне повернуть древко, как верхняя часть отвалилась, открыв внутреннюю полость. Вывалилась не раз упомянутая карта. Мы разложили ее на столе.
     По спине у меня побежали мурашки.
     Это была сама история. Эта карта создала наш нынешний мир. Несмотря на весьма слабое знание теллекурре и еще более ограниченное — колдовских символов, я ощутил обрисованную картой силу. То, что излучала эта карта, поставило меня на зыбкую грань, отделяющую страх от ужаса.
     Гоблин и Одноглазый не ощутили ничего. Или были слишком заинтригованы. Склонившись над картой, они изучали путь, которым Боманц прошел к Госпоже.
     — Тридцать семь лет работы, — произнес я.
     — Что?
     — Чтобы собрать эти сведения, ему потребовалось тридцать семь лет. — И тут я кое-что заметил. — А это еще что? — Судя по рассказу, этого знака тут быть не должно. — А, понял. Наш писатель добавил кое-что от себя.
     Одноглазый посмотрел на меня. Потом на карту. Потом снова на меня. Потом нагнулся к карте, чтобы разглядеть тропу.
     — Вот так оно и было. Никаких вариантов. — Что-что?
     — Я знаю, что случилось. Следопыт нервно вздрогнул.
     — Ну?
     — Он попытался пройти туда. Единственным путем. И не смог выбраться.
     В письме говорилось, что автор собирается сделать что-то очень опасное. Неужели Одноглазый прав?
     Храбрец.
     И никаких бумаг. Если только они не спрятаны лучше, чем я мог предположить. Хорошо бы заставить наших колдунов поискать. Вместо этого я велел им сложить карту и вернуть ее на место, а потом сказал:
     — Какие будут предложения?
     — Насчет чего? — пискнул Гоблин.
     — Насчет того, как нам утащить этого парня у Вечной Стражи. И как вернуть ему душу, чтобы задать пару вопросов. Примерно так.
     Я их не вдохновил.
     — Кому-то придется отправиться туда и выяснить, что пошло не так, — заметил Одноглазый. — Потом выдернуть этого парня и отвести домой за ручку.
     — Понимаю. — Чудно. Сначала нам нужно заполучить тело. — Обшарьте тут все сверху донизу. Может, найдете что-нибудь.
     На поиски мы угробили полчаса. Я чуть истерику не устроил.
     — Слишком долго, слишком долго, — повторял я.
     На меня не обращали внимания.
     Поиски позволили обнаружить в одной из книг старый клочок бумаги с шифром — не слишком-то и спрятанный. Я прихватил его с собой. Попробую прочесть с его помощью бумаги в Дыре.
     Мы вышли из дома. До «Синелоха» мы добрались незамеченными. Закрывшись в комнате, мы хором вздохнули от облегчения.
     — Что теперь? — спросил Гоблин.
     — Спать. Волноваться начнем завтра. — Я ошибался, конечно. Я уже начал.
     С каждым шагом все сложнее и сложнее.
     
Глава 31
НОЧЬЮ В КУРГАНЬЕ
     
     Громы и молнии явились по-прежнему, проникая сквозь стены, точно через бумагу. Спал я беспокойно — нервы мои пострадали в тот день больше, чем стоило. Остальные спали как убитые. Почему я дергаюсь?
     Это началось как укол света, как золотая мошка в углу. Мошка росла. Я хотел кинуться к колдунам и измолотить их в фарш, обозвав лжецами. Предполагалось, что амулет сделает меня невидимым…
     Слабый, призрачный шепот, как вопль привидения в огромной темной пещере:
     — Лекарь, где ты?
     Я не ответил. Мне хотелось залезть под одеяло с головой, но пошевелиться я не мог. Фигура Госпожи оставалась расплывчатой, неопределенной, смутной. Быть может, ей сложно засечь меня? Когда ее лицо на мгновение материализовалось полностью, на меня она не глянула. Смотрела, точно слепая.
     — Ты ушел с равнины Страха, — произнесла она тем же далеким голосом. — Ты где-то на севере. Ты оставил заметный след. Ты поступаешь глупо, друг мой. Я найду тебя. Разве ты не понял этого? Тебе не скрыться. Даже пустоту можно увидеть.
     Она не знает, где я. Значит, я был прав, что промолчал. Она хочет, чтобы я выдал себя.
     — Мое терпение небезгранично, Костоправ. Но ты еще можешь прийти в Башню. Торопись же. Твоей Белой Розе осталось жить недолго.
     Я ухитрился наконец дотянуть одеяло до подбородка. Ну и зрелище же я собой представлял — теперь мне кажется, что забавное. Как мальчишка, боящийся призраков. Сияние медленно угасло. А с ним исчезла и нервозность, мучившая меня с той минуты, как мы покинули дом Боманца.
     Укладываясь спать, я бросил взгляд на пса Жабодава. Молния отразилась в единственном открытом его глазу.
     Вот так. В первый раз у меня появился свидетель посещения. Псина.
     Полагаю, мне никто не верил, когда я рассказывал о них, пока то, что я говорил, не начинало сбываться.
     Потом я заснул.
     Разбудил меня Гоблин:
     — Завтрак.
     Мы поели. Мы устроили целое представление — искали рынок сбыта своих товаров и постоянных покупателей на будущее. Дела шли паскудно, только хозяин постоялого двора регулярно предлагал подвезти ему спирта. Вечная Стража потребляла его изрядно — что еще делать солдатам, как не пить?
     Обед. Пока мы жевали и готовились к предстоящему совещанию, на постоялый двор завернули солдаты. Спрашивали хозяина, не выходил ли кто из постояльцев ночью. Бравый старикан отверг такую возможность с ходу. Заявил, что спит на редкость чутко и непременно услышал, если б кто-то выходил.
     Солдаты этим удовлетворились и ушли, а я спросил у хозяина, когда тот пробегал мимо:
     — В чем дело?
     — Кто-то вломился в дом Грая этой ночью, — ответил тот, и глаза его сузились. Он вспомнил остальные мои вопросы. Я сделал ошибку.
     — Странно, — бросил я. — Кому это надо?
     — Да, действительно. — Хозяин отошел по своим делам, но задумчивости в нем не убавилось.
     Я тоже задумался. Как Стража засекла наш визит? Мы же старались не оставлять следов. Гоблин и Одноглазый тоже забеспокоились. Только Следопыт сидел как ни в чем не бывало. Неуверенно он чувствовал себя только близ Курганья.
     — Что делать будем? — спросил я. — Мы окружены, нас превосходят числом и вдобавок, кажется, подозревают. Как нам добыть этого Грая?
     — Это не проблема, — ответил Одноглазый. — Проблема — уйти после этого живыми. Если бы мы могли вызвать к нужному времени летучего кита…
     — Ну так скажи мне, почему это так просто?
     — В полночь залезаем в казармы, накладываем сонное заклятие, забираем и парня, и его бумаги, вызываем его душу и выводим тело. А вот что потом? А, Костоправ? Потом-то что?
     — Куда бежать? — задумчиво пробормотал я. — И как?
     — Один ответ, — вмешался Следопыт. — Лес. В лесу стражники нас не найдут. Если сумеем переправиться через Великую Скорбную — мы в безопасности. На большую охоту у них сил не хватит.
     Я начал грызть ноготь. В чем-то Следопыт был прав. Полагаю, лес и лесные племена он знал достаточно, чтобы мы смогли выжить там, даже с паралитиком. Но потом у нас опять начнутся проблемы.
     До равнины Страха останется еще тысяча миль. И вся империя будет нас разыскивать.
     — Подождите меня, — приказал я и вышел. Добежав до имперских казарм, я вошел в комнату, где меня принимали в первый раз, отряхнулся и принялся изучать карту на стене. Ко мне тут же подошел парнишка, проверявший нас на предмет контрабанды.
     — Могу я вам чем-то помочь?
     — Вряд ли. Я просто хочу свериться с картой. Она довольно точная, да?
     — Уже нет Речное русло сместилось в этом месте почти на милю. И на большей части равнины леса уже нет. Смыло.
     — Хм-м — Я прикинул на пальцах.
     — А для чего вам это нужно?
     — Для Дела, — соврал я. — Я слыхал, что у места, называемого Орлиные Скалы, можно торговать с одним из крупных племен.
     — Да это в сорока пяти милях. Не доберетесь. Убьют и ограбят. Стражу и дорогу они оставили в покое только потому, что мы под защитой Госпожи. Но если следующая зима будет не лучше нескольких предыдущих, их и это не остановит.
     — Хм-м. Ну это была только идея. Ты, часом, не Кожух?
     — Да, это я. — Глаза его подозрительно сощурились.
     — Я слыхал, ты тут ухаживаешь за одним . — Я осекся. Не ожидал я такой реакции. — В городке поговаривают. Спасибо за совет.
     Я вышел с неприятным чувством, что я прокололся. Вскоре я узнал это с полной определенностью. Через пару минут после моего возвращения в гостиницу заявился взвод под командованием майора. Нас арестовали прежде, чем мы успели сообразить, что вообще творится. Гоблин с Одноглазым едва успели наложить скрывающее заклятие на свои причиндалы.
     Мы валяли дурочку. Мы ругались, и ворчали, и ныли. Безрезультатно. Наши конвоиры знали о причине ареста меньше нас самих. Они просто выполняли приказ.
     По взгляду хозяина я понял, что он на нас настучал. Подозреваю, что сообщение Кожуха о моем визите стало последней каплей. Как бы там ни было, мы направлялись в тюрьму.
     Через десять минут после того, как за нами захлопнулась дверь камеры, к нам зашел лично командир Вечной Стражи. Я вздохнул с облегчением. Раньше он тут не служил. По крайней мере, мы его не знали. И он нас, вероятно, тоже.
     У нас было время договориться на языке глухонемых. Следопыт, естественно, исключался, но он и без того сидел как пришибленный. Его разлучили с его возлюбленной псиной. Он очень злился. Солдат, что пришли нас арестовывать, он перепугал до смерти. Один момент казалось, что с ним придется драться.
     Командир присмотрелся к нам, потом представился.
     — Я полковник Сироп. Командую Вечной Стражей — За его спиной маячил нервный Кожух. — Я приказал доставить вас сюда потому, что вы вели себя достаточно необычно — Быть может, мы по небрежности нарушили какое-то из неизвестных широкой публике правил? — осведомился я.
     Ни в коем разе. Ни в коем разе. Это дело совершенно незначительное. Я бы назвал его сокрытием намерений.
     — Не понимаю вас.
     Полковник принялся расхаживать взад и вперед по коридору за порогом камеры. Взад-вперед.
     — Есть старая поговорка про дела, которые говорят громче слов К мне поступили сведения из нескольких источников. О вашей избыточной любознательности в вопросах, с торговлей отнюдь не связанных.
     Я по мере сил изобразил изумление:
     — А что необычного в том, что люди задают вопросы в незнакомых местах? Мои компаньоны тут не бывали вовсе. Я последний раз тут был много лет назад. Многое изменилось. Да и вообще это одно из самых интересных мест в империи.
     — И самых опасных, торговец… э-э, Фитиль, так? Господин Фитиль, вы служили в этих местах. В каком подразделении?
     На этот вопрос я мог ответить без колебаний.
     — «Драконий гребень», второй батальон полковника Рока. Я там действительно  служил.
     — Да. Бригада наемников из Роз. Каков был любимый напиток полковника? Ох, боги.
     — Я был простым копейщиком, полковник. Я с офицерами не пил.
     — Правильно. — Полковник продолжал расхаживать.
     Я не понял, сошел ли мой ответ за правду. «Драконий гребень» — это же не элитное, шикарное подразделение вроде Черного Отряда. Кто сей-, час о нем помнит? После стольких лет.
     — Поймите и мое положение. Когда там покоится эта тварь, паранойя становится профессиональной болезнью. — Он ткнул в направлении Великого кургана. И ушел.
     — Да что это за черт? — вопросил Гоблин.
     — Не знаю. И не хочу знать. Но мы ухитрились влезть в большие неприятности. — Это для слухачей.
     Гоблин принял предложенную роль.
     — Черт, Фитиль, я тебе говорил — не надо сюда тащиться. Я тебе говорил, что у этих весельцев со Стражей все схвачено!
     Тут влез Одноглазый, и вдвоем они меня пропесочили — дай боже. Тем временем на языке знаков мы обсудили положение и решили подождать, что решит полковник.
     Единственный выход — иначе осталось только положить карты на стол.
     
Глава 32
ПЛЕННИКИ В КУРГАНЬЕ
     
     Плохо. Намного хуже, чем мы думали. У этих стражников поголовно паранойя. Я хочу сказать, они понятия не имели, кто мы такие, но это их ни в малейшей степени не беспокоило.
     Внезапно примчалось полвзвода. Звон и грохот под дверью. Никаких разговоров. Мрачные лица. У нас неприятности.
     — Вряд ли нас отпустят, — с тоской произнес Гоблин.
     — На выход! — рявкнул сержант. Мы вышли. Все, кроме Следопыта. Следопыт так и остался сидеть в камере.
     — По дворняге своей скучает. — Я попытался схохмить. Никто не рассмеялся.
     Один из стражников двинул Следопыта в плечо. Следопыт медленно повернулся к нему, глянул совершенно невыразительно.
     — Вот этого делать не надо было, — заметил я.
     — Заткнись, — бросил сержант. — Взять его.
     Парень, ударивший Следопыта, попытался повторить свой подвиг. С тем же успехом он мог изображать нежное похлопывание. Следопыт обернулся, потянулся к приближающемуся кулаку, поймал запястье и переломил. Стражник взвизгнул. Следопыт отшвырнул его. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Взгляд запоздало упал на отлетевшего стражника. Казалось, происходящее Следопыта очень удивляет.
     Прочие стражники раззявили рты. Потом пара человек кинулась на Следопыта, обнажив мечи.
     — Эй! Спокойно! — заорал я. — Следопыт…
     Следопыт, не выходя из прострации, отобрал у них оружие, кинул в угол и чуть не вышиб из обоих дух. Сержант разрывался между гневом и восхищением.
     Я попытался успокоить его.
     — Он, знаете, не слишком умен. Нельзя на него так бросаться. Ему все нужно объяснять спокойно, по два-три раза.
     — Я ему сейчас объясню! — Сержант собрался было послать в камеру остальных стражников. — Если он разозлится, то кого-нибудь пришибет, — быстро предупредил я, изумляясь взаимоотношениям Следопыта с его псиной. Стоило дворняге отойти, как Следопыт превращался в дебила. С навыками профессионального убийцы.
     Сержант позволил здравому смыслу возобладать над гневом.
     — Вот ты его и успокой.
     Я постарался. Я понимал, что в ближайшем будущем солдаты вряд ли будут относиться к нам мягко, но не слишком беспокоился на этот счет. Гоблин и Одноглазый смогут справиться с такими мелочами. А пока нам надо сохранить здравый смысл и головы.
     Я собрался было помочь троим раненым, но не осмелился. Одного вида Гоблина и Одноглазого хватит, чтобы навести противника на мысль о том, кто же мы на самом деле. Нет смысла оставлять лишние улики. Я сосредоточился на Следопыте. Стоило мне привлечь его внимание, как остальное оказалось несложно — успокоить его, объяснить, что мы идем вместе с солдатами.
     — Не надо им было так со мной делать, Костоправ, — сказал Следопыт тоном обиженного ребенка. Я сморщился, но стражники, кажется, не обратили внимания.
     Нас тут же окружили, хватаясь за мечи, — исключение составили те, кто относил раненых товарищей к коновалу, служившему у стражников и лекарем. Некоторым явно хотелось сквитаться. Я старательно успокаивал Следопыта.
     Место, куда нас приволокли, энтузиазма у меня не вызвало. То был сырой подвал штаба, пародирующий камеру пыток. Полагаю, что камере следовало внушать ужас. Я видывал настоящие пытки и настоящие пыточные приспособления, а потому понимал — половина железок тут бутафорские или совершенно антикварные. Имелись, правда, и пригодные к употреблению. Мы с колдунами переглянулись.
     — Не нравится мне тут, — сообщил Следопыт. — Наружу хочу. К псу Жабодаву.
     — Стой спокойно. Мы тут пробудем недолго. Гоблин кривовато улыбнулся — своей знаменитой улыбкой. Да. Скоро мы выйдем. Возможно, ногами вперед, но выйдем.
     Был там и полковник Сироп. Наша реакция его не обрадовала.
     — Я хочу поговорить с вами, — сказал он. — В прошлый раз вы были не слишком расположены к беседе. Возможно, здешняя обстановка вам нравится больше?
     — Отнюдь. Зато навевает мысли. Это что, наказание дерзнувшим наступить на пятки господам торговцам из Весла? А я и не знал, что Стража охраняет их монополию.
     — Игры. Не надо юлить, господин Фитиль. Отвечайте прямо. И сейчас. Или следующие несколько часов станут для вас исключительно неприятными.
     — Задавайте вопросы. Но у меня появляется нехорошее предчувствие, что я не смогу дать те ответы, которые вы хотите услышать.
     — Вам же хуже.
     Я глянул на Гоблина. Тот впал в транс.
     — Я не верю, что вы просто торговцы, — продолжал полковник. — Ваши вопросы выдают необычный интерес к человеку по прозванию Граи и к его дому. Следует заметить, что Грай подозревается либо в мятеже, либо в воскресительстве. Вот о нем и расскажите.
     — Я о нем никогда не слышал до того, как приехал сюда, — сказал я правду — почти всю.
     Думаю, полковник мне поверил. Но он медленно помотал головой.
     — Видите? Вы не верите мне, даже когда знаете, что я не вру.
     — Но говорите ли правду? В этом весь вопрос. Организация Белой Розы разделена на ячейки. Вы можете представления не иметь, кто такой Грай, и все же искать именно его. Он что, давно вестей не посылал?
     Хитрый, гад.
     Наверное, я слишком перестарался с безразличием. Полковник кивнул сам себе, оглядел нашу четверку, сосредоточился на Одноглазом.
     — Негр. Немолод уже, а?
     Меня удивило, что цвет кожи Одноглазого не привлек внимания раньше. Негры очень редко попадаются в краях севернее моря Мук. Полковник, скорее всего, первый раз сталкивался с чернокожим. А то, что одним из столпов Черного Отряда является очень старый негр, никак уж не тайна.
     Я не ответил.
     — С него и начнем. Он, пожалуй, послабее остальных.
     — Убить его. Костоправ? — спросил Следопыт.
     — Закрой рот и стой смирно, вот и все.
     Черт. Но Сироп не обратил внимания на мое имя. Или я не так известен, как полагаю, и нуждаюсь в усекновении самолюбия.
     А вот самоуверенность Следопыта полковника поразила.
     — На дыбу его, — приказал он, ткнув пальцем в Одноглазого.
     Одноглазый хохотнул и подставил подошедшим стражникам запястья. Гоблин хихикнул. Их веселье тревожило всех, не исключая и меня — я-то знаю, какое у них чувство юмора.
     — Им это кажется забавным? — Сироп посмотрел мне в глаза: — Почему?
     — Если вам не взбредет в голову вести себя цивилизованно, узнаете сами.
     Полковник преодолел искушение отступить, решив, очевидно, что мы просто блефуем по-крупному.
     Одноглазого повели на дыбу. Он, ухмыляясь, полез на нее сам.
     — Тридцать лет ждал, чтобы ты на дыбе оказался, — пискнул Гоблин. — Что за незадача — дождался, а ворота не повернуть!
     — Еще посмотрим, кто кому вкручивать будет, яблоко ты лошадиное, — огрызнулся Одноглазый.
     Колдуны скандалили, мы со Следопытом стояли как столбы, а имперцы беспокоились все сильнее. Сироп явно раздумывал, а не снять ли ему с дыбы Одноглазого и не взяться ли за меня.
     Одноглазого раздели. Гоблин кудахтал и танцевал джигу.
     — Растяните его футов на десять, парни, — советовал он. — Мозги-то все равно комариные!
     Кто-то попытался отвесить Гоблину оплеуху. Тот едва заметно отклонился. Стражник промахнулся совершенно, даже рука обороняющегося Гоблина едва задела его, но когда стражник поднес ладонь к лицу…
     Десять тысяч кровавых точек. Складывавшихся в узор. Почти татуировку. Две сплетенные змеи, впившиеся друг другу в шеи. Если у змеи шея — это место сразу за головой.
     Отвлечение. Я-то сразу понял. Через мгновение я перевел взгляд на Одноглазого. Тот ухмылялся.
     Стражники, которым полагалось его растягивать, после грозного рыка полковника вернулись к своему занятию. Сироп чувствовал себя исключительно неуютно. У него уже зародилось подозрение, что дело тут нечисто, но пугаться он отказывался.
     Палачи подступили к Одноглазому. Живот негра вспучился. И из пупка показался здоровенный премерзкий паук. Он подтянулся на двух лапках, потом вылез и расправил остальные. Брюшко его было с фалангу моего большого пальца. Паук отошел в сторонку, и на свет вылез еще один. Первый тем временем проковылял по ноге Одноглазого к мужику, державшему ворот, к которому прикреплялись ноги колдуна. Глаза стражника вылезли из орбит. Он повернулся к начальнику.
     В подвале воцарилась абсолютная тишина. По-моему, имперцы забыли даже, как дышать.
     Из раздувшегося брюха Одноглазого вылез еще один паук. И еще. С каждой новой тварью колдун чуть заметно уменьшался в размерах. Лицо его менялось, медленно превращаясь в морду паука, каким тот видится вблизи, — если у вас хватит духу посмотреть.
     Гоблин хихикнул.
     — Крути ворот! — взревел Сироп. Стражник в ногах Одноглазого попытался. Паук вскарабкался по рычагу ему на руку. Стражник заорал и взмахом руки отшвырнул восьминогого в тень.
     — Полковник, — проговорил я самым обыденным голосом, на какой был способен, — это уже зашло достаточно далеко. Давайте не доводить до травм.
     Стражников была целая толпа, а нас — только четверо, и Сиропу очень хотелось на это положиться. Но несколько его людей уже двинулись к выходу. Большинство отступило от нас. И все смотрели на полковника.
     Проклятый придурок Гоблин. Энтузиазм его занес.
     — Притормози, Костоправ, — пискнул он. — Это же такой шанс. Пусть немного потянут Одноглазого.
     Я заметил, как озарился взгляд Сиропа, как тот ни пытался это скрыть.
     — Чтоб ты провалился, Гоблин. Ты же нас выдал! Ну, поговорим мы еще с тобой! Ну так что, полковник? Мы сильнее. Как вы теперь поняли.
     Сироп избрал лучшую часть доблести.
     — Освободить его, — приказал он палачу.
     Одноглазый был весь покрыт пауками. Теперь они вылезали у него изо рта и ушей. От избытка энтузиазма он порождал самые яркие разновидности — охотников, прыгунов, плетельщиков паутины. Все большие и гнусные. Стражники к нему подходить отказывались.
     — Постой в дверях, — приказал я Следопыту. — Никого не выпускай.
     Это он понял без труда. Я отвязал колдуна. Пришлось напоминать себе, что пауки — всего лишь иллюзия.
     Ничего себе миражик. Я ощущал  этих тварюшек… С некоторым запозданием я сообразил, что легионы Одноглазого идут на Гоблина маршем.
     — Черт побери. Одноглазый! Ты когда-нибудь повзрослеешь? — Мало этому сукину сыну имперцам головы дурить, он еще с Гоблином должен в игрушки играть. Я повернулся к Гоблину: — Если ты хоть что-нибудь сейчас сотворишь, хрен ты мне еще из Дыры вылезешь! Полковник Сироп. Не могу сказать, что ваше гостеприимство меня порадовало. Не соизволите ли отойти в сторону? И мы вас покинем. Сироп неохотно махнул рукой. Половина его людей отказались идти мимо пауков. — Одноглазый, шутки кончились. Сейчас ноги уносим. Ну?
     Колдун сделал жест. Его восьминогие войска метнулись в тень под дыбой и сгинули в той безумной бездне, откуда подобные твари вылезают. Сам Одноглазый встал рядом со Следопытом. Вид у него был петушиный. Мы теперь неделями будем слушать, как он нас спас. Если выживем.
     Я отправил к ним Гоблина, потом подошел сам.
     — Я хочу покинуть эту комнату бесшумно, — сказал я колдунам — И чтобы дверь была закупорена не хуже стены. А потом мне нужно найти пресловутого Грая.
     — Ладно, — ответил Гоблин и с бесовским блеском в глазах добавил — Пока, полковник. Очень было весело.
     Сироп не стал сыпать угрозами Очень разумно с его стороны.
     Колдуны закупоривали комнату минут десять — на мой взгляд, подозрительно долго. У меня зародились подозрения, но тут же исчезли, когда колдуны заявили, что дело сделано, а нужный нам человек — в соседнем здании.
     А следовало прислушаться к моим подозрениям.
     Через пять минут мы стояли на пороге дома, где предположительно находился Грай. Добрались мы туда без всяких трудностей.
     — Секундочку, Костоправ, — бросил Одноглазый. Он повернулся к дому, откуда мы вышли, и щелкнул пальцами.
     Дом рухнул.
     — Ты ублюдок, — прошептал я. — Какого беса ты это сделал?
     — Теперь никто не знает, кто мы такие.
     — А по чьей милости они это узнали?
     — Мы отрубили змее голову. Кроме того, в такой суматохе мы могли бы украсть и драгоценности самой Госпожи.
     — Да? — Обязательно найдется кто-то, видевший, как нас привели. И, повстречав нас на свободе, этот кто-то очень удивится. — Скажи мне, о гений, нашел ли ты нужные мне бумаги, прежде чем разносить эту халупу? Если они там, ты их у меня руками будешь откапывать.
     Лицо Одноглазого вытянулось. Этого следовало ожидать. Такое уж мое невезение. А у Одноглазого — характер. Он всегда вначале делает, а потом — думает.
     — Сперва разберемся с Граем, — сказал я. — Пошли.
     Выломав дверь, мы обнаружили внутри выбежавшего на шум Кожуха.
     
Глава 33
ПРОПАВШИЙ
     
     — Эй, приятель, — сказал Одноглазый, тыкая пальцем в грудь Кожуху. Тот отступил. — Да-да, это твои старые друзья.
     Следопыт за моей спиной пялился во двор. Штаб рухнул совершенно, под развалинами бился и трещал огонь. Из-за угла выхромал пес Жабодав. — Ты только посмотри. — Я ткнул Гоблина в плечо. — Да он бежит. — Я повернулся к Кожуху: — Веди нас к своему приятелю, Граю.
     Очень ему не хотелось подчиняться.
     — Спорить не надо. Не в настроении мы. Шевелись, или мы пройдем по твоим костям.
     Двор заполняли орущие солдаты. Нас никто не замечал. Приковылял пес Жабодав, обнюхал Следопытовы лодыжки, басисто рыкнул. Следопыт просиял.
     Мы протолкались мимо Кожуха в дом.
     — К Граю, — напомнил я ему.
     Солдатик провел нас в комнату, где единственная масляная лампа освещала лицо лежащего па аккуратно застеленной кровати. Кожух подкрутил лампу.
     — Ох, срань господня! — пробормотал я и плюхнулся на край кровати. — Это невозможно. Одноглазый? — Но Одноглазый впал в транс. Он так и стоял, раззявив рот. Как и Гоблин.
     — Но он же мертв! — пискнул наконец Гоблин. — Он умер шесть лет назад.
     Грай оказался Вороном. Тем самым, что сыграл такую роль в прошлом Отряда. Тем Вороном, что направил Душечку нынешним путем.
     Даже я был убежден, что Ворон мертв, а я изначально относился к нему с подозрением. Он уже выделывал подобные номера.
     — Девять жизней, — заметил Одноглазый.
     — Нам следовало заподозрить, как только мы услышали прозвание «Грай», — сказал я.
     — Почему?
     — Шуточка в его духе. Вороны что делают? Каркают, сиречь грают. Он нам под нос разгадку подсунул.
     Увидев его, я раскрыл тайну, мучившую меня все эти годы. Теперь я знал, почему спасенные мной бумаги не складывались. Самые важные Ворон перед своей мнимой смертью изъял.
     — В этот раз не знала даже Душечка, — пробормотал я.
     Потрясение несколько схлынуло. Я припомнил, что, когда начали поступать письма, мне уже несколько раз приходило в голову, что Ворон жив. Тут же начали появляться вопросы. Душечка не знала. Почему? На Ворона не похоже. И больше того — зачем оставлять ее на наше попечение, когда прежде он так долго старался охранить ее от нас?
     Что-то тут нечисто. Не может быть, что Ворон просто сбежал, чтобы покопаться в тайнах Курганья. К сожалению, ни одного из своих свидетелей допросить я не мог. — Давно он так? — осведомился Одноглазый у Кожуха.
     Глаза у солдата были как блюдца. Он уже понял, кто мы. Может, мое самолюбие и не нуждается в усекновении.
     — Несколько месяцев. — Было письмо. Бумаги, — произнес я. — Где они?
     — У полковника.
     — И что с ними сделал полковник? Сообщил Взятым? Или самой Госпоже?
     Солдату захотелось поупрямиться.
     — Малыш, у тебя большие неприятности. Мы не хотим причинять тебе вреда. Ты был добр к нашему другу. Говори.
     — Полковник никому не сообщал, это точно. Он не мог их прочесть. Ждал, пока Грай, очнется.
     — Долго б ему пришлось ждать, — проговорил Одноглазый. — Подвинься, Костоправ. Первым делом надо найти Ворона.
     — Есть в здании кто-нибудь в такой час? — , спросил я Кожуха.
     — Разве что пекари за мукой приехали. Но мука хранится в подвалах с другой стороны. Сюда не заглянут.
     — Хорошо. — Интересно, насколько можно доверять его словам? — Следопыт — вы с псом Жабодавом стойте на страже.
     — Одна проблема, — встрял Одноглазый. — Чтобы начать, нам нужна карта Боманца.
     — О черт.
     Я вышел в коридор, выглянул за дверь. Штаб горел, неохотно полыхая под дождем. Большая часть стражников сражалась с огнем. Я вздрогнул. Бумаги наши находились там. Если Госпоже повезет, там они и сгорят. Я вернулся в комнату:
     — У тебя есть более срочное задание, Одноглазый. Мои бумаги. Отправляйся за ними. А я доставлю карту. Следопыт — смотри за дверью. Мальчишку не выпускай, никого не впускай. Ясно?
     Следопыт кивнул. Когда пес Жабодав находился рядом, уговаривать его не требовалось.
     Я выскользнул наружу, в суматоху. Никто не обратил внимания. Быть может, стоит, пользуясь случаем, вынести Ворона? Из казарм я вышел беспрепятственно, кинулся по слякоти в «Синелох». Хозяин, кажется, был очень удивлен моим появлением. Я не стал задерживаться, чтобы сообщить ему, что думаю о его гостеприимстве, а сразу взобрался наверх, пошарил в скрывающем заклятии, пока не нащупал полое копье. И обратно. Один убийственный взгляд хозяину, и снова в дождь.
     Когда я вернулся, пожар уже угас. Солдаты начали разбирать завалы. Меня все еще никто не останавливал. Я проскользнул в дом, где лежал Ворон, передал Одноглазому копье.
     — С бумагами сделал что-нибудь?
     — Еще нет.
     — Чтоб тебя…
     — Они в коробке, в кабинете полковника. Какого еще беса тебе надо. Костоправ?
     — Тьфу. Следопыт, выведи парня в коридор. Вы двое — мне нужно такое заклятие, чтобы он делал что прикажут, нравится ему это или нет.
     — Что-что? — переспросил Одноглазый.
     — Я хочу послать его за этими бумагами. Можете сделать так, чтобы он после этого еще и вернулся? Кожух стоял в дверях и тупо слушал.
     — Без проблем.
     — Приступайте. Понял, сынок? Одноглазый наложит на тебя чары. Будешь расчищать там завалы, пока не наткнешься на коробку. Принеси ее сюда, и мы снимем чары.
     Ему снова захотелось поупрямиться.
     — У тебя, конечно, есть выбор. Ты еще можешь умереть крайне мучительной смертью.
     — По-моему, он тебе не верит, Костоправ. Показать ему?
     Выражение лица Кожуха подсказало мне, что он верит каждому слову. Чем больше он думал о том, кто мы, тем сильнее пугался.
     Неужели мы заработали такую жуткую репутацию? Наверное, истории в пересказе обрастают подробностями.
     — Мне кажется, он будет сотрудничать. Правильно, сынок?
     Упрямство сдохло, и Кожух кивнул Хороший парень. Жаль, что он верен нашим противникам.
     — Начинай, Одноглазый. Чем быстрее, тем лучше.
     — Что будем делать, когда закончим с этим? — спросил Гоблин, пока Одноглазый трудился.
     — Черт, не знаю. Будем играть на слух. О конях пока волноваться не станем, главное — Фургон загрузить. Шаг за шагом.
     — Готово, — объявил Одноглазый.
     Я поманил юношу, отворил входную дверь.
     — Иди и принеси эту штуку, малыш. — Я шлепнул его по ягодице. Кожух отбыл, бросив на меня смертоубийственный взор.
     — Он тобой недоволен. Костоправ. — К бесу его. Иди к Ворону и займись своим делом. Не трать время. После рассвета тут станет более оживленно.
     Я следил за Кожухом. Следопыт караулил дверь в комнату. Никто нам не мешал. Кожух нашел наконец то, что от него требовалось, ускользнул от очередного задания.
     — Молодец, малыш, — сказал я ему, принимая коробку. — А теперь марш к своему другу в комнату.
     Мы появились за несколько секунд до того, как Одноглазый вышел из транса.
     — Ну? — спросил я.
     Колдун сориентировался не сразу.
     — Будет сложнее, чем я ожидал. Но, думаю, вытащим. — Он показал на разложенную Гоблином на груди Ворона карту. — Он вот тут, застрял у самого внутреннего круга. — Колдун покачал головой. — Он никогда не говорил, что у него есть опыт?
     — Нет. Но мне так иногда казалось. Вроде того случай в Розах, когда он выследил Загребущего в снежный буран.
     — Он где-то чему-то научился. То, что он сделал, — не базарные трюки. Но сил не хватило. — На мгновение колдун задумался. — Странно там, Костоправ. Действительно жутко. Он ведь не один там. В деталях рассказывать не стану, пока сами там не побывали, но…
     — Что? Стой! Что значит — пока сами не побывали?
     — Я думал, ты сообразишь. Нам с Гоблином придется туда лезть. Чтобы его вытащить.
     — Почему обоим?
     — Чтобы один мог прикрыть второго, если тот попадет в передрягу.
     Гоблин кивнул. Настроение у них было деловое — это значит, что перепугались они до смерти.
     — И много времени это займет?
     — Понятия не имею. Немало. Сначала надо отсюда выбраться. Уйти в лес.
     Мне хотелось спорить, но я не стал. Вместо того я вышел и посмотрел во двор.
     Из завалов начали вытаскивать тела. Я поглазел немного, потом у меня появилась мысль. Через пять минут мы с Кожухом вышли из дома с носилками. Одеяло скрывало нечто, похожее на изуродованное тело великана. С одной стороны высовывалась голова Гоблина, старательно изображавшего труп, с другой — ноги Одноглазого. Следопыт нес Ворона.
     Бумаги лежали под одеялом вместе с колдунами.
     Я и не ожидал, что мы сумеем проскользнуть. Но мрачная кутерьма вокруг развалин слишком занимала Стражу. Они как раз добрались до подвала.
     Остановили нас только у ворот казармы, но Гоблин применил свое сонное заклятие. Сомневаюсь, что нас запомнили. Гражданские сновали взад и вперед, то помогая, то мешая спасателям.
     Были и плохие новости. В подвале оставались живые.
     — Гоблин, вы с Одноглазым заберите наши вещи. И парня возьмите. Мы со Следопытом подгоним фургон.
     Все шло хорошо. Даже слишком, подумал я, будучи пессимистом от рождения. Мы погрузили Ворона в фургон и направились на юг. — Ну вот мы и выбрались, — произнес Одноглазый, как только мы въехали в лес. — Так что с Вороном будем делать?
     Понятия не имею.
     — Ты и скажи. Далеко вы должны находиться от курганов?
     — Очень близко. — Он понял — я думаю, как бы нам вначале выбраться из здешних краев. Душечка?
     Не стоило ему об этом напоминать. Не скажу, что Ворон был центром ее мира. Она не говорит о нем иначе как вскользь. Но бывают ночи, когда она плачет во сне от каких-то воспоминаний. Если из-за гибели Ворона, то мы не можем привезти его домой в таком виде. Это разобьет ее сердце.
     В любом случае он нам нужен немедленно. Он лучше нас разбирался в происходящем.
     Я обратился за помощью к Следопыту — никаких предложений. Его вообще не устраивал наш план действий. Точно он опасался соперничества со стороны Ворона.
     — У нас есть он. — Одноглазый указал на Кожуха, которого мы взяли с собой, чтобы не оставлять на смерть. — Его и используем.
     Хорошая мысль.
     За двадцать минут мы оттащили фургон с дороги на каменистую осыпь, чтобы он не утонул в грязи. Колдуны сплели вокруг скрывающее заклятие и закидали фургон ветками. Вещи мы рассовали по рюкзакам. Ворона уложили на носилки, которые тащили мы с Кожухом. Следопыт и пес Жабодав вели нас через лес.
     Идти нам было не больше трех миль, но к концу пути у меня болело все, что может болеть. Слишком я стар. И вышел из формы. Да и погода высшей степени мерзопакостности. Я на всю жизнь напился дождя.
     Следопыт провел нас к самой восточной окраине Курганья. Сто ярдов вниз по склону, и я оказался бы на его остатках. Сто ярдов в другую сторону, и я очутился бы в виду Великой Скорбной. От Курганья ее отделяла только узкая полоска земли.
     Мы поставили палатки и накидали внутрь веток, чтобы не сидеть на сырой земле. В меньшей палатке корпели Гоблин с Одноглазым, мы все залезли во вторую. Поскольку дождь на меня не капал, я решил просмотреть спасенные документы. Первым, на что я наткнулся, был пакет в промасленной коже.
     — Кожух, это письмо просил тебя доставить Ворон?
     Парень мрачно кивнул. С нами он не разговаривал.
     Бедняга. Он убежден, что совершает предательство. Надеюсь, что приступ героизма его минует.
     Что ж, пока колдуны занимаются своим делом, я займусь своим. Начнем с самого простого.
     
Глава 34
ИСТОРИЯ БОМАНЦА (ИЗ ПОСЛАНИЯ)
     
     Боманц глянул на Госпожу под иным углом, заметил, призрак страха на ее несравненном лике.
     — Ардат, — произнес он и увидел, как страх сменяется покорностью.
     «Ардат была моей сестрой». 
      —  У тебя была сестра-близнец. Ты убила ее и приняла ее имя. Твое истинное имя — Ардат.
     «Ты пожалеешь об  этом. Я найду твое имя…» —  Зачем ты угрожаешь мне? Я не желаю тебе зла.
     «Зло уже в том, что ты удерживаешь меня . Дай мне свободу». 
      —  Ну-ну, не будем ребячиться. Зачем заставлять меня? Мы только зря потратим время и силы. Я хочу только восстановить знания, похороненные с тобой. Если ты обучишь меня — это ничего не будет тебе стоить и не повредит. Это может подготовить мир к твоему возвращению.
     «Мир уже готовится, Боманц!»  Он хихикнул.
     — Это лишь маска, как и торговец древностями. Это не мое имя, Ардат. Будем сражаться?
     «Мудрецы говорят, что неизбежность следует встречать с изяществом. Что ж, попробую быть изящной». 
      «  И свиньи летают», — подумал Боманц.
     Госпожа улыбнулась насмешливо. Послала что-то — Боманц не уловил что. Иные голоса наполнили его разум. На мгновение ему померещилось, что просыпается Властелин, но голоса звучали в физическом мире, у него дома.
     — О черт!
     Веселье колокольцев.
     
     — Клит на месте. — Голос принадлежал То-кару.
     Присутствие торговца на чердаке взбесило Боманца, и тот пустился бегом.
     Раздался голос Шаблона:
     — Помоги мне вытащить его из кресла, Слава.
     — Ты его не разбудишь?
     — Его дух в Курганье. Он ничего не узнает, если только мы не столкнемся там.
     «Врешь, — подумал Боманц. — Врешь, ты, подлый, неблагодарный прыщ. Твой старик не так глуп. Он отзывается даже на то, на что закрывает глаза».
     Дракон повернул голову ему вслед, окатив насмешкой. Ненависть павших рыцарей молотами била его, когда он пробегал мимо.
     — Оттащи его в угол. Токар, амулет в горке мусора под очагом. Чума на голову этого Мен-фу! Он едва не завалил все. Придушить бы того придурка, что послал его сюда. Этот жадюга только о себе и думал.
     — По крайней мере он забрал с собой Наблюдателя, — отозвалась Слава.
     — Чистая случайность. Удача.
     — Время, время, — напомнил Токар. — Люди Клита напали на бараки.
     — Тогда выматывайся. Слава, ну не пялься ты на старика, сделай что-нибудь. Мне надо добраться дотуда прежде, чем Токар доберется до Курганья. Нужно сообщить Великим, что мы делаем.
     Боманц подбежал к кургану Лунного Пса. Ощутил шевеление внутри. Промчался мимо.
     Призрак танцевал рядом с ним, сутулый злобный призрак, проклинавший его на тысячу ладов. «Нет времени, Бесанд. Но ты был прав».
     Боманц пробежал мимо старого рва, мимо своего раскопа. Чужаки усеивали равнину. Воскресители. Откуда они взялись? Прятались в Древнем лесу?
     «Быстрее. Надо торопиться, — повторял он себе. — Этот дурак Шаб собирается пойти вслед за мной».
     Он бежал как угорелый, и каждый шаг, казалось, длился вечность. Сверкала Комета, отбрасывая ясные тени.
     — Перечитай указания, чтобы убедиться, — говорил Шаблон. — Время тут большой роли не играет. Только торопиться нельзя.
     — Может, связать его? На всякий случай.
     — Времени нет. Не беспокойся ты о нем. Он не очнется, пока не будет уже поздно.
     — Он мне действует на нервы.
     — Так накрой его ковриком и иди сюда. И говори потише. Маму разбудишь.
     Боманц достиг городских огней… Тут ему пришло в голову, что в этом состоянии ему вовсе не обязательно быть коротконогим одышливым толстячком. Он изменил самовосприятие, и скорость увеличилась. Вскоре он наткнулся на Токара, трусящего к Курганью с Бесандовым амулетом. По его мнимой медлительности Боманц оценил собственную скорость. Он двигался очень быстро.
     Штаб пылал. Вокруг бараков кипел бой. Нападавших вели грузчики Токара. Несколько стражников выскользнули из кольца. Бой распространялся на город.
     Боманц достиг лавки.
     — Начинаем, — сказал Славе Шаблон и, когда Боманц взлетел по лестнице, завел: — Дамни. Ум муджи дамни.
     Боманц вломился в собственное тело. Принял управление всеми мышцами, рванулся с пола.
     Взвизгнула Слава.
     Боманц швырнул ее к стене. В падении она расколотила несколько бесценных древностей.
     Боманц пискнул от боли — все хвори дряхлого тела достигли сознания. Черт! Опять язва грызет кишки!
     Развернувшись, он схватил сына за глотку, прервав незавершенное заклинание.
     Шаблон был сильнее и моложе. Он встал. Слава кинулась на Боманца. Колдун отпрыгнул назад.
     — Всем стоять! — рявкнул он. Шаблон потер глотку и что-то прохрипел.
     — Не думал, что я на такое способен? Попробуй еще раз. Мне плевать, кто ты. Ты не выпустишь в мир эту тварь.
     — Откуда ты узнал? — выдавил Шаблон.
     — Ты странно себя вел. У тебя странные друзья. Я надеялся, что ошибаюсь, но я не полагаюсь на случай. Тебе следовало бы помнить.
     Шаблон вытащил нож. Глаза его похолодели.
     — Извини, пап. Есть вещи важнее, чем люди. В висках у Боманца заныло.
     — Сиди тихо. У меня нет на тебя времени. Я должен остановить Токара.
     Слава тоже вытащила нож, сделала шаг вперед.
     — Ты испытываешь мое терпение, сынок. Девушка прыгнула. Боманц произнес слово силы. Слава врезалась в стол, соскользнула на пол с почта противоестественной гибкостью. В следующее мгновение она стала еще гибче. И мяукнула, как раненый котенок.
     Шаблон упал на колени.
     — Прости, Слава! Прости!
     Боманц не обращал внимания даже на собственную душевную боль. Он собрал расплесканную по столу ртуть обратно в чашу, произнес слова, превращающие ртуть в зеркало далеких событий.
     Токар прошел две трети пути до курганов. — Ты убил ее, — прошептал Шаблон. — Ты убил ее.
     — Я предупреждал — это серьезное дело. Ты сделал ставку и проиграл. Так что сиди тихо и не высовывайся.
     — Ты убил ее.
     Раскаяние ударило его еще до того, как Шаблон вынудил его действовать. Боманц пытался смягчить удар, но растворение костей — это все или ничего.
     Шаблон упал на тело своей возлюбленной.
     И его отец упал на колени рядом.
     — Зачем вы заставили меня? Вы дураки. Проклятые дураки! Вы использовали меня. У вас не хватило здравого смысла убедиться в моей безопасности, а вы вздумали с Госпожой торговаться? Не знаю. Не знаю. Что я скажу Жасмин? Как объясню? — Он оглянулся, как загнанный зверь. — Убить себя. Вот все, что мне остается. Пусть она не узнает, что ее сын был… Не могу. Я должен остановить Токара.
     
     На улице шел бой. Боманц не обращал внимания. Он глядел в ртуть.
     Токар стоял на краю рва, глядел на Курганье. Боманц ощущал его страх и неуверенность.
     Но Токар нашел в себе смелость. Вцепившись в амулет, он пересек черту.
     Боманц начал выстраивать смертную насылку.
     Он бросил взгляд на дверь, заметил в темноте перепуганную Проныру.
     — Ох, детка. Иди отсюда, детка.
     — Я боюсь. Они там снаружи убивают друг друга.
     «Мы внутри — тоже, — подумал колдун. — Уходи, пожалуйста».
     — Найди Жасмин.
     Из лавки донесся жуткий треск. Проклятия. Звон стали о сталь. Голос одного из Токаревых грузчиков организовывал оборону дома.
     Стража нанесла ответный удар.
     Проныра всхлипнула.
     — Держись отсюда подальше, малышка. Иди лучше к Жасмин.
     — Я боюсь.
     — Я тоже. И я ничего не смогу сделать, если ты будешь путаться под ногами. Иди вниз, пожалуйста.
     Девочка скрипнула зубами и скатилась по ступенькам. Боманц вздохнул. Чуть не сорвалось. Если бы она заметила Шаблона и Славу…
     Шум усилился. Люди кричали. Боманц услышал, как отдает приказы капрал Хрипок. Он обернулся к чаше. Токар исчез. Найти его колдун не мог. Он бегло осмотрел все пространство между городом и Курганьем. Несколько воскресителей торопились к месту схватки, явно на помощь своим. Остальные отступали с боем. Их преследовали остатки Стражи.
     Протопотали по лестнице сапоги. Снова Боманц прервал насылку. В дверях стоял Хрипок. Боманц попытался было выставить капрала, но тот был не в настроении спорить — поднял огромный окровавленный меч…
     Боманц метнул в него слово силы. И вновь человеческие кости обратились в желе. Потом снова и снова пытались отомстить за своего командира рядовые. Боманц снял четверых, прежде чем атака прекратилась.
     Он попытался вернуться к насыланию… В этот раз его прервало не физическое явление, а вибрация, пришедшая по тропе, ведущей в гробницу Госпожи. Токар вошел в Великий курган и связался с обитающим там созданием.
     — Слишком поздно, — пробормотал Боманц. — Слишком поздно, проклятие. — Он все равно послал смерть. Вдруг Токар скончается, прежде чем успеет выпустить чудовищ.
     Выругалась Жасмин. Завизжала Проныра. Боманц прошел по мертвым стражникам, кинулся вниз по лестнице. Проныра вновь завизжала.
     Бо вбежал в спальню. Один из людей Токара держал нож у горла Жасмин. Двое стражников пытались обойти его сбоку.
     Терпение Боманца лопнуло. Он убил всех троих.
     Дом сотрясся. Зазвенели чашки в кухне. Несильная дрожь, но Боманц распознал в ней предвестницу…
     Его насылка опоздала.
     — Выходите из дома, — приказал он, смирившись. — Будет землетрясение.
     Жасмин косо глянула на него, сжимая в объятиях бьющуюся в истерике девочку.
     — Потом объясню. Если выживем. А пока марш из дома.
     Он развернулся и выбежал на улицу. И помчался к Курганью.
     Теперь бесполезно было воображать себя высоким, стройным и быстроногим. Он был Боманцем во плоти, невысоким, старым, толстым и склонным к одышке. Дважды он падал, когда город сотрясала дрожь. С каждым разом — все сильнее.
     Пожары еще полыхали, но бои прекратились. Выжившие с обеих сторон поняли, что решать спор мечами поздно. Они глядели на Курганье, ожидая развития событий.
     Боманц присоединился к смотрящим.
     Комета сияла так ярко, что Курганье было залито ее светом.
     Жуткая судорога рванула землю. Боманца шатнуло. В Курганье раскололся холм, где покоилась Душелов. Изнутри струился болезненный свет. Из развалин поднялась фигура — силуэт на фоне сверкания.
     Люди молились или ругались — кому что больше по душе.
     Судороги продолжались. Открывался курган за курганом. Один за другим выходили в ночь Десять тех, кто был взят. 
      —  Токар, — пробормотал Боманц, — чтоб ты сгнил в аду.
     Оставался только один шанс. Один немыслимый шанс. Мир покоился на согбенных временем плечах растерявшего свои силы маленького старичка.
     Боманц вспомнил мощнейшие свои заклятия, величайшие свои чары, все колдовские трюки, разработанные им за тридцать семь лет одиноких ночей. И шагнул в сторону Курганья.
     Протянулись руки — остановить его. Они не могли ухватиться.
     — Нет, Бо! Пожалуйста! — крикнула старуха из толпы.
     Он продолжал идти.
     Курганье кипело. Выли среди руин духи. Потрясал горбом Великий курган. Земля взрывалась и плевала огнем. В ночь взмыл огромный крылатый змей, страшно вскричав, и потоки драконьего пламени окатили Курганье.
     Мудрые зеленые глаза следили за Боманцем.
     В этот ад шагнул невысокий толстяк, выплеснув весь арсенал своих чар. И пламя поглотило его.
     
Глава 35
КУРГАНЬЕ ЧЕМ ДАЛЬШЕ В ЛЕС
     
     Сунув письмо Ворона обратно в пакет, я разлегся на куче веток и расслабился. Как красиво рассказывал обо всем этом Ворон. Интересно, откуда он сведения-то брал? Жена? Кто-то ведь должен был записать конец этой истории и спрятать так, чтобы потом ее нашли. Что вообще сталось с его женой. В легенде о ней не упоминалось. Как, кстати, и о сыне. Всеобщую известность получило только имя Боманца.
     Но было там что-то… что я пропустил? А, да. Кое-что из моего личного опыта. Имя, на которое рассчитывал Боманц. И которое оказалось недостаточно могучим.
     Я его уже слышал. При равно бурных обстоятельствах.
     В Арче, когда борьба Госпожи и Властелина близилась к завершению — она окопалась в башне па одном краю города, а Властелин пытался сбежать через вторую башню, на другом конце, — мы выяснили, что Взятые намерены избавиться от Отряда, как только кризис схлынет. Мы дезертировали — по приказу Капитана. Мы захватили корабль. Сражение дошло до критической точки в тот миг, когда мы отчаливали. Супруги схватились над пылающим городом, и Госпожа оказалась сильнее.
     Глас Властелина потрясал мир, выплескивая последние капли отчаяния Он назвал Госпожу именем, которое полагал властительным и Боманц Как оказалось, даже Властелин не застрахован от ошибок.
     Одна сестра убила другую и — может быть — заняла ее место. Как выяснилось во время битвы при Чарах, еще одной сестрой была Душелов, паша учительница, пытавшаяся занять место Госпожи. Три сестрички. По меньшей мере. Одну звали Ардат, но явно не ту, что стала Госпожой.
     Может, тут и кроется ключ. Все те списки дома, в Дыре. Генеалогии. Найти женщину по имени Ардат. Выяснить, кто были ее сестры.
     — Это ключ, — пробормотал я. — Слабенький, но ключ.
     — Что?
     Я и забыл про Кожуха. Мальчишка не пытался воспользоваться этим. Наверное, слишком перепугался.
     — Ничего.
     Снаружи темнело. Дождь не утихал. Над Курганьем плыли призрачные огни. Что-то в них было не то. Интересно, как там Гоблин с Одноглазым? Идти спрашивать я не осмеливался. В углу тихо похрапывал Следопыт. Пес Жабодав положил башку ему на живот и изображал дрыхнущую дворнягу, но, уловив блеск в его глазах, я понял, что пес не спит.
     Я перенес внимание на Кожуха. Паренек трясся, и не только от холода. Он уверен, что мы его прикончим. Я положил руку ему на плечо.
     — Все нормально, сынок. Мы не причиним тебе вреда. Мы обязаны тебе за то, что ты присмотрел за Вороном.
     — Он действительно Ворон? Тот Ворон, что был отцом Белой Розы?
     Наслушался парень легенд.
     — Именно. Только приемным отцом.
     — Тогда он не обо всем лгал. Он веерке был  под Форсбергом.
     Это меня почему-то позабавило.
     — Сколько я знаю Ворона, — ответил я, хихикнув, — он вообще почти не лгал. Он только недоговаривал правду.
     — Вы меня действительно отпустите?
     — Когда окажемся в безопасности.
     — Угу. — Это его не обнадежило.
     — Скажем так — когда доберемся до равнины Страха. Там много твоих приятелей собралось.
     Паренек хотел завести со мной квазиполитическую дискуссию — почему это мы идем против Госпожи. Я отказался. Я не миссионер, обращениями в свою веру не занимаюсь. Слишком занят самокопаниями и самоуглублениями. Может, Ворон ему объяснит, когда Гоблин и Одноглазый приведут его в чувство.
     Ночь казалась бесконечной, но через три вечности, тянувшиеся до полуночи, я услыхал неровные шаги.
     — Костоправ?
     — Заходи, — ответил я.
     Это был Гоблин. В темноте я не мог различить выражения его лица, но понял — новости неутешительные.
     — Проблемы?
     — Да. Нам его не вытащить.
     — Ты что такое лопочешь? Какого черта?
     — У нас мастерства не хватит. Таланта. Тут нужен кто-то посильнее нас. Мы ведь не великие маги, Костоправ. Мы фокусники. С парой заклятий под рукой. Может, Молчун тут смог бы помочь. У него иная магия.
     — Сядь, а то упадешь. Одноглазый где?
     — Отдыхает. Ему тяжело пришлось. То, что он там увидел, его чуть не доконало.
     — Что именно?
     — Не знаю. Я его только подстраховывал. И вытаскивал, прежде чем он там тоже не застрял. Одно знаю — без помощи нам Ворона не вытащить.
     — Дерьмо, — произнес я. — Сраное, вонючее, говенное дерьмо. Гоблин, без Ворона нам не победить. У меня тоже не хватит сил. Половину тех документов я не переведу никогда.
     — Даже с помощью Следопыта?
     — Он читает на теллекурре. И все. Это и я могу, только хуже. А Ворон знал диалекты. Кое-что из переведенного им писалось именно на них. И еще — мы так и не знаем, что он делал тут.  Зачем притворился мертвым и сбежал. От Душечки.
     Может быть, я делал поспешные выводы. Со мной случается. Или поддался обычной человеческой слабости упрощения — вот вернется Ворон, и все встанет на свои места.
     — Что же нам теперь делать? — спросил я вслух.
     — Не знаю, Костоправ. — Гоблин встал. — Пусть Одноглазый очухается и расскажет, с чем мы столкнулись. Оттуда и начнем. — Ладно.
     Колдун вышел. Я лег и попытался заснуть.
     Стоило мне отключиться, как ко мне приходил кошмар: тварь, барахтающаяся в оставшемся от Курганья болоте.
     
Глава 36
ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА
     
     Смотрелся Одноглазый жутко.
     — Тяжело пришлось, — сказал он. — Давай карту. Костоправ. — Я повиновался. Колдун ткнул в карту пальцем. — Вот тут он застрял. Похоже, что он прошел путь до самой середины, по следу Боманца, а возвращаясь, вляпался.
     — Как? Я вообще не понимаю, что там творится.
     — Жаль, что тебе там не побывать. Царство жутких теней… Наверное, и к лучшему, что не для тебя это. Ты бы сунулся.
     — Это шутка?
     — Я хочу сказать, что ты слишком любишь совать нос куда не следует. Как старина Боманц. Нет. Стой. — Он помолчал секунду. — Костоправ, около тропы Боманца покоилась какая-то тварь, из прислужников Взятых. Колдун ей был не по зубам. Но Ворон-то дилетант. Думаю, мы с Гоблином и Молчуном едва справились бы с этой тварью, а мы поискуснее Ворона будем. Он недооценил опасность и переоценил себя. Когда он уходил, эта тварь заняла его место, и он остался там.
     Я нахмурился, не совсем понимая. — Она использовала его, чтобы сохранить равновесие старых заклятий, — объяснил Одноглазый. — Ворон застрял в сети очень древнего колдовства. А она среди нас.
     Сердце мое ушло в пятки. Почти отчаяние.
     — Она вышла? И вы не знаете…
     — Ничего. Карта ничего не показывает. Боманц не обращал внимания на лиходейскую мелочь. Дюжину он точно не отметил; может, их там несколько десятков. Судя по летописям, так и есть.
     — Что он тебе сказал? Смогли вы с ним связаться?
     — Нет. Он заметил нас, но он в колдовской яме. Я не мог связаться с ним, не угодив туда сам. Похоже, то, что вышло наружу, чуть больше того, кто остался, и я попробовал этим воспользоваться. После этого Гоблин меня и вытаскивал. Я ощутил дикий ужас Ворона — и не из-за того положения, в котором он оказался, это вызывало в нем только гнев. Думаю, он попался только потому, что слишком торопился и не обращал внимания на то, что творится вокруг. До меня дошло. Он был в центре — и дрался. Что находится в центре?
     — Ты полагаешь, что тварь, которая выползла, могла попытаться открыть Великий курган?
     — Могла попытаться это подстроить. Я попробовал родить идею.
     — Может, доставить сюда Душечку? Она могла бы…
     Одноглазый посмотрел на меня: «Не глупи». Правильно. В безмагии освободится не только Ворон.
     — Тому типу очень понравится, — хихикнул Гоблин. — Очень.
     — Мы тут ничего для Ворона сделать не сможем, — произнес Одноглазый. — Может, когда-нибудь найдется колдун, который на это способен. А пока… — Он пожал плечами. — Лучше организовать заговор молчания. Если об этом узнает Душечка, она может и позабыть о своей миссии.
     — Согласен, — ответил я. — Но…
     — Что «но»?
     — Я вот думаю: Ворон и Душечка… чего-то мы не понимаем. Ну, вы знаете его, да? Так почему он сбежал тайком и примчался сюда? Вроде бы чтобы обойти Госпожу и ее банду с тылу. Но почему он оставил Душечку в неведении? Понимаете, к чему я? Может, она не так и взволнуется, как мы думаем. Или по другой причине.
     На лице Одноглазого отразилось сомнение. Гоблин кивнул. Следопыт, как всегда, ничего не понял.
     — Что с телом? — спросил я.
     — Сущее бремя, — ответил Одноглазый. — Я, конечно, не уверен, но, если мы потащим его на равнину, связь тела и души может порваться.
     — Стой!
     Я посмотрел на Кожуха. Тот глянул на меня. Вот и еще одна двойная связь.
     У меня был один радикальный способ решить проблему с телом Ворона. И с его вывозом. Выдать его Госпоже. Это решит сразу несколько проблем. В том числе проблему той беглой твари и попытки Властелина освободиться. И может дать Душечке время, пока внимание Госпожи отвлечено.
     Но что тогда станет с Вороном?
     Он мог быть ключом к нашему успеху… или провалу. Выдать или спасти Сыграть в расчете на тот невероятный случай, что мы сможем заполучить его назад до того, как его знания смогут быть применены против нас Опять сложности. Вечно сложности.
     — Давайте попробуем еще раз, — предложил Гоблин. — Теперь я пойду вперед, а Одноглазый меня прикроет.
     По кислой роже Одноглазого я понял, что этот спор у них уже возникал. Я не вмешивался. Они — знатоки, им и решать.
     — Ну? — потребовал ответа Гоблин.
     — Если ты думаешь, что тебе удастся…
     — Думаю. И терять нам нечего. Может, следует посмотреть на всю проблему с новой точки зрения? Вдруг Одноглазый чего-то не заметил.
     — Я одноглазый, а не слепой, — рявкнул второй колдун.
     Гоблин скривился. Этот спор тоже возникал не раз.
     — Не тратьте времени, — приказал я. — Мы не можем торчать здесь вечно.
     
     Иногда решения принимаются за тебя. Глухая ночь. Ветер в ветвях Холод просачивался в палатку, я просыпался, дрожа, и засыпал снова. Мерно барабанил по крыше дождь, но его шум не успокаивал. Боги, как я устал от дождя. Как только стражникам удается не свихнуться окончательно? Кто-то потряс меня за плечо. Следопыт.
     — У нас гости, — прошептал он. — Неприятные.
     Пес Жабодав стоял у входа, вздыбив шерсть. Я прислушался. Ничего. Но я предпочел поверить Следопыту. Лучше быть трусом, чем трупом.
     — Как Гоблин с Одноглазым?
     — Еще не закончили.
     — Ох-хо. — Я нашарил одежду, оружие.
     — Я пойду выслежу их, — пробормотал Следопыт, — попытаюсь сбить со следа или увести подальше. А ты предупреди остальных. И готовьтесь бежать.
     Он выскользнул из палатки вслед за дворнягой. Вот теперь эта псина зашевелилась!
     Наш шепот разбудил Кожуха. Мы оба молчали. Интересно, на что он отважится? Я набросил одеяло на голову и вышел. Довлеет дневи злоба его.
     В соседней палатке колдуны еще не вышли из транса.
     — Проклятие! И что теперь? — Осмелиться разбудить Одноглазого? Очень тихо: — Одноглазый. Это Костоправ. Дела наши плохи.
     Ага. Здоровый глаз открылся. Мгновение колдун не мог прийти в себя, потом шепотом гаркнул:
     — Ты что тут делаешь?
     — У нас неприятности. Следопыт говорит, что в лесу кто-то есть.
     Сквозь пелену дождя донесся вопль. Одноглазый взвился.
     — О силы! — плюнул он. — Какого дьявола?!
     — Что такое?
     — Кто-то только что метнул заклятие, достойное Взятого.
     — Сможешь вывести Гоблина? Срочно?
     — Могу… — Лес сотрясся очередным воплем, длившимся, как мне почудилось, бесконечно, несшим боль и отчаяние. — Вытащу.
     Казалось, он потерял всякую надежду.
     Взятые. Несомненно. Напали на наш след. И приближаются. Но крики… Первый — кого Следопыт застал врасплох. А второй? Застали врасплох Следопыта? Не его это голос.
     Одноглазый лег, прикрыл глаз и через несколько секунд вновь погрузился в транс, несмотря на отражавшийся на его лице ужас. А он силен — войти в транс в таком напряжении.
     Из леса донесся третий вопль. Я высунулся под дождь и ошеломленно огляделся. Ничего не видно. Через несколько секунд зашевелился Гоблин.
     Он был жутко вымотан, но Одноглазый уже просветил его, и маленький колдун упорно пытался встать, хотя ясно было, что ему это еще не по силам. Он открывал и закрывал рот — кажется, пытался что-то мне сказать.
     Одноглазый вышел из транса вслед за ним, но оправился намного быстрее.
     — Что нового? — спросил он.
     — Еще один вопль.
     — Бросаем все и уносим ноги?
     — Мы не можем. Кое-что из этого мы обязаны доставить на равнину. Иначе мы с таким же успехом можем сдаться на месте.
     — Ты прав. Собирайся. А я сложу все здесь. Собраться-то несложно, я и мешков-то не разбирал… Кто-то взревел в лесу. Я замер.
     — Что за дьявол?
     Казалось, эта тварь больше четырех львов. А мгновением позже послышались крики.
     Бессмыслица. Полный бред. Я мог представить себе, как Следопыт отвлекает стражников шумом, — но не тогда, когда со стражниками идет Взятый.
     Колдуны выбрались наружу, я начал сворачивать палатку. Гоблин все еще выглядел как восставший мертвец, и половину его барахла волок Одноглазый.
     — Где мальчишка? — спросил он. Я не обратил внимания на отсутствие Кожуха — оно меня не слишком удивило.
     — Удрал. Как мы Ворона понесем? Ответ явился из леса. Следопыт. Несколько потрепанный, но живой. Пес Жабодав был в крови по самый хвост и казался небывало деятельным.
     — Убираемся, — сказал Следопыт и взялся за один конец носилок.
     — А твои вещи?
     — Времени нет.
     — А фургон? — Я взялся за другой конец.
     — Забудь о нем. Уверен, что они его нашли. Вперед.
     Мы двинулись. Следопыт показывал путь.
     — Что это был за шум? — спросил я.
     — Я застал их врасплох.
     — Но…
     — Врасплох можно застать даже Взятого. Побереги дыхание. Он еще жив. Несколько часов мы, не оборачиваясь, месили грязь. Следопыт гнал нас нещадно. Наблюдатель в дальнем уголке моего рассудка отметил, что пес Жабодав с легкостью держится наравне с ним.
     Первым рухнул Гоблин. Пару раз он пытался догнать меня и сказать что-то, но у него просто не хватало сил. Когда колдун упал, Следопыт остановился, оглянулся раздраженно. Пес Жабодав, ворча, улегся на мокрых листьях. Следопыт пожал плечами и опустил свой конец носилок.
     Для меня это послужило сигналом. Я упал. Как столб. И плевать на дождь и грязь — мокрее, чем есть, я уже не стану.
     Боги, как болели мои руки и плечи! Огненные иглы впились в меня, растянутые мышцы подобрались к самой шее.
     — Так не пойдет, — пробормотал я, чуть отдышавшись. — Слишком мы стары и слабы.
     Следопыт вглядывался в лес. Пес Жабодав поднялся, понюхал ветер. Я нашел в себе силы, приподнявшись, глянуть вдоль тропы, по которой мы шли, чтобы прикинуть, куда же нам бежать теперь.
     На юг, конечно. На север — бессмысленно, на западе или востоке мы упремся либо в реку, либо в курганы. Но, направляясь на юг, мы выйдем на старый Весельный тракт там, где он сворачивает к Великой Скорбной. И этот участок непременно будет под наблюдением.
     Немного придя в себя — дыхание уже не отдавалось в ушах громом, — я услышал, как булькает и плещется река. До нее было не больше сотни ярдов. — Хитростью, Костоправ. — Следопыт встряхнулся. — Хитростью.
     — Жрать хочу, — сообщил Одноглазый, и я понял, что вполне с ним солидарен. — И, кажется, захочу еще больше. — Он слабо улыбнулся. У него хватило сил осмотреть Гоблина. — Костоправ, иди сюда. С ним все в порядке?
     Интересно, как они забывают свою вражду, стоит запахнуть жареным.
     
Глава 37
ЛЕС И ЗА ЛЕСОМ
     
     Прежде чем мы смогли поесть (Следопыт добыл дичи), прошло два дня. Два дня мы бегали от патрулей. Следопыт знал эти леса превосходно. Мы исчезли в чаще и, уже менее торопливо, двинулись на юг. Через два дня Следопыт почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы мы смогли разжечь костер. Небольшой — найти способное гореть дерево само по себе являлось проблемой. Костер грел не столько наши тела, сколько души.
     Теперь, когда появилась надежда, неудобства переносились легче. По Древнему лесу мы топали две недели. Будь я проклят, если мы по пересеченной местности двигались не быстрее, чем, направляясь сюда, — по дороге. Достигнув южной опушки леса, мы испытывали почти оптимизм.
     Мне, однако, хотелось остаться в болоте Мы спорили о Вороне И Гоблин, и Одноглазый утверждали, что мы только вредим ему, но не могли предложить ничего иного, кроме как тащить Ворона с собой.
     И еще один холодный комок поселился у меня в брюхе.
     Той, второй ночью, пока Следопыт и пес Жабодав охотились, ко мне подполз Гоблин.
     — Я забрался дальше, чем Одноглазый, — прошептал он. — Почти к самому центру. Я знаю, почему Ворон остался там.
     — Ну?
     — Он слишком много увидел. Наверное, именно за этим он и отправился. Властелин не спит. Я… — Его передернуло, и он помолчал секунду, приходя в себя. — Я видел его, Костоправ. И он видел меня. И смеялся. Если бы не Одноглазый… я попался бы, как Ворон.
     — О боги, — прошептал я едва слышно. Выводы зудели в мозгу. — Жив? И действует?
     — Да. И молчи об этом. Никому не говори, пока мы не сообщим Душечке.
     Я ощутил в нем некий фатализм. Он сомневался, что проживет достаточно долго. Это меня испугало.
     — Одноглазый знает?
     — Я ему скажу. Надо, чтобы эту весть кто-то принес домой.
     — Почему не сказать всем?
     — Только не Следопыту. Что-то в нем не то… И еще, Костоправ. Этот древний колдун — он еще там!
     — Боманц?
     — Да. И он жив. Точно заморожен. Не мертв, но бессилен . Дракон… — Колдун заткнулся.
     Из кустов вышел Следопыт с охапкой белок. Мы сожрали их почти сырыми.
     
     Прежде чем пересекать границу освоенных земель, мы день передохнули. Отныне нам придется перебежками кидаться от одного хлипкого убежища к другому, ночами, как мышам. «Какого дьявола мы суетимся», — подумал я. Равнина Страха с тем же успехом могла бы находиться в другой вселенной.
     И той же ночью ко мне явился золотой сон. Я не запомнил ничего, кроме одной вещи — она  касалась меня, пыталась предупредить о чем-то. Думаю, связь получилась слабой не из-за амулета, а из-за моей усталости. До меня не доходило ничего. Я проснулся со смутным чувством, будто упустил какие-то безумно важные сведения.
     
     Финиш. Конец игры. Через два часа после выхода из Великого леса я понял, что наше время на исходе. Темнота оказалась недостаточным прикрытием. И мои амулеты — тоже.
     В воздухе кружили Взятые. Я ощутил их присутствие, как только возвращаться в лес стало поздно. И они знали — их добыча идет пешком. Издалека доносилось бряцание металла — батальоны перекрывали нам путь к отступлению в лес.
     Амулет предупреждал меня, когда Взятые пролетали над нами. Когда он оказывался бессилен, — а это случалось нередко, видимо, новые Взятые на него не действовали, — нам подсказывал пес Жабодав. Он этих ублюдков чуял за милю.
     Помогал и второй амулет И он, и способность Следопыта заметать следы.
     Но круг сужался И опять сужался Мы знали — еще немного, и в нем не останется щелей, в которые мы смогли бы проскользнуть.
     — Что нам делать, Костоправ? — спросил Одноглазый дрожащим голосом.
     Он знал, но предпочитал услышать это из моих уст. А я не мог ни отдать этот приказ, ни исполнить.
     Эти люди — мои друзья. С ними я провел всю свою сознательную жизнь. Я не мог приказать им совершить самоубийство. И не мог убить их.
     Но и предать их в руки врага я тоже не мог. В моем мозгу начала выкристаллизовываться идея. Не слишком умная — порождение отчаяния, а не рассудка. Ну что толкуй Потом что-то коснулось меня, и я всхлипнул. Остальные тоже ощутили это. Даже Следопыт с его псиной взвились, точно ужаленные.
     — Здесь она, здесь, — всхлипнул я снова. — О проклятие!
     И тогда я решился. Я смогу выгадать немного времени для друзей Прежде чем я успел все обдумать и как следует перетрусить, я сорвал амулеты, сунул их Гоблину, драгоценные бумаги кинул Одноглазому.
     — Спасибо, ребята. Не поминайте лихом. Может, увидимся.
     — Какого беса ты вытворяешь?!
     Сжимая в руке лук — тот самый, что подарила мне она так давно, — я кинулся во тьму, слыша за спиной слабые протесты. Кажется, Следопыт требовал объяснить, что творится. Потом звуки утихли.
     Невдалеке проходила дорога, а над головой мерцал осколок луны. При свете последнего я выбрался на первую и побрел, выжимая последние капли сил из измученного тела, пытаясь как можно дальше отойти от своих товарищей, прежде чем произойдет неизбежное.
     Она защитит меня — так я надеялся. И, пойманный, я, быть может, смогу как-то помочь остальным.
     Мне было очень жаль их. У колдунов не хватит сил тащить Ворона. Следопыт один с носилками не управится. Если они и доберутся до равнины Страха, им все же придется объяснять все это Душечке.
     Интересно, хватит ли у них сил прикончить Ворона?.. В горле у меня встала желчь. Ноги подкашивались. Я попытался очистить рассудок от мыслей, сосредоточился на дороге в трех шагах от собственных ног, которыми я перебирал, тяжело дыша. Считай шаги. Сотнями, снова и снова.
     Конь. Я могу украсть коня, повторял я себе, медитировал на этой мысли, проклиная колотье в боку, пока впереди не замаячили тени и не послышались вопли имперцев Тогда я нырнул в пшеничное поле, а гончие Госпожи лаяли мне вслед.
     Я чуть не ушел  от них. Чуть-чуть. Но с небес обрушилась тень, засвистел вокруг ковра ветер, и мгновением позже тьма поглотила меня.
     Я обрадовался: она избавит меня от мучений — как я надеялся, навсегда.
     
     Когда я пришел в себя, было светло. Комната была холодной, но на севере вообще тепло не бывает. Зато сухо. В первый раз за много недель — сухо. Я припомнил свой бег и луну над головой Небо очистилось достаточно, чтобы появилась луна. Чудо из чудес.
     Я приоткрыл один глаз. Комната с каменными стенами. Похоже на тюремную камеру. Поверхность подо мной казалась сухой и мягкой. Когда же я последний раз лежал в сухой постели? В «Синелохе», вот когда!
     Я ощутил запах. Запах еды! Что-то горячее в тарелке, на подставке в нескольких дюймах от моей головы. Вроде разварившейся похлебки Боги, какой аромат!
     Я вскочил так поспешно, что у меня закружилась голова и я едва не потерял сознания. Еда! И к дьяволу все остальное. Я ел как изголодавшийся зверь, которым себя и чувствовал.
     Я еще не закончил, когда дверь распахнулась внутрь. Взорвалась внутрь, со звоном ударившись о стену. В помещение протопала огромная темная фигура. Я так и замер, не донеся ложку до рта. И эта штука — человек?
     «Оно» отошло в сторону, подняв меч. За ним последовали четверо имперцев, но я едва заметил их — так заворожил меня великан. Это все же был человек, но самый могучий из всех, кого я видывал. И двигался он при всем своем весе легко, как эльф.
     Имперцы встали парами по обе стороны двери, взяли «на караул».
     — Что? — возмутился я, намереваясь смеяться гадам в лицо. — А где фанфары? И барабаны?
     Я предположил, что сейчас встречусь со своим тюремщиком. Так оно и оказалось. В камеру вошла Шепот.
     Ее появление поразило меня еще больше, чем торжественный вход великана-телохранителя. Предполагалось, что она удерживает западную границу равнины… если только… и думать немыслимо! Но червь сомнения все же глодал мою душу. Новостей я не слыхивал долго.
     — Где бумаги? — осведомилась она безо всяких предисловий.
     По моей физиономии расползлась улыбка. Я преуспел. Остальных еще не поймали… Но возбуждение быстро схлынуло. За Шепот вошли еще несколько имперцев. На носилках они несли Ворона. И грубо свалили его на койку напротив моей.
     Гостей тут принимают знатно. Очень шикарная клетка. Есть даже где ноги размять.
     Я восстановил ухмылку.
     — Ну не надо сразу такие вопросы задавать. А то мамочка рассердится. Помнишь, что случилось в последний раз?
     Шепот всегда была очень спокойна. Даже ведя войска повстанцев, она никогда не проявляла своих чувств. — Твоя смерть может оказаться очень неприятной, — напомнила она мне.
     — Мертвым все равно.
     Ее бесцветные губы медленно изогнулись в улыбке. Шепот и так-то была не слишком симпатична, и гнусная улыбочка ее отнюдь не украшала.
     Мысль ее я уловил. В глубине моего рассудка что-то верещало и билось, как обезьяна на костре. Я сопротивлялся голосу ужаса. Вот теперь самое время действовать как настоящему члену Черного Отряда. «Тянуть время. Пусть остальные уйдут подальше.
     Похоже, Шепот читала мои мысли.
     — Далеко они не уйдут, — сообщила она, все так же улыбаясь. — От колдовства они могут спрятаться, а вот от гончих — вряд ли.
     Сердце мое ушло в пятки.
     Курьер появился точно по волшебству. Он сообщил что-то Шепот, та кивнула и повернулась ко мне:
     — Сейчас я пойду их ловить. А ты в мое отсутствие припомни Хромого. Когда я получу от тебя все, что хочу, я ведь могу тебя и ему отдать. И снова эта улыбка.
     — Да уж, дамой ты никогда не была, — ответил я — правда, дрожащим голосом и в ее удаляющуюся спину. За хозяйкой последовал и ее зверинец.
     Я проверил состояние Ворона. Без изменений.
     Я лег на койку, закрыл глаза, попытался очистить рассудок от мыслей. Один раз, когда мне требовалось связаться с Госпожой, этот прием уже сработал.
     Где она? Я знал, что недалеко, — прошлой ночью я ощутил ее присутствие. Но сейчас? Что за игру она затеяла?
     Она сказала, что не уделяет этому внимания… но есть внимание, а есть внимание. 
     
Глава 38
КРЕПОСТЬ В СДЕЛКЕ
     
     Бамм!! Опять эта дверь. На сей раз я услыхал, как человек-гора топочет по коридору, и не обратил внимания. Спросил только:
     «Тебя стучаться не учили, громила?» Никакого ответа. В комнату вошла Шепот.
     — Вставай, лекарь.
     Я схохмил бы, но что-то в ее голосе превратило прохладу камеры в мороз.
     Шепот выглядела ужасно. Не то чтобы она сильно изменилась внешне. Но что-то внутри ее стало мертвым, холодным… испуганным.
     — Что это за тварь? — потребовала она ответа.
     — Что за тварь? — ошарашенно переспросил я.
     — С которой вы путешествовали. Говори. Я молчал, не имея ни малейшего представления, о чем она толкует.
     — Мы нагнали их. Вернее, мои люди. Я успела только пересчитать их трупы. Что за тварь раздирает двадцать гончих и сотню рыцарей за несколько минут и исчезает без следа?
     Боги. Гоблин с Одноглазым превзошли сами себя.
     Я все еще молчал.
     — Вы пришли с Курганья. Где над чем-то колдовали. Что-то вызвали из могилы. — Кажется, она разговаривала сама с собой. — Сейчас мы это выясним. И выясним, насколько ты на самом деле несгибаем, солдат. — Она повернулась к великану: — Взять его.
     Я очень старался вести себя препоганейшим образом. Пай-заключенным я прикинулся ровно настолько, чтобы усыпить бдительность великана. Потом я наступил ему на ногу, проехавшись ребром подошвы по голени. Потом вывернулся и пнул великана в пах.
     Старею я, не та уже реакция. А великан оказался намного проворнее, чем положено при его весе. Он отшатнулся, поймал меня за ногу и швырнул через комнату. Двое имперцев подошли, подняли меня и поволокли. Я с удовлетворением заметил, что великан хромает.
     Я пытался вытворить еще несколько грязных трюков — просто чтобы за меня не сразу взялись. Били несильно. Меня привели в комнату, где Шепот обычно практиковалась в ведовстве, и привязали к деревянному креслу с высокой спинкой. Ничего особенно пыточного я не заметил, отчего ожидание стало совершенно непереносимым.
     Из меня уже выжали два-три высококачественных вопля и хотели приняться за меня всерьез, когда идиллия оказалась нарушена. Имперцы стащили меня со стула, торопливо поволокли в камеру. Мне было так плохо, что я этому не удивился…
     …Пока в коридоре у самых дверей камеры мы не натолкнулись на Госпожу.
     Значит, так. Моя весточка попала по назначению. А я-то думал, что ответ мне примерещился от большого желания. Но вот она — Госпожа.
     Имперцы сбежали. Неужели она так пугает собственных людей?
     Шепот осталась.
     Все, что они хотели сказать друг другу, осталось непроизнесенным. Шепот подняла меня на ноги, втолкнула в камеру. Лицо ее оставалось каменным, но глаза полыхали.
     — Черт. Опять меня одолели, — прохрипел я и рухнул на койку.
     Когда дверь захлопнулась, был день. Когда я проснулся, наступила ночь. Надо мной стояла Госпожа в прекраснейшем из своих обличий.
     — Я предупреждала тебя, — сказала она.
     — Ага. — Я попытался встать. Все тело болело — как от пыток, так и от перенапряжения перед поимкой.
     — Лежи. Я не пришла бы, не требуй этого мои собственные интересы.
     — Иначе я бы и не позвал.
     — Снова ты оказываешь мне услугу.
     — Только в интересах самосохранения.
     — Ты, как это у вас говорится, попал в костер со сковородки. Шепот потеряла сегодня немало людей. Как?
     — Не знаю. Гоблин и Одноглазый… — Я заткнулся. Чертово головокружение. Чертов ее участливый голос. Я и так слишком много сказал.
     — Это были не они. У них сил не хватит призвать нечто подобное. Я-то видела тела.
     — Тогда и я не знаю.
     — Я верю тебе. Но… Я видала такие раны прежде. Я покажу тебе до того, как мы отправимся в Башню. — Можно подумать, я сомневался. — И когда будешь смотреть — помни, что последний раз люди умирали так в те времена, когда миром правил мой супруг. Ничего не стыкуется. Но меня беспокоило не это, а мое собственное будущее.
     — Он уже зашевелился. Задолго до того, как я ожидала. Неужели он никогда не успокоится и не даст мне заняться своим делом?
     А вот и стыкуется. Одноглазый говорил, что какая-то тварь выбралась. Из-за этого в ловушке оказался Ворон.
     — Срань ты болотная. Ворон. Опять за свое. — Из-за его своеволия Властелин чуть не вырвался на свободу при Арче. Ворон тогда решил позаботиться о Душечке. — Что ты натворил?
     Но почему «оно» последовало за нами и защищало Гоблина с Одноглазым?
     — Так это Ворон?
     Любимые ошибки Костоправа, номер 2. Ну почему я не могу держать закрытым свое проклятое хлебало?!
     Госпожа наклонилась, положила ладонь ему на лоб. Я глядел на нее исподлобья, сбоку. Смотреть прямо я не рисковал. Она действительно могла очаровать и камень.
     — Я скоро вернусь, — сказала она, направляясь к двери. — Не бойся. Ты будешь в безопасности и без меня.
     Дверь закрылась.
     — Вот-вот, — прошептал я. — От Шепот я буду в безопасности. А от тебя?
     Я огляделся. Неужели я закончу свои дни в этой клетке?
     
     Шепот вывезла меня посмотреть на место бойни — где имперцы с собаками догнали Гоблина и Одноглазого. Очень, доложу вам, неприятное зрелище. Последний раз я видел нечто подобное, когда мы схватились с форвалакой в Берилле, прежде чем присоединиться к Госпоже. Неужели тварь добралась до нас и теперь опять гоняется за Одноглазым? Но он же убил ее во время битвы при Чарах. Или нет?
     Ведь Хромой-то выжил…
     О да, без всяких сомнений. Он явился ко мне на второй день после отбытия Госпожи — держали меня, как я узнал, в старой крепости в Сделке. Милый, дружеский визит, прямо как в старые, добрые времена.
     Его присутствие я ощутил еще до того, как увидел Взятого. И ужас едва не отнял у меня разум.
     Как он узнал?.. Шепот. Почти наверняка Шепот.
     ОН вплыл в мою камеру на маленьком ковре-самолете. Своему прозванию он уже не соответствовал. Он и передвигаться-то мог лишь на своем ковре. Он стал тенью живой твари, человеческим обломком, который поддерживали лишь колдовство и безумная, пылающая воля.
     Он вплыл в мою камеру, повисел, разглядывая меня. Я, как мог, изобразил безразличие — не получилось.
     — Твое время истекло, — прошелестел призрак голоса. — Конец твоей повести будет долгим и мучительным. Я буду наслаждаться каждым его мгновением.
     — Сомневаюсь. — Надо держаться выбранной роли. — Мамочке не понравится, что ты портишь ее пленников. — Ее тут нет, лекарь. — Хромой отплыл назад. — Мы скоро начнем. Пораздумав вначале.
     Из-за его спины выплыл клок безумного смеха. Я не уверен, смеялся ли он, Шепот или кто-то еще. Из коридора на нас смотрела она.
     — Но она здесь, — произнес голос.
     Взятые застыли. Шепот побледнела. Хромой как-то сложился внутрь себя.
     Госпожа материализовалась из ниоткуда, из облака золотой пыли. Она молчала. Взятые тоже не произнесли ни слова — что они могли сказать?
     Я хотел было вставить одну из своих хохмочек, но лучшая часть доблести возобладала. Вместо этого я попытался стать совсем маленьким. Как таракан, Чтобы не заметили.
     Правда, таракана можно раздавить и не заметив…
     — Хромой, — произнесла наконец Госпожа, — тебе дали задание. И ты не получал позволения покидать свой пост. Но ты его покинул. Снова. С тем же результатом, что и в тот раз, когда ты отправился в Розы, чтобы напакостить Душе-лову.
     Хромой сжался еще сильнее.
     Это было чертовски давно. Одна из наших атак на тогдашних мятежников. А получилось, что мятежники напали на штаб Хромого, когда тот отлучился, пытаясь подложить Душелову свинью.
     Значит, Душечка победила на равнине.
     Настроение мое резко улучшилось. Теперь я знал, что восстание не подавлено.
     — Иди, — приказала Госпожа. — И помни: больше прощения не будет. Отныне мы живем по тем жестким правилам, что установил мой супруг. Следующий раз будет для тебя последним. И для тебя, и для любого из моих слуг. Поняли? Шепот? Хромой?
     Они поняли. И очень многословно заверили ее в этом-.
     Видимо, был еще один уровень разговора, в слова не облеченный и оттого мне недоступный, потому что вышли Взятые совершенно убежденными, что жизни их зависят от безусловного и беспрекословного выполнения не только буквы, но и духа приказов. Они потерпели поражение.
     Госпожа пропала в тот самый миг, когда захлопнулась дверь камеры.
     Во плоти она появилась незадолго до заката. Гнев ее еще не улегся. Из болтовни стражников я узнал, что Шепот тоже отослали на равнину. Там шли серьезные бои. Остальные Взятые справиться не могли.
     — Покажи им, Душечка, — бормотал я. — Устрой им кровавую баню.
     Я старательно готовился встретить любую судьбу, какую бы для меня ни приготовили на складе ужасов рока.
     Сразу после заката стражники вытащили меня из камеры. Ворона тоже. Вопросов я не задавал — все равно не ответят.
     На центральном дворе крепости лежал ковер-самолет Госпожи. Солдаты положили Ворона на ковер, привязали. Мрачный сержант взмахом руки приказал мне залезать. Я послушался, удивив его тем, что знал, как это делать. Сердце мое трепыхалось в пятках. Я знал, куда мы полетим.
     В Башню.
     Ждал я полчаса. Наконец она пришла. Она показалась мне задумчивой. Я бы даже сказал, взволнованной и неуверенной. Она заняла свое место на головном конце ковра, и мы взлетели.
     Полет на ките намного удобнее и меньше треплет нервы. Летучий кит обладает массой, размерами.
     Мы поднялись на тысячу футов и двинулись на юг, делая вряд ли больше трех десятков миль в час. Перелет будет долгим, если только нам не предстоят остановки.
     Где-то через час Госпожа обернулась ко мне. В темноте я едва мог различить черты ее лица.
     — Я побывала в Курганье, Костоправ, — сказала она.
     Я промолчал, не зная, чего от меня ждут.
     — Что вы сделали? Кого освободили ваши колдуны?
     — Никого.
     Она посмотрела на Ворона.
     — Возможно, путь есть. — И после паузы: — Я знаю того, кто вырвался на свободу… Спи, лекарь. Поговорим в другой раз.
     И я заснул. А проснулся уже в другой камере. По мундирам стражников я понял, что новой моей тюрьмой стала Башня в Чарах.
     
Глава 39
ГОСТЬ В ЧАРАХ
     
     За мной пришел полковник из личной охраны Госпожи. Он был почти вежлив. Ее слуги постоянно затруднялись определить мой статус. Бедняги. В их иерархический порядок я никак не вписывался.
     — Она требует вас, — сообщил полковник. С ним была дюжина солдат. На почетную гвардию мало похоже. Но и на палачей они не смахивали.
     Впрочем, какая разница? Я пойду с ними, иначе им пришлось бы меня тащить.
     Выходя из комнаты, я обернулся. Ворон был еще жив. Полковник проводил меня до дверей во внутренней Башне, которая стоит в недрах Башни наружной; не многие бывали здесь, а еще меньше отсюда возвращались.
     — Идите, — сказал он. — Я слыхал, вам тут доводилось бывать. Вот и ступайте.
     Я шагнул за порог. Обернувшись, я увидел только глухую стену. На мгновение у меня закружилась голова, потом это прошло, и я оказался совсем в другом месте. Ее  силуэт вырисовывался на фоне окна, хотя покои Госпожи находятся в самой середине Башни.
     — Подойди.
     Я повиновался. Госпожа указала в не-окно. Я выглянул, там полыхал город. Над ним парили Взятые, метали тут же гаснущие разряды в фалангу опустошавших город летучих китов. На одном из китов летела Душечка. Пока чудовища оставались в ее безмагии, они были неуязвимы.
     — Они еще не победили, — напомнила Госпожа, прочтя мои мысли. — Оружие смертных достигает их. И твоей бандитки — Я тоже. Но это неважно. Я решила приостановить боевые действия.
     Я рассмеялся.
     — Тогда мы выиграли!
     В первый раз мне удалось задеть ее своей болтовней. Большая ошибка — смеяться над Госпожой. Чувства могут заставить ее пересмотреть решение, принятое рассудком.
     — Вы не выиграли ничего. Если смена приоритетов производит такое впечатление, я не стану отводить войска. Я изменю направление основного удара.
     Чтоб ты сдох, Костоправ. Научишься ты когда-нибудь держать пасть на замке? Да ты любого уговоришь пропустить тебя через мясорубку.
     Взяв себя в руки, она повернулась ко мне. Госпожа, в двух шагах от меня.
     — Сарказм оставь для своих летописей, если желаешь. Но в разговоре со мной будь готов заплатить цену.
     — Я понимаю.
     — Так я и думала.
     Она снова глянула в не-окно. На далекий город — похоже, на Стужу — рухнул, полыхая, летучий кит, попавший под залп невиданно огромных баллист. В сюрпризы могут играть и двое.
     — Как продвигается перевод?
     — Что?
     — Документы, которые ты нашел в Облачном лесу, отдал моей покойной сестре по прозванию Душелов, отнял у нее, отдал своему приятелю Ворону, а теперь отобрал и у него. Те бумаги, в которых, как ты думаешь, скрыт ключ к вашей победе.
     — Ах, те  документы. Плохо продвигается. Почти никак.
     — И не продвинется. Того, что ты ищешь, там нет.
     — Но..
     — Ты пошел по ложному следу. Да-да, я знаю: их собрал Боманц, так что в них непременно должно быть мое истинное имя. Так? Но мое имя стерто везде — кроме, возможно, памяти моего супруга. — Она внезапно отдалилась. — Победа при Арче обошлась дорого.
     — Он слишком поздно усвоил урок Боманца.
     — Так ты заметил? У него достаточно сил, чтобы вырвать сведения из случившегося… Нет, моего имени в бумагах нет. А вот его —  есть. Потому-то они так привлекали мою сестру. Она увидела возможность свергнуть нас обоих. Она знала меня. Мы ведь с ней росли вместе. И друг от друга нас охраняла только тщательно сплетенная охранная сеть. Наняв вас в Берилле, она хотела всего лишь подсидеть меня. Но когда ты добыл эти документы…
     Она не столько объясняла, сколько размышляла вслух.
     Меня озарило.
     — Ты  не знаешь его имени!
     — Этот союз не был браком по любви, лекарь. Всего лишь неустойчивое перемирие. Скажи, как мне получить эти документы?
     — Никак.
     — Тогда проиграем мы все. Это правда, Костоправ. Пока мы тут спорим, пока наши с тобой сторонники режут друг другу глотки, общий наш враг стряхивает цепи. Все смерти, что ты видишь, будут напрасны, если Властелин вырвется на свободу.
     — Уничтожь его.
     — Это невозможно. — В городке, где я родился, ходит народная сказка о человеке столь могучем, что он осмелился потешаться над богами. Но в конце его мощь оказалась всего лишь гордыней, ибо есть сила, перед которой склоняются даже боги.
     — Так в чем суть?
     — Смерть побеждает всех, если переиначить старинную поговорку. Даже Властелин не может каждый раз побеждать в борьбе со смертью.
     — Есть способы, — признала Госпожа. — Но не без этих бумаг. А сейчас возвращайся к себе и поразмысли. Мы еще поговорим. Как-то внезапно меня выставили. Госпожа повернулась к горящему городу, и я вдруг понял, где тут выход. Непреодолимая сила погнала меня к двери. Секунда головокружения, и я снаружи.
     Припыхтел полковник, провел меня в камеру.
     Я плюхнулся на койку и, как мне было приказано, стал размышлять.
     Властелин шевелится, тому свидетельств достаточно, но… Слишком потрясло меня, что бумаги не содержат того рычага, на который мы так надеялись. Эту новость я должен был либо проглотить, либо отвергнуть, и мой выбор будет иметь серьезные последствия.
     Госпожа пользовалась мной в своих целях. Конечно. Мне представилось несколько возможностей — все малоприятные, и все вполне осмысленные…
     Она сама сказала: если Властелин вырвется — нам всем конец, что хорошим ребятам, что плохим.
     Я заснул. И видел сны, но не запомнил. Проснувшись, я обнаружил еще горячий обед на столике, которого прежде не было. А еще на столике имелся полный набор письменных принадлежностей.
     Она ожидала, что я продолжу свои Анналы.
     Я умял половину обеда, прежде чем заметил отсутствие Ворона. Беспокойство впилось в меня с новой силой. Куда его унесли? Зачем? Для чего он мог понадобиться Госпоже? Как рычаг?
     Странно течет время в Башне.
     Когда я покончил с обедом, явился давешний полковник. Все с теми же солдатами.
     — Она требует вас снова, — объявил он.
     — Опять? Я же только что оттуда.
     — Четыре дня назад.
     Я потрогал щеку. В последнее время я носил только небольшую бородку. А теперь весь зарос. Вот так. Заснул, называется.
     — Бритву никак нельзя достать? Полковник чуть заметно улыбнулся.
     — А как вы думаете? Можно позвать цирюльника. Идете?
     Можно подумать, у меня есть выбор. Лучше идти самому, пока не потащили.
     Процедура та же. Госпожа вновь стояла у окна. Теперь там виднелись осажденные укрепления Шепот в каком-то углу равнины. Тяжелых баллист там не было. Летучий кит держал гарнизон в укрытиях, в то время как бродячие деревья разбирали внешнюю стену простейшим способом — прорастая в нее до полного ее разрушения. Так джунгли разрушают покинутый город, только этот лес рушил камень в десять тысяч раз быстрее обычного.
     — Вся пустыня поднялась против меня, — сказала она. — Атаки на форпосты Шепот до неприятного разнообразны.
     — Подозреваю, что твое присутствие вызывает там неприязнь. Я думал, ты собираешься выйти из боя.
     — Я пыталась. Твоя глухая крестьянка не пытается мне помочь. Подумал?
     — Я спал, а не думал. Как тебе превосходно известно.
     — Да-да. У меня были неотложные дела. Теперь я могу посвятить внимание этой проблеме.
     Ее взгляд вызывал желание бежать подальше… Она махнула рукой. Я застыл. Она приказала мне отойти и сесть в кресло. Я подчинился, неспособный стряхнуть чары, хотя знал, что последует за этим.
     Госпожа встала передо мной, закрыв один глаз. Открытый становился все больше и больше, надвинулся, поглотил меня…
     Кажется, я завизжал.
     Это стало неизбежностью с того момента, как меня схватили, пусть я и тешил себя надеждами. Теперь она выпьет мой разум, как паук высасывает муху…
     
     Очнулся я в своей камере, чувствуя себя так, точно побывал в аду. Голова раскалывалась. Чтобы встать и проковылять к медицинской сумке (которую мне вернули, изъяв предварительно ядовитые препараты), потребовались героические усилия. Я приготовил себе настой ивовой коры — это заняло небольшую вечность, огня-то у меня не было.
     Когда я, матерясь, посасывал слабый горький настой, пришел какой-то тип. Незнакомый. Тип, кажется, удивился, что я уже встал.
     — Добрый день, — сказал тип. — Быстро вы оправились.
     — А ты кто такой, твою мать?
     — Лекарь. Обязан вас проверять ежечасно. Мы ожидали, что вы еще долго не очнетесь. Голова болит?
     — Охрененно.
     — Злитесь. Это хорошо — Он поставил свой мешок рядом с моей сумкой, куда не преминул заглянуть. — Что принимали?
     Я объяснил и поинтересовался:
     — Почему хорошо-то?
     — Иногда наступает полное безразличие. Так и угасают.
     — Да-а? — А не вышибить ли мне из него дух, просто развлечения ради? Сплин разогнать. А толку? Обязательно влетит громила-стражник, и мне станет еще больнее. Да и труд это слишком тяжелый.
     — Вы тут на особом положении?
     — Мне кажется, что да. Слабая улыбка.
     — Выпейте. Это получше настоя из коры. Я выхлебал предложенную микстуру.
     — Она очень волнуется. Первый раз вижу, чтобы она беспокоилась из-за подвергнутого глубокой проверке.
     — Даже так? — Дурное настроение как-то улетучилось. Его микстура действовала быстро и сильно. — Что это за варево? Мне пригодилась бы пара бочек.
     — Оно вызывает привыкание. Его получают из сока верхних четырех листьев травы парсифаль.
     — Первый раз слышу.
     — Редкое растение, — ответил лекарь, продолжая меня осматривать. — Растет в каких-то Полых холмах. Туземцы используют его как наркотик.
     Отряд проходил когда-то через эти жуткие места.
     — Я и не знал, что там есть туземцы.
     — Их еще меньше, чем этой травы. В совете поговаривали, что после войны траву будут выращивать на плантациях. Как лекарство. — Он пощелкал языком, чем очень напомнил мне беззубого старца, у которого я учился лекарскому ремеслу. Странно. Я столько лет не вспоминал о Нем. И еще более странно — на поверхность сознания выплывали, как глубинные рыбы на свет, старые воспоминания. Госпожа хорошо взболтала мои мозги.
     Я не стал расспрашивать о коммерческом выращивании лекарственных трав, хотя эта идея решительно не соответствовала сложившемуся у меня образу Госпожи. Злодеи обычно не стремятся унимать чужую боль.
     — Как вы к ней относитесь? — К Госпоже? Сейчас — не слишком ласково. А ты?
     Он не ответил на вопрос.
     — Она желает увидеться с вами, как только вы придете в себя.
     — Ожидает — значит, приказывает, — парировал я. — Мне уже кажется, что я не совсем и пленник. Как насчет выпустить меня погулять по крыше? Оттуда я вряд ли убегу.
     — Я выясню, разрешено ли это. А пока можете размяться здесь.
     Ха-ха. Единственная моя разминка — кувырки извилин. Мне просто хочется выбраться за пределы четырех стен.
     — Ну что, я еще жив? — спросил я, когда лекарь завершил осмотр.
     — Пока — да. Хотя я очень удивлен, как вы при вашем отношении к делу выжили в таком подразделении, как Черный Отряд.
     — Там меня любят. Боготворят. Волоска на моей голове не тронут. — Настроение мое опять ухудшилось, когда он помянул Отряд. — Ты не знаешь, давно ли я тут торчу?
     — Нет. Полагаю, не меньше недели. Возможно, дольше.
     Так. Подозреваю, не меньше десяти дней. Если наши колдуны, путешествуя налегке, очень поторопятся и если их путь останется неизвестен… за это время они могли пройти миль четыреста. Один шаг из многих. Дерьмо.
     Тянуть время уже бесполезно, госпожа знает все, что знаю я. Интересно, пригодится ли это ей? И удивит ли?
     — Как там мой друг? — спросил я во внезапном приступе вины.
     — Не знаю. Его перевезли на север, потому что связь с его душой готова была порваться. Я уверен, при следующей вашей встрече Госпожа поднимет этот вопрос. Я закончил. Счастливо оставаться.
     — Весельчак ублюдочный.
     Он вышел, ухмыляясь.
     Профессионал.
     Через пару минут вошел полковник:
     — Мне передали, что вы хотите выйти на крышу.
     — Ага.
     — Когда надумаете прогуляться, скажите охраннику. — Что-то его еще томило. — В вашем отряде дисциплина какая-нибудь есть? — спросил он после короткой паузы.
     Его раздражало, что я не обращаюсь к нему «сударь». Мне пришло в голову несколько хамских ответов, но я подавил желание их высказать. Мой статус не долго может оставаться загадочным.
     — Да. Хотя и слабее, чем в прежние времена. После Арчи нас осталось слишком мало, чтобы такой порядок окупался.
     Хороший ход, Костоправ. Пусть оправдываются. Напомни им, что в нынешнее жалкое состояние Отряд пришел, сражаясь за Госпожу. И напомни, что первыми сдавались сатрапы империи. Офицеры должны это знать. И думать об этом хоть иногда.
     — Жаль, — сказал полковник.
     — Вы мой личный сторожевой пес?
     — Да. Она почему-то очень вас ценит.
     — Я когда-то посвятил ей поэму, — соврал я. — И поставлял кое-какие товары.
     Полковник нахмурился, решив, что я над ним издеваюсь.
     — Спасибо. — Я предложил оливковую ветвь. — Прежде чем идти на крышу, я поработаю немного.
     Здорово я отстал. С тех пор как мы покинули равнину, я набросал лишь несколько заметок в «Синелохе».
     Я писал, пока руку не скрутила судорога. Потом поел — стражник принес обед как раз, когда я посыпал песком последний лист. Заглотав еду, я постучал в дверь и сказал охраннику, что готов пойти наверх. Когда дверь открылась, я обнаружил, что ее не запирали.
     Даже если я выйду из комнаты, куда мне податься? О побеге и думать глупо.
     У меня появилось чувство, что я готов принять пост официального историка. Нравится мне это или нет, но это меньшее из многих зол.
     Мне предстояло принять немало тяжелых решений. Я хотел обдумать все как следует. Госпожа понимала — у нее хватит таланта и силы, чтобы обскакать по части предвидения старого лекаря, шесть лет просидевшего в глуши.
     
     Закат. Пламенеет запад, полыхают облака. Небо расцвечено необычайными красками. Холодный и свежий северный ветерок заставляет ежиться. Охранник держался в отдалении, создавая иллюзию свободы. Я подошел к северному парапету.
     Следов проходившей тут великой битвы почти не осталось. Там, где прежде стояли и пылали укрепления, колья, осадные машины, где люди гибли десятками тысяч, теперь был парк. Передовую отмечала черная, каменная звезда в пятистах ярдах от Башни.
     Мне почудились рев и грохот, я вспомнил орду мятежников, что накатывалась неутомимо, как море, волна за волной, разбиваясь о неподатливые ряды защитников. Я вспомнил Взятых в бою, их жуткие смерти, колдовство безумное, бешеное…
     — То была битва битв, не так ли? Я не обернулся к ней.
     — О да. Я никогда не отдавал ей должного.
     — О ней еще споют.
     Госпожа глянула вверх. В небе начали появляться звезды. В сумерках ее лицо казалось бледным и напряженным. Никогда прежде я не видел на нем ничего, кроме самодовольства.
     — Что случилось? — Вот теперь я обернулся. Группка солдат стояла в отдалении, глядя на нас — не то потрясенные, не то очарованные.
     — Мне было прозрение. Несколько прозрений, с первого раза я не смогла получить удовлетворительного результата.
     — И?
     — Возможно, результата нет вовсе. Я ждал. Не стоит торопить самое могущественное существо в мире. Достаточно поразительно уже то, что она намерена довериться смертному.
     — Все течет. Я видела три будущих. Надвигается кризис, исторический миг. Я глянул на нее почти в упор. Лиловые сумерки пали на ее лицо. Прядка темных волос лежала на щеке — не нарочно; желание прикоснуться, обнять, может, даже утешить затопило меня.
     — Три будущих?
     — Три. И ни в одном из них мне нет места. Что можно сказать в такой момент? Что это может быть ошибка? Сами говорите Госпоже, что она своего дела не знает.
     — В одном будущем победит твое глухое дитя. Но это наименее вероятный исход, и она погибнет ради победы вместе со всеми соратниками. В другом — мой супруг разорвет могильные оковы и восстановит свое Владычество. И тьма опустится на десять тысяч лет. А в третьем он сокрушен навеки. Это самое сильное, самое завораживающее видение… но цена высока. Скажи, Костоправ, есть ли боги? Я никогда не верила в богов. — Не знаю. Госпожа. Я еще не встречал осмысленной религии. Они обычно непоследовательны. Боги, судя по описаниям их поклонников, большей частью — психопаты с манией величия и паранойей. Не знаю, как они живут со своим сумасшествием. Возможно, впрочем, что люди просто неспособны правильно интерпретировать действия существа, настолько их превосходящего. Может быть, каждая вера — это искаженный и извращенный осколок истины. Может быть, и есть силы, лепящие наш мир. Но я никогда не мог понять, зачем богу в столь громадном мире волноваться из-за человеческих судеб или молитв. — Когда я была девочкой… у нас с сестрами был учитель.
     Заметил ли я? Да я весь обратился в слух, от макушки до пят.
     — Учитель?
     — Да. Он утверждал, что мы и есть боги, что мы творим собственную судьбу. И только мы определяем, что станется с нами. Изъясняясь просто, мы сами загоняем себя в ловушку.
     — Интересно..
     — Именно. Но есть и бог на свете, Костоправ. Не из сотрясателей тверди, нет. Он — отрицатель. Он завершает все повести. Его глад неутолим, и все вселенная соскользнет когда-нибудь в его пасть.
     — Смерть?
     — Я не хочу умирать. Костоправ. Все, что есть во мне, вопиет против несправедливости смерти. Все, что я есть, чем была и, наверное, буду, вылеплено стремлением избежать конца. — Она тихонько рассмеялась, сдерживая истерику. — Я построила бы себе мир, где я в безопасности. И краеугольным камнем его стала бы смерть.
     Близился конец мечтаний. Я тоже не мог представить себе мир, в котором нет меня. И сердце мое гневалось. Гневается. Очень легко представить, как страх смерти становится манией.
     — Я понимаю.
     — Может быть. Перед вратами тьмы мы все равны, не так ли? Песок струится для всех. Жизнь — только всплеск, кричащий на зубах вечности. Но как же это все нечестно!
     Я вспомнил Праотца-Дерево. Даже он сгинет когда-нибудь. Да, смерть жестока и ненасытна.
     — Обдумал ли ты? — спросила Госпожа.
     — Наверное, да. Я не некроман. Но я видел пути, которыми идти не желаю.
     — Что ж, Костоправ, ты свободен.
     Удар. Недоверие пронзило меня до самых пят.
     — Что, простите?
     — Ты свободен. Ворота Башни открыты. Достаточно выйти из них. Но ты можешь и остаться, занять свое место в борьбе, объединяющей нас всех.
     Закат почти погас, только высокие облака еще озарялись снизу солнцем. По индиговому восточному небу плыл на запад эскадрон ярких точек. Направлялись они, кажется, к Башне.
     Я пробормотал что-то невнятное.
     — Желает она того или нет, Госпожа Чар снова должна сразиться со своим супругом, — произнесла она. — И до тех пор, пока не придет к своему исходу эта борьба, иной не будет. Ты видишь, как  возвращаются Взятые. Армии с востока движутся к Курганью. Войска за границами равнины получили приказ отступить на позиции к востоку. Твое глухое дитя в безопасности, если только она не придет к нам с мечом. Наступает перемирие. Возможно, навсегда. — Слабая улыбка. — С кем станет сражаться Белая Роза, если не будет Госпожи?
     С этими словами она оставила меня в полном ошеломлении и отошла поприветствовать своих ратоборцев. Ковры опадали из темноты, как осенние листья. Я придвинулся было, но мой личный охранник заметил, что я не настолько близко знаком с Госпожой, чтобы позволить себе ее подслушивать.
     Северный ветер становился все холоднее. Не наша ли приходит осень?
     
Глава 40
ПРИНИМАЯ РЕШЕНИЕ
     
     Госпожа ничего у меня не требовала. Даже ее намеки были столь тонки, что додумываться до всего приходилось самостоятельно. Через два дня после нашего разговора на крыше я спросил полковника, могу ли я повидаться с ней. Полковник ответил, что выяснит. Подозреваю, что он действовал по приказу, — иначе стал бы спорить. Прошел еще день; полковник явился, сказав, что Госпожа нашла время принять меня.
     Я закрыл чернильницу, очистил перо, встал.
     — Спасибо.
     Он странно на меня покосился.
     — Что-то не так?
     — Нет-нет. Только… Я его понял.
     — Тоже не знаю. Но я уверен, что она хочет кое-что мне поручить.
     Полковник просиял. Этот довод был ему понятен.
     Обычная процедура. Когда я в очередной раз вступил в ее обиталище, Госпожа стояла у окна, открытого в сырые сумерки. Серый дождь, бурливые коричневые воды, налево едва различимы тени опасливо цепляющихся за высокий речной берег деревьев. Пейзаж сочился промозглым холодом. Очень знакомая картина.
     — Великая Скорбная река, — произнесла Госпожа. — В разливе. Она всегда в разливе, не так ли?
     Она поманила меня. Я подошел. Со времени моего последнего визита к обстановке добавился большой стол. На столешнице красовалась модель Курганья, выполненная с жуткой достоверностью — кажется, сейчас из казарм выбегут крошечные стражники.
     — Видишь? — спросила она.
     — Нет. Я почти не знаю тех мест, хотя был там дважды, — только город и казармы. Что я должен увидеть?
     — Реку. Твой друг Ворон, видимо, осознал ее значение. — Ее тонкий палец описал дугу далеко к востоку от речного русла, вгрызавшегося в гребень, на котором мы устроили тогда привал. — Во время моей победы при Арче река протекала здесь. На следующий год климат изменился. Постоянные разливы смещали русло сюда. Сегодня она гложет вот этот гребень. Я осматривала его лично — земля, в нем нет каменного остова. Он не продержится долго. Когда гребень смоет, река начнет подмывать курганы. Даже все заклятия Белой Розы не помешают ей срыть Великий курган. И с каждым фетишем, который унесет течением, моему супругу все легче будет выбираться. Я хмыкнул:
     — Против природы не попрешь.
     — Ну почему же? Надо только предвидеть. Белая Роза не предусмотрела этого. И я тоже, когда попыталась связать его ненадежнее. Теперь уже слишком поздно. Итак — ты собирался поговорить со мной?
     — Да. Я должен покинуть Башню.
     — Что ж. Тебе не надо было приходить ко мне. Ты свободен, можешь идти или остаться.
     — Я ухожу, потому что должен кое-что сделать. И тебе это отлично известно. Но пешком я не успею дойти вовремя, чтобы выполнить свое задание. И, скорее всего, сдохну по дороге. Я прошу перевезти меня.
     Госпожа улыбнулась, и улыбка ее была искренней, светлой, чуть иной, чем прежние.
     — Отлично. Я так и думала, что ты поймешь, где твое место. Когда ты будешь готов?
     — Через пять минут. И есть один вопрос. Ворон.
     — Его лечат в казармах Курганья. Пока мы ничем не можем ему помочь. Как только появится возможность, мы приложим все усилия. Достаточно?
     Не спорить же мне с ней.
     — Хорошо. Тебя перевезут. У тебя будет единственный в своем роде пилот. Сама Госпожа.
     — Я…
     — Я тоже раздумывала. Лучший для меня шаг — встретиться с твоей Белой Розой. Я отправляюсь с тобой.
     — Тебя сомнут, — выдавил я, похватав немного воздух ртом.
     — Нет, если не узнают. И не узнают, если им никто не скажет.
     Ну, в лицо ее и впрямь не признает никто. Я единственный из Отряда, кто видел ее и остался жив, чтобы этим хвастать. Но… Проклятие, этих «но» целая гора.
     — Если ты войдешь в безмагию, все твои заклятия спадут.
     — Нет. Не работают новые чары. Постоянные сохраняются.
     Я не понял ее и так и заявил.
     — При входе в безмагию спадет только мое очарование, потому что оно поддерживается активно. Но заклятие, которое изменяет и оставляет измененным, однако не работает в момент входа в безмагию, не спадет.
     На задворках моей памяти что-то зашевелилось. Я не мог отбросить назойливой мысли.
     — Если ты превратишься в лягушку и припрыгаешь в Крепость, то останешься лягушкой?
     — Если превращение было истинным, а не иллюзорным, — да.
     — Понимаю. — Я заложил эту мысль закладкой и решил позднее вволю побеспокоиться над ней.
     — Я стану твоей подобранной по дороге спутницей. Скажем, я помогла тебе раздобыть документы.
     Есть тут какой-то подвох. Или два. Не представлю, чтобы она доверила мне свою жизнь. Челюсть моя отпала.
     — Начинаешь понимать. — Она кивнула.
     — Ты слишком мне доверяешь.
     — Я знаю тебя лучше, чем ты сам. По твоим меркам, ты человек чести и достаточно циничен, чтобы признать существование меньшего зла. Мое Око видело  тебя.
     Меня передернуло.
     Она не извинялась. Мы оба знали, что извинения были бы пустыми.
     — Ну? — спросила она.
     — Я никак не пойму, зачем это тебе. Это ведь бессмысленно.
     — Мир изменился. Раньше существовали два полюса — я и эта твоя крестьяночка. Война шла между нами. Но то, что шевелится теперь на севере, — это новый полюс. Продолжение линии, в которой я середина, или вершина треугольника. Я хочу сказать, что мой супруг намерен уничтожить как меня, так и твою Белую Розу. И я думаю, что нам с ней следует избавиться от общей угрозы, прежде чем…
     — Достаточно, я понял. Но Душечка вряд ли окажется так прагматична. Слишком много в ней ненависти.
     — Возможно. Но попробовать стоит. Поможешь?
     Побывав в нескольких шагах от древнего мрака, увидев шляющихся по Курганью призраков, — о да, я сделал бы все что угодно, чтобы тот жуткий дух не сбросил могильные оковы. Но как, как, как поверить ей?
     То ли она прочла мои мысли, как это у колдунов в обычае, то ли догадалась.
     — Я буду в пределах безмагии.
     — Да. Мне надо подумать, — Сколько угодно. Я пока не могу вылететь. Подозреваю, не успела принять все меры предосторожности против дворцового переворота.
     
Глава 41
ГОРОДОК ЛОШАДЬ
     
     Две недели прошло, прежде чем мы вылетели наконец в Лошадь, скромный городок между Ветреным Краем и равниной Страха, в сотне миль от западных границ последней. Лошадь служит перевалочным пунктом для тех ненормальных купцов, что пытаются пересечь две пустыни. А в последнее время в городе расположился штаб тылового снабжения войск Шепот. Все подразделения, что были еще не на марше в Курганье, разместились здесь.
     Ох и промокнут же на севере эти придурки. Бесконечный перелет завершился, и мы тихо спланировали на землю. Глаза мои вылезали из орбит. Несмотря на то что несколько армий были уже выведены, база Шепот оставалась кишащим новосотворенными коврами муравейником.
     Ковры-самолеты оказались дюжины разновидностей. На одном поле я видел пять ковров чудовищного размера — сотню ярдов в длину и сорок в ширину. На каждом красовались металлические и деревянные заросли. На выровненных площадках валялись ковры необычной формы — вытянутые и довольно большие. Все с какими-то приспособлениями, и каждый заключен в клетку из тонкой медной сетки.
     — Зачем это все? — спросил я.
     — Мы приспосабливаемся к тактике врага. Твоя крестьянка не единственная, кто может воевать не по учебнику.
     Госпожа сошла с ковра и потянулась. Я сделал то же самое. После трех часов полета затекают все мышцы.
     — Возможно, у нас появится шанс испытать их в деле, несмотря на то что я отступила с равнины.
     — Что?
     — К Лошади движется крупный отряд мятежников. Несколько тысяч солдат и все, что может дать пустыня.
     Несколько тысяч? Откуда они взялись? Неужели все так изменилось?
     — Именно. — Опять это проклятое мозгокопание. — Оставленные мною города обеспечивают ее войско солдатами.
     — А что значит «испытать в деле»?
     — Я хочу остановить войну. Но я не избегаю сражений. Если твоя глухонемая продолжит движение на запад, я покажу ей, что даже с безмагией могу сокрушить ее.
     Мы стояли недалеко от одного из новых ковров. Я проковылял к нему. Тот походил скорее на очень большую лодку. С настоящими сиденьями. Два впереди и одно на корме. На носу стояла небольшая баллиста, на корме — другая, побольше. К бортам и днищу ковра были прицеплены восемь тридцатифутовых копий. У каждого в пяти футах за наконечником имелось утолщение размером с бочонок для гвоздей. И каждое было чернее, чем сердце Властелина. У лодкоковра имелись плавники, а какой-то шутник подрисовал на носу глаза и зубы.
     Соседние ковры, то бишь летающие лодки, строились явно по тому же образцу, хотя разные ремесленники явно поклонялись разным музам. Одна лодка имела вместо плавников нечто, напоминавшее круглые, прозрачные, паутинно-тонкие, сухие стручки футов пятнадцати в поперечнике.
     Госпожа не располагала временем, чтобы показывать мне новейшее оборудование, и не намеревалась отпускать меня разгуливать без присмотра. Не столько из недоверия, сколько ради моей безопасности. Если я не буду держаться у нее под боком, со мной может произойти несчастный случай.
     В Лошади собрались все Взятые. Даже самые старые мои друзья.
     
     Смелая девочка Душечка. Отвага стала ее подписью. Вся мощь равнины стояла в двадцати милях от Лошади, и кольцо смыкалось. Наступление, однако, оказалось медленным — приходилось приноравливаться к бродячим деревьям.
     Вслед за Госпожой я вышел на поле, где вокруг замеченных мною утром чудовищ лежали в ряд прочие ковры.
     — Я планировала провести показательный налет на ваш штаб, — заметила Госпожа, — но это, как мне кажется, будет убедительнее.
     Вокруг ковров суетились люди, грузили на великанские самолеты что-то глиняное, вроде цветочных горшков в виде урн с очень узкими горловинами. Каждый горшок имел футов пятнадцать в высоту; горловины заливались воском, а из днищ торчали длиннющие шесты с перекладинами на концах. Укладывали их штабелями.
     Я быстренько пересчитал — ковров больше, чем Взятых.
     — Но как они все взлетят?
     — С большими управится Благодетель. У него, как прежде у Ревуна, замечательные способности в управлении коврами-самолетами. Четыре свободных будут управляться им синхронно. Пойдем. Этот — наш.
     Я произнес что-то очень мудрое, кажется, «Глк?!!».
     — Я хочу, чтобы ты это видел.
     — Нас могут узнать.
     Кружили на узких, лодкообразных коврах Взятые. На втором-третьем рядах сидений суетились солдаты; те, что на корме, проверяли баллисты, боеприпасы, пружины в устройстве, натягивавшем тетиву после выстрела. Средний ряд вроде бы ничем особенным не занимался.
     — А для чего клетка?
     — Скоро узнаешь.
     — Но…
     — Взгляни на мир свежим взглядом, Костоправ. Без предвзятости.
     Мы с Госпожой обошли наш ковер-самолет кругом. Не знаю, что она проверяла, но осталась довольна. Солдаты, готовившие ковер к взлету, просияли от ее кивка.
     — Залезай, Костоправ. На второе сиденье. И привяжись покрепче. Скоро придется туго. Ну-ну.
     — Мы прокладываем путь, — пояснила Госпожа, пристегиваясь к переднему сиденью.
     Сзади уселся старый, опытный сержант; с сомнением глянул на меня, но промолчал. Передние места на каждом ковре занимали Взятые. На больших коврах экипаж состоял из четырех человек. Благодетель восседал на ковре посередине двойного клина.
     — Готовы? — окликнула нас Госпожа.
     — Да.
     — Так точно. — Это сержант.
     Ковер начал движение.
     Первые несколько секунд были, мягко говоря, тряскими. Тяжелый ковер не хотел подниматься, не протащившись немного по земле.
     Когда земля ушла вниз. Госпожа с улыбкой обернулась. Она наслаждалась полетом. Она попыталась разъяснить мне назначение окружавшего меня немыслимого букета рычагов и педалей.
     Потянуть и дернуть эти два — ковер начнет поворачиваться по продольной оси. Повернуть — и ковер свернет направо или налево. Суть состояла в том, что при помощи рычагов ковром можно было управлять.
     — А зачем? — крикнул я ветру. Слова сорвало у меня с губ. Наши глаза защищали очки, но лица оставались открытыми. Полагаю, еще до конца полета ветер сожжет нам кожу.
     Мы находились в двух тысячах миль над землей, в пяти милях от Лошади, намного оторвавшись от Взятых. Внизу пылила Душечкина армия.
     — Так зачем? — проорал я снова. Дно ушло у меня из-под ног. Госпожа сняла летательные чары?
     — Вот зачем. Поведешь лодку, когда мы войдем в безмагию.
     Какого дьявола?!
     После полудюжины проб я немного освоился, сообразил, что мы вообще собрались делать, и Госпожа ринулась на армию Душечки.
     Мы промчались по кругу, раздирая воздух, далеко за пределами безмагии. Меня потрясло, сколько сил накопила Душечка Полсотни летучих китов, включая нескольких тысячефутовых чудовищ. Сотни мант. Громадный клин бродячих деревьев. Батальоны солдат-людей. Сотни менгиров мерцают огоньками, окружая защитным кольцом бродячие деревья. Тысячи тварей, прыгающих, и скачущих, и ползучих, и переваливающихся, и летящих. Зрелище мерзостное и величественное.
     Когда мы пролетали над западным флангом, я заметил имперский отряд — фаланга числом две тысячи, на склоне холма в миле от первых рядов повстанческой армии. Смешно даже думать, что они устоят против Душечки.
     Несколько мант посмелее кружили на границах безмагии, плевались молниями, пролетавшими мимо или гаснувшими по пути. Я прикинул, что Душечка находится на спине летучего кита на высоте примерно тысячи футов. За время моего отсутствия она стала сильнее — ее безмагия заметно увеличилась. Вся ошеломительная повстанческая армия маршировала под ее прикрытием.
     Госпожа назвала нас первопроходцами. Наш ковер был оборудован иначе, чем остальные, но я поначалу не понял, что она имеет в виду. Пока она не начала действовать.
     Мы взмыли вертикально вверх. Старый сержант торопливо швырял за борт черные шарики, за которыми тянулись струйки красного или синего дыма. Сотни три, наверное. Дымовые шарики рассыпались, зависали на самой границе безмагии. Буйки, по которым могут лететь Взятые.
     Те появились как по волшебству. Выше нас, двойной клин больших ковров в окружении стайки меньших.
     Солдаты на больших коврах начали сбрасывать великанские, горшки, десятками — вниз, вниз, вниз, — мы следовали за эскадрой, стараясь не попасть под глиняный град. Горшки в полете переворачивались шестами вниз. Манты и летучие киты уворачивались от них.
     Ударяясь о землю, шест двигал поршень. Восковую пробку выбивала жидкость. Поршень высекал искру. Жидкость вспыхивала. Фонтан огня. И когда огонь достигал чего-то внутри горшков, те взрывались. Осколки выкашивали и людей, и чудовищ.
     Я в ужасе наблюдал, как расцветают бутоны огня. Наверху Взятые шли на второй заход. В огне чародейства нет. Безмагия тут бесполезна.
     На втором круге киты и манты засыпали снаряды молниями, но первые же несколько попаданий отучили их от этой повадки — от разрядов горшки взрывались в воздухе. Падали манты. Один кит едва не вспыхнул, но другие, поднявшись над ним, залили его балластной водой.
     Взятые пошли на третий заход. Своими горшками они могут растереть Душечкиной войско в пыль, если она ничего не предпримет.
     Она пошла в атаку.
     Дымные буйки заскользили по границе безмагии, обрисовывая ее полностью.
     Рассекая ветер. Госпожа повела ковер вверх.
     Двойной клин больших ковров отступил, летуны поменьше просто набирали высоту. Мы оказались позади Шепот и Хромого. Госпожа явно предугадывала реакцию Душечки.
     Чувства мои были, мягко говоря, смешанными.
     Ковер Шепот накренился носом вперед. Потом ковер Хромого. Потом наш. Потом — остальных Взятых.
     Шепот устремилась к особенно громадному летучему киту — все быстрее, быстрее. В трехстах футах от границы безмагии колдовские чары сорвали с ее ковра тридцатифутовые копья и метнули вперед, так, что, войдя в безмагию, они летели по обычной баллистической траектории.
     Шепот даже не пыталась уклониться от безмагии и нырнула прямо в нее. Падение ковра замедлил, управляя этими рыбьими плавниками, солдат на втором сиденье.
     Копья Шепот вонзились в голову кита. И вспыхнули.
     Пламя для этих чудовищ хуже чумы — наполняющий их газ исключительно горюч.
     Хромой не отставал от Шепот. Он выпустил два копья за границей безмагии и еще два — в ее пределах, просто сбросив их, пока человек на втором сиденье разворачивал ковер в нескольких дюймах от китовой спины.
     Мимо цели пролетело только одно копье.
     На спине летучего кита горело пять костров. Вокруг Шепот и Хромого трещали молнии.
     Потом в безмагию вошли мы.  Подъемные заклятия отказали. Меня охватила паника. И теперь я?..
     Мы мчались к полыхающему киту. Я дергал, тянул и пинал рычаги.
     — Не так сильно! — прокричала Госпожа. — Мягче! Спокойнее!
     Лодка подчинилась мне за секунду до того, как кит промчался мимо.
     Треснула молния — мимо. Мы пролетали между двумя китами поменьше. Госпожа дернула за спуск маленькой баллисты. В одного из монстров вонзился дрот. «За каким бесом?» — вяло изумился я. Для такой громады это даже не комариный укус.
     Но к стреле крепилась проволока, разматывавшаяся с катушки…
     Бздыннь!
     На мгновение меня ослепила вспышка. Зашевелились волосы. Прямое попадание манты… «Да нам конец», — подумал я.
     Металлическая сетка поглотила энергию разряда, сбросив ее по разматывающейся проволоке.
     Манта пристроилась к нам в кильватер. Сержант метнул в нее копьем, попавшим нашей преследовательнице под крыло. Манта дернулась и забилась, как бабочка со сломанным крылом.
     — Смотри, куда летишь! — вскричала Госпожа.
     Я обернулся. На нас мчался летучий кит, окруженный стайкой перепуганных мантенышей. Лучники повстанцев выпустили тучу стрел.
     Я успел дернуть каждый рычаг, нажать каждую педаль и обмочиться. Помогло, наверное, последнее — мы задели бок чудовища, но не врезались.
     Но чертов ковер принялся выписывать кренделя. Вокруг нас метались земля, небо и киты. На какое-то мгновение мне удалось разглядеть, как взрывается бок летучего кита, как огромный зверь складывается пополам, извергая потоки огня. Еще двое китов дымились… Но эта картина тут же исчезла. Когда ковер снова перевернулся, найти их взглядом я уже не мог. Наше падение началось достаточно высоко, чтобы я успел прийти в себя. Я подергал за рычаги и педали, чуть притормозил кувырканье…
     А потом это потеряло всякое значение. Мы вылетели из безмагии, и управление взяла на себя Госпожа.
     Я обернулся глянуть на сержанта. Тот окрысился на меня и скорбно помотал головой.
     Взгляд, брошенный на меня Госпожой, ободряющим назвать тоже было трудно.
     Мы набрали высоту и двинулись на запад, где собрались Взятые, чтобы полюбоваться результатом трудов своих.
     Уничтожен был только один кит. Остальных подранков товарищи залили балластной водой. Но несмотря на это, нападающие были деморализованы. Взятые не понесли вообще никаких потерь.
     И все же повстанцы наступали.
     В этот раз Взятые атаковали снизу, разгоняясь несколько миль над самой землей, чтобы перед самой границей безмагии резко взять вверх. Теперь я двигался между китами более осторожно, но близость земли действовала мне на нервы.
     — Зачем мы это делаем? — проорал я. Мы не атаковали, просто следовали за Шепот и Хромым.
     — Просто так. Ради острых ощущений. И чтобы ты смог написать об этом.
     — Я предпочел бы выдумывать.
     Госпожа рассмеялась.
     Мы поднялись и описали полный круг. Душечка опустила китов. Вторая атака уничтожила еще двух. Так низко Взятые не могли проноситься через безмагию насквозь. Кроме Хромого. Тот решил показать себя. Он отлетел на пять миль и набрал огромную скорость, прежде чем вломиться в безмагию.
     А с больших ковров тем временем метали последние горшки.
     Мне не приходилось видеть, чтобы Душечка совершала глупости. Не изменила она этому правилу и на сей раз.
     Несмотря на шум и суматоху, очевидно было, что при желании она и теперь может взять Лошадь. Взятые расстреляли большую часть боеприпасов. Хромой и большие ковры улетели — пополнять запасы. Остальные кружили высоко… Душечка овладела бы Лошадью, заплати она сколько нужно.
     Но цена была слишком велика.
     Душечка сделала верный выбор. Победа стоила бы ей, по моим прикидкам, половины армии. А летучие киты — слишком большая ценность, чтобы расставаться с ними ради столь ничтожного приобретения.
     Душечка отступила.
     Госпожа отвела свои войска и позволила противнице уйти, хотя могла бы продолжать атаки почти бесконечно.
     Мы сели. Я перебрался через борт намного раньше Госпожи и с рассчитанно-мелодраматическим жестом поцеловал землю. Госпожа расхохоталась.
     Она прекрасно провела время.
     — Ты отпустила их.
     — Я преподала им урок.
     — Она сменит тактику.
     — Разумеется. Но пока сила на моей стороне. Я не использую ее, и это кое о чем говорит. К тому времени, когда мы доберемся, твоя крестьянка хорошо обдумает все последствия.
     — Мне так тоже кажется.
     — Ты неплохо себя вел для новичка. А теперь пойди и напейся., , или что-нибудь в этом духе. Только подальше от Хромого.
     — Слушаюсь.
     Я отправился в отведенную мне комнату и попытался унять дрожь.
     
Глава 42
ВОЗВРАЩЕНИЕ
     
     В пределы равнины мы с Госпожой вступили через двенадцать дней после воздушного сражения над Лошадью. Мы ехали верхом на полудохлых клячах по старой тропе, право свободного прохода по которой обитатели равнины обычно уважают. В обтрепанной дорожной одежде Госпожа уже не была красавицей. Не старая карга, конечно, но и внимания особого она не привлекала.
     Мы ехали по равнине, твердо зная, что в самом худшем случае Великая Скорбная река подмоет Великий курган через три месяца.
     Менгиры наше присутствие заметили немедленно. Я ощутил их взгляды почти сразу же, а вот Госпоже пришлось показывать. Ради этой поездки она решилась научиться игнорировать все области восприятия, кроме чисто физических. За время нашей поездки ей предстояло вспомнить, как живут смертные, чтобы в Дыре она не наделала ошибок.
     Смелая женщина.
     Как, наверное, любой человек, готовый сыграть с Властелином на его собственном поле.
     Маячащих в отдалении менгиров я игнорировал, сосредоточившись на обычной жизни равнины, вскрывая тысячи крохотных ловушек, которые могли бы в худшем случае выдать Госпожу в женщине рядом со мной. Так всегда делают, когда на равнину приходит посторонний. Ничего необычного.
     На третий день нас едва не застала буря перемен. Госпожу буря потрясла.
     — Что это? — спросила она.
     Я как мог объяснил. Приплел все теории, какие только слышал. Она, разумеется, знала все это и без меня, но… лучше один раз увидеть.
     Вскоре после-, этого мы наткнулись на первый коралловый риф. Это значило, что мы забрались в самое сердце равнины, в гущу кошмаров. — Каким именем ты воспользуешься? — спросил я. — Мне бы лучше к нему привыкать.
     — Думаю, Ардат. — Она усмехнулась.
     — У тебя жестокое чувство юмора.
     — Возможно.
     Казалось, изображать обычную женщину доставляет ей удовольствие. Точно любовница вельможи, гуляющая по кабакам. Мы даже готовили с ней по очереди — к вящей скорби моего желудка.
     Интересно, что думали о наших отношениях менгиры? Несмотря на все усилия, холод формальности растопить было не так-то легко. И большее, что мы могли изобразить, — товарищество, и уж этому менгиры точно удивлялись. С каких это пор мужчина и женщина путешествуют вместе, а спят врозь?
     Вопрос о том, чтобы довести достоверность роли до такой степени, пока не вставал — к счастью. При одной мысли об этом меня охватывал такой ужас, что встать мог разве что вопрос.
     Вскарабкавшись на гребень холма в десяти милях от Дыры, мы наткнулись на очередного менгра. Тот стоял себе у дороги и ничего не делал — двадцать футов ненормальной каменюги.
     — Это и есть говорящий камень? — спросила Госпожа тоном усталой туристки.
     — Ага. Эй, каменюга, я вернулся.
     Менгир Промолчал. Мы прошли мимо. Когда я обернулся, камня уже не было.
     Изменилось не многое. Однако, перевалив через гребень последнего холма, я обнаружил у ручья лес бродячих деревьев. Брод охраняла толпа менгиров, как живых, так и мертвых; среди них носились вывернутые верблюд окентавры. Праотец-Дерево стояло в гордом одиночестве и звенело, хотя был полнейший штиль. Под клочковатыми облачками одиноко парила стервятникообразная птаха — возможно, та самая, что уже несколько дней следила за нами. Но человеческого присутствия — ни следа. Куда Душечка дела свою армию? Не в Дыру же запихнула.
     На мгновение меня охватил страх, что крепость оставлена. Но когда мы переехали через ручей, из кораллов вышли Ильмо и Молчун.
     Я ласточкой слетел с коня и сграбастал их обоих в охапку. Мы молча обнялись. Ни единого вопроса не прозвучало — в лучших традициях Черного Отряда.
     — Проклятие, — прошептал я. — Проклятие, как же хорошо вас снова видеть. Я уже слыхал, что вас на западе в порошок стерли.
     Ильмо с легким любопытством глянул на Госпожу.
     — Ох. Ильмо, Молчун — это Ардат. Она улыбнулась:
     — Очень приятно познакомиться. Костоправ так много о вас рассказывал.
     Ни слова не промолвил. Но она-то читала мои Анналы. Спешившись, она протянула им руку, и мои товарищи обалдело пожали ее — по их понятиям, обращаться на равных можно было только с Душечкой.
     — Ну, пошли вниз, — сказал я. — Пошли. Мне тысячу новостей надо сообщить.
     — Да-а? — произнес Ильмо.
     В сочетании со взглядом на дорогу за моей спиной это подразумевало многое. Кое-кто из ушедших со мной не вернулся.
     — Не знаю. За нами гналась половина Взятых. Нас разметало, и я так и не смог отыскать их. Но об их поимке тоже не слыхал. Пошли вниз. Мне надо доложить Душечке. Новости невероятные. И дайте пожрать чего-нибудь. Приходилось терпеть готовку друг друга, а она — повар еще хуже, чем я.
     — Брр. — Ильмо вздрогнул и огрел меня по спине. — И ты жив?
     — Да, я крепкий старый стервятник, Ильмо. Пора бы запомнить. Черт, я… — Я понял, что несу уже полный бред, и ухмыльнулся.
     — Добро пожаловать домой, Костоправ, — прожестикулировал Молчун. — Добро пожаловать.
     — Давай, — подбодрил я Госпожу, когда мы достигли входа в Дыру, и взял ее за руку. — Пока глаза не привыкнут, темно тут, как в могиле. И приготовься к вони.
     О боги, какая мерзость! Тут и навозный червь задохнется.
     Внизу бурлила жизнь; когда мы проходили мимо, наступала внимательная тишина, за нашими спинами шум возобновлялся. Молчун вел нас прямо в зал совещаний. Ильмо откололся по дороге — пошел добывать нам обед.
     Когда мы входили, я заметил, что все еще цепляюсь за руку Госпожи. Та улыбнулась мне, но в улыбке этой было больше половины нервного ожидания. Говорите мне потом про поход в логово дракона. Я тихо пожал ей руку — такой уж я смелый.
     Душечка выглядела измотанной. Как и Лейтенант. Было там еще с дюжину человек, почти все незнакомые. Видимо, они явились после того, как имперцы эвакуировали периметр равнины.
     Душечка надолго припала ко мне. Так надолго, что я покраснел. Мы с ней вообще-то к излияниям чувств не склонны. Наконец она отпустила меня и глянула на Госпожу с некоторой ревностью.
     — Это Ардат, — показал я. — Она поможет мне переводить. Она хорошо знает древние языки.
     Душечка кивнула, не задавая вопросов. Уж настолько мне тут доверяют.
     Принесли еду. Ильмо приволок стол и табуреты, выгнал всех, кроме меня, Лейтенанта, Молчуна и Госпожи, — да еще сам остался. Госпожу он тоже хотел отослать, но не решился.
     Пока мы ели, я урывками, когда рот и руки были свободны, рассказывал свою историю. Было несколько тяжелых моментов, особенно когда я сообщил Душечке, что Ворон еще жив. Теперь, задним числом, я полагаю, что для меня это было тяжелее, чем для нее. Я ожидал, что она разволнуется или сорвется в истерику. Ничего подобного не случилось.
     Вначале она просто отказалась мне верить. Я понимал ее — Ворон до своего исчезновения был центром ее мира. Она не могла представить, чтобы он включил ее в величайший спектакль своей жизни ради того, чтобы пошарить вокруг Курганья. Это казалось бессмысленным — Ворон никогда не лгал ей.
     Я тоже не видел тут смысла. Но, как я уже отмечал, у меня возникало подозрение, что в этой истории есть двойное дно. Я догадывался, что Ворон бежал не к чему-то, а от чего-то. 
     Спорила Душечка недолго. Она не из тех, кто не способен признать неприятную истину. С этой болью она справилась лучше, чем я ожидал, — возможно, худшее уже отболело много лет назад.
     Однако нынешнее состояние Ворона ничуть Душечку не успокаивало, а она и без того находилась в расстроенных чувствах после поражения под Лошадью — предвестника поражений более серьезных. Она уже подозревала, что ей придется сражаться против имперцев без помощи тех сведений, за которыми меня посылали.
     Всеобщее уныние я вызвал, объявив о провале миссии и добавив:
     — Из достоверных источников мне известно: того, что мы искали, в бумагах просто нет. Хотя я не могу быть уверен, пока мы с Ардат не закончим наше дело.
     Зато я кратко пересказал то, что вычитал в бумагах Ворона перед тем, как потерять их.
     Прямой лжи я не допускал. Потом, когда правда раскроется — а она раскроется, — лжи мне не простят, Я только опустил некоторые детали. Я даже рассказал о плене, допросе и заключении.
     — Так какого дьявола ты делаешь здесь? — осведомился Ильмо. — Почему ты вообще жив?
     — Нас отпустили. Меня и Ардат. После той заварушки под Лошадью. Это было сообщение. Со мной передали другое.
     — И какое?
     — Если только вы не глупы и не слепы, то должны были заметить, что вас не атакуют. Госпожа приказала прекратить все боевые действия против повстанцев. — Почему?
     — Не хочет силы тратить. Властелин вновь шевелится.
     — Кончай, Костоправ. Мы с ним разделались еще под Арчой.
     — Я был в Курганье. Я видел сам. Лейтенант, эта тварь скоро вырвется. Одно из ее созданий уже на свободе и, возможно, гоняется сейчас за Одноглазым с товарищами. Меня Госпожа убедила. Властелин вот-вот сорвется с цепи — и это будет пострашнее Арчи. — Я повернулся к Госпоже: — Ардат, как мы там считали? Я сбился со счета на равнине. Когда мы выезжали, оставалось девяносто дней.
     — Сюда вы добирались восемь, — подсказал Ильмо.
     Я поднял бровь.
     — Менгиры.
     — Ну да, конечно. Восемь дней. Из девяноста — это в худшем случае. Через восемьдесят два дня Великий курган отворится. — И я подробно рассказал, как разливается Великая Скорбная река.
     Лейтенанта я не убедил. Ильмо — тоже. И я не винил их. Госпожа коварна, и замыслы ее хитроумны. А наши поганцы всех судят по себе. Я не входил в миссионерский раж — я и сам не до конца верил в грядущую катастрофу.
     Верят мне эти двое или нет — неважно. Решения принимает Душечка.
     Она потребовала, чтобы вышли все, кроме меня. Я попросил Ильмо показать Ардат подземелье и подыскать ей комнату. Он глянул на меня искоса — как и все остальные, он подумал, что я подружку домой приволок.
     Мне с трудом удалось удержаться от улыбки. Столько лет меня изводили из-за романтической чепухи, что я кропал, когда мы только-только поступили к Госпоже на службу. А теперь я привел Госпожу в свой дом.
     Мне казалось, что Душечка захочет поговорить о Вороне. Я не ошибся, но меня здорово удивило, когда пальцы ее показали:
     — Она  прислала тебя, чтобы заключить союз? Сообразительная чертовка.
     — Не совсем, но практически — да. Я постарался описать все подробности, как известные, так и домысленные. Язык знаков — очень медленная штука, но Душечка оставалась спокойна и терпелива, — то, что творилось в ее душе, никак не проявлялось внешне. Мы перешли к ценности — вернее, ее отсутствию — вороха бумаг в моей комнате. О Вороне она не сказала ни слова. Как и об Ардат, хотя моя спутница явно не выходила у нее из головы.
     — Госпожа права в том, — показала Душечка, — что, когда Властелин готов восстать, старые свары отступают. Меня беспокоит другое: реальна ли угроза? Или это всего лишь хитроумная интрига, из тех, на которые, как мы знаем. Госпожа способна?
     — Реальна, — ответил я. — Меня убедил Ворон. Он был уверен в этом задолго до того, как у слуг Госпожи появились первые подозрения. Сколько я знаю, их убедили именно собранные им свидетельства.
     — Гоблин и Одноглазый — они живы?
     — Я не слыхал, чтобы их поймали.
     — Она должны быть где-то недалеко. Документы. Ключ все же в них.
     — Даже если в них нет имени Госпожи, а только ее супруга?
     — Она желала их видеть?
     — Подозреваю, да. Меня отпустили по определенному поводу, но причины за этим поводом я не вижу.
     — Так я и думала. — Душечка кивнула.
     — Но я убежден — она искренна. Властелин представляет опасность более грозную и близкую. А предусмотреть, каким способом она может предать нас, несложно.
     — Остается Ворон. Вот мы и приехали.
     — Да.
     — Я подумаю, Костоправ. — У нас мало времени.
     — И все время в мире. Я подумаю. А вы с твоей подружкой пока переводите.
     Я понял, что меня отсылают еще до того, как мы добрались до причины этой беседы наедине. Лицо у Душечки было каменное. Что творится за камнем — не разберешь. Я медленно двинулся к дверям.
     — Костоправ, постой, — показала она. Я остановился. Начинается.
     — Кто она, Костоправ?
     Проклятие! Опять меня обошли. Холодок по спине. Чувство вины. Я не хотел врать Душечке в лицо.
     — Просто женщина.
     — Значит, ничего особенного? А может быть, близкий друг?
     — Кое-что особенное в ней есть. На свой лад.
     — Понимаю. Попроси Молчуна зайти. Я снова поднялся, молча кивая. Она не останавливала меня, пока я не начал открывать дверь.
     Она приказала мне сесть — я подчинился. Душечка осталась на ногах.
     — Ты думаешь, что я холодно отношусь к новостям, — показала она, расхаживая по комнате. — Тебе неприятно, что я встретила весть о том, что Ворон жив, без особенной радости.
     — Нет. Я думал, это потрясет тебя. Взволнует.
     — Не потрясло. Я ожидала чего-то в этом роде. Расстроило — да. Когда открываются старые раны, очень больно.
     Я изумленно смотрел, как она мечется.
     — Наш Ворон. Он так и не вырос. Неколебим, как скала. Лишен малейших следов обезволивающей совести. Силен. Хитер. Жесток. Жесток. Все это, и сверх того. Так? Так. И трус.
     — Что? Как ты можешь…
     — Он сбежал. Много лет назад его жена оказалась замешана в каких-то махинациях с Хромым. Думаешь, он попытался узнать правду, во всем разобраться? Нет, он убивал и записался в Черный Отряд, чтобы убивать. Он бросил двух младенцев на произвол судьбы.
     Теперь Душечка кипела. Она раскрывала тайны, выплескивая наружу то, что я знал прежде лишь по смутным, расплывчатым намекам.
     — Не защищай его, — говорила она. — Я не преминула выяснить.
     Он бежал из Черного Отряда. Ради меня? Это был повод, а не причина. Он боялся привязанности. Почему он подобрал меня в той деревне? Чувствовал себя виноватым оттого, что бросил собственных детей. Я была безопасным ребенком. И, оставаясь ребенком, я оставалась безопасной — вклад капитала чувств. Но я выросла. Костоправ. И все эти годы для меня не существовало другого мужчины.
     А мне следовало догадаться. Я ведь видела, как он отталкивал людей, как только те пытались сблизиться с ним не на его условиях. Но после того кошмара, что он сотворил в Арче, мне показалось, что я смогу вернуть его. Когда мы бежали на юг от Госпожи и Отряда одновременно, я призналась ему в своих чувствах. Открыла копилку, где хранила мечты с тех самых пор, как начала думать о мужчинах.
     И он переменился. Он походил на перепуганного зверя в клетке. Когда появился с остатком Отряда Лейтенант, Ворон тут же успокоился. А через пару часов был уже «мертв».
     У меня уже тогда возникли подозрения. В глубине души я все знала. Только поэтому я сейчас не превратилась в тряпку, как ты ожидал. Ты знаешь, что иногда по ночам я плачу. Я плачу по детским мечтам. Потому что они не умирают, хотя я бессильна воплотить их. Я плачу, потому что не могу осуществить единственное свое настоящее желание. Понимаешь?
     Я вспомнил Госпожу, вспомнил ее судьбу и кивнул. Ответить было нечего.
     — Я сейчас снова расплачусь. Уходи. Пожалуйста. И пусть Молчун подойдет.
     Искать Молчуна не пришлось — он ждал в зале совещаний. Я посмотрел заходящему колдуну в спину, раздумывая, мерещится мне или это предвидение.
     Душечка дала мне немало поводов для размышлений.
     
Глава 43
ПИКНИК
     
     Стоит установить крайний срок, и время летит к нему стрелой. Часы вселенной завертелись, точно лопнула туго натянутая пружина. Четыре дня коту под хвост — фьють! А я ведь почти не тратил времени на сон.
     Мы с Ардат переводили. И переводили. И переводили. Она читала вслух, переводя с листа. Я записывала пока руки не сводила судорога. Иногда меня сменял Молчун.
     Ради проверки я подсовывал иногда уже переведенные документы, особенно те, над которыми мы работали со Следопытом. Нередко попадались расхождения.
     На четвертое утро я напал на след. Мы работали над одним из списков. Такой бал в наше время назывался бы войной. Или, самое меньшее, восстанием. Имя за именем. Имярек Такой-то из Оттуда-то, с госпожой Такой-то, шестнадцать титулов, из них действительности соответствуют четыре. К тому времени, когда герольды объявляли последнее имя, гости должны были скончаться от старости.
     И где-то в середине списка Госпожа на мгновение сбилась. «Ага!» — сказал я себе. Что-то близко. Я насторожил уши.
     Чтение продолжалось как ни в чем не бывало. Через несколько минут я уже не был уверен, что мне не померещилось. Разумно предположить, что насторожившее ее имя — не то, что она произносила в тот момент. Она вынуждена была подстраиваться под скорость моего письма. Ее глаза далеко обгоняли мою руку.
     Но ни одно из имен в списке не показалось мне знакомым.
     Я собрался позже просмотреть список еще раз, в одиночестве, надеясь, что Госпожа что-то пропустила.
     Но так и не получилось.
     — Перерыв, — сказала Госпожа после полудня. — Я хочу чаю. Костоправ, ты будешь?
     — Обязательно. И хлеба ломоть.
     Я царапал бумагу еще с полминуты, прежде чем сообразил, что произошло.
     Что? Сама Госпожа подает мне чай? А я ей приказы машинально отдаю? Меня перекосило. Насколько же она вжилась в роль? И насколько ее играет? Она, наверное, уже несколько веков не заваривала себе чай. Если вообще это когда-то делала.
     Я встал, собираясь пойти за ней, но у выхода замер.
     В пятнадцати шагах вниз по коридору, под слабой до скаредности лампой. Госпожу прижал к стенке Масло. Нес какую-то ерепень. Почему я не предусмотрел этого — понятия не имею. Сомневаюсь, что и Госпожа предусмотрела. Вряд ли с ней обходились подобным образом.
     Масло начал настаивать. Я хотел было развести их, потом раздумал. Не рассердить бы ее своим вмешательством.
     Тихие шаги с другой стороны. Ильмо. Застыл. Масло был слишком занят, чтобы нас заметить.
     — Надо что-то сделать, — прошептал Ильмо. — Этих хлопот нам еще не хватало.
     Госпожа не проявляла ни беспокойства, ни испуга.
     — Думаю, она справится сама.
     Масло получил однозначное «нет». Не принял отрицательного ответа. Попытался лапнуть.
     Получил за наглость мягкий шлепок. Это его только разозлило. Он решил взять желаемое силой. Мы с Ильмо уже двинулись вперед, когда Масло исчез в водовороте пинков и ударов, из которого тут же вывалился на грязный пол, правой рукой держась за живот, а левой — за правую. Ардат двинулась дальше, нимало не смутившись.
     — Я говорил, что она справится.
     — Напомни, чтобы я не переходил границы. — Ильмо ухмыльнулся и похлопал меня по плечу. — Но лежа она хороша, нет?
     Будь я проклят, если не покраснел. Моя глупая ухмылка только подтвердила подозрения Ильмо. Да ну его к бесу — все равно мне его не переубедить.
     Масло мы затащили ко мне в комнату. Я думал, его стошнит, но он удержался. Я проверил кости — не сломаны ли; нашел лишь несколько ушибов. — Он твой, Ильмо, — сказал я, заметив, что старый сержант уже готовится к выступлению, Ильмо взял Масло под локеток и проговорил:
     — А пройдем-ка ко мне в кабинет, рядовой, Когда Ильмо начинает учить уму-разуму, с потолка земля сыплется.
     Вернувшись, Ардат вела себя так, точно ничего и не случилось. Возможно, она не заметила, что мы были свидетелями.
     — Может, устроим перерыв? — спросила она через полчаса. — Выйдем на свежий воздух? Прогуляемся?
     — Хочешь, чтобы я пошел с тобой? Она кивнула:
     — Надо поговорить. Без свидетелей.
     — Ладно.
     Честно говоря, когда я отрывал нос от бумаги, меня самого охватывала клаустрофобия. Путешествие на запад напомнило мне о радостях пеших прогулок.
     — Ты голодна? — спросил я. — Или дело слишком серьезно, чтобы устроить пикник?
     Идея ее сначала удивила, а потом очаровала.
     — Отлично. Пошли.
     Мы отправились на кухню и в пекарню, набили припасами корзину и вышли наверх. Не знаю, как Госпожа, а я прекрасно видел ухмылки приятелей.
     На всю Дыру приходится одна дверь. В зал совещаний, за которым находятся личные покои Душечки: Ни у меня, ни у Ардат не было даже, занавески в дверях. Все решили, что мы ищем уединения на просторах, Мечты. Наверху наблюдателей не меньше, чем под землей. Просто они не люди.
     Когда мы вышли, до заката оставалось часа три, и солнце ударило нам в глаза., Жестоко. Но я ожидал этого. А вот Госпожу следовало предупредить.
     Мы побрели вверх по ручью молча, наслаждаясь чуть терпким воздухом. Пустыня молчала. Даже Праотец-Дерево не издал ни звука. Даже ветерок не вздыхал в кораллах.
     — Ну? — выговорил я наконец.
     — Мне надо было выйти. Стены смыкались. А от безмагии только хуже. Я чувствовала себя беспомощной. Это гложет разум.
     — Ах так.
     Мы обогнули мозговой коралл и наткнулись на менгра. Наверное, один из моих старых приятелей, потому что он отрапортовал:
     — Чужаки на равнине. Костоправ. — Правда? Какие чужаки, каменюга? Менгир промолчал.
     — Они всегда такие?
     — Бывают хуже. Ну, безмагия слабее. Тебе лучше?
     — Мне стало лучше, как только мы поднялись наверх. Это место — врата ада. Как только вы можете жить здесь?
     — Тут, конечно, паршиво, но это — дом. Мы вышли на прогалину. Госпожа замерла.
     — Что это?
     — Праотец-Дерево. Ты знаешь, что о нас думают там, внизу?
     — Знаю. Пусть думают. Назовем это защитной расцветкой. Это  и есть твой Праотец-Дерево? — Она указала на Него.
     — Он самый. — Я подошел к нему вплотную. — Как поживаешь, старик?
     Я задавал этот вопрос уже с полсотни раз. Я хочу сказать: он примечательное, конечно, но всего лишь дерево, так? Я не ожидал ответа. Но листья зазвенели в ту самую секунду, как я сказал последнее слово.
     — Вернись, Костоправ! — Голос Госпожи прозвучал повелительно, жестко и немного нервно. Я развернулся и промаршировал к ней.
     — Выходишь из роли?
     Уголком глаза я заметил движение, скользящую тень в стороне Дыры и сосредоточенно принялся разглядывать кусты и кораллы.
     — Говори потише. Нас подслушивают.
     — Ничего удивительного. — Она расстелила взятое нами с собой драное одеяло и уселась так, что кончики пальцев ног оказались на самой границе прогалины, потом сняла тряпку с корзины.
     Я сел рядом, так, чтобы видеть ползучую тень.
     — Ты знаешь, кто он? — спросила Госпожа, указывая на Дерево.
     — Никто не знает. Просто Праотец-Дерево. Племена — пустыни почитают его как бога. Мы не нашли этому подтверждений. Одноглазого с Гоблином, впрочем, зачаровал тот факт, что стоит Праотец точно в центре равнины.
     — Да, наверное… Так много стерлось при падении. Мне следовало знать. Мой супруг не первый в своем роде. Костоправ. Как и Белая Роза — в своем. Мне кажется, это великий круг. — Не понимаю.
     — Давным-давно, даже по моим меркам давно, случилась война, подобная войне Властелина и Белой Розы. Свет превозмог тьму, но, как всегда, тьма оставила на победителях свой след. Чтобы завершить борьбу навеки, они призвали существо из другого мира, плоскости, измерения — называй как хочешь, — как Гоблин призывает демонов, только это был молодой бог. Или почти бог. В облике ростка. Уже во времена моей юности это была всего лишь легенда, а тогда еще сохранялось многое из прошлого. Так что о деталях можно спорить, но, чтобы призвать это существо, гибли тысячи, опустошались целые края. Призвавшие посадили пленного бога на могиле своего великого врага, чтобы он держал его в земле. Этот бог-Дерево проживет миллион лет.
     — То есть… Праотец сидит на чем-то вроде Великого кургана?!
     — Я не связывала легенды с равниной, пока не увидела Дерево. Да. В этой земле лежит некто не лучше моего супруга. Теперь многое проясняется. Все сходится. Звери. Немыслимые говорящие камни. Коралловые рифы в тысяче миль от моря. Все это просочилось из иного мира. Бури перемен это сны Дерева.
     Она говорила долго, не столько объясняя, сколько осознавая. Я, разинув рот, вспоминал бурю перемен, захлестнувшую нас по пути на запад. Что за проклятие — попасть в кошмар бога.
     — Это безумие, — прошептал я и в то же мгновение рассмотрел тень, которую так старался отделить от теней кустов и кораллов. Молчун. Сидит на корточках, тихо, как змея в засаде. Молчун, который в последние три дня оказывался всюду, куда бы я ни сунулся, незаметный, потому что он же все время молчит.  Ну-ну. Вот вам и уверенность, что моя спутница не вызвала подозрений.
     — Это дурное место. Костоправ. Очень дурное. Скажи своей глухой крестьянке, чтобы убиралась отсюда.
     — Чтобы это сделать, мне придется объяснить причину, а заодно рассказать, кто мне такие советы дает. Вряд ли ее это впечатлит.
     — Наверное, ты прав. Что ж, это ненадолго. Давай поедим.
     Развернув сверток, Госпожа достала оттуда нечто, очень похожее на жареного кролика. На равнине кролики не водятся.
     — Пусть наших и надрали у Лошади, во в кладовке добра прибавилось.
     Я вгрызся в свею долю.
     Молчун, за которым я искоса следил, сидел неподвижно. «Ублюдок, — подумал я. — Чтоб  ты слюнями истек».
     Умяв третий кусок кролика, я сумел оторваться от еды настолько, чтобы спросить:
     — Эта древняя история, конечно, интересна, но к нам-то она имеет отношение или нет?
     Праотец-Дерево звенел как заведенный. Интересно, почему?
     — Ты боишься его?
     Госпожа не ответила. Я смахнул обглоданные кости с берега, встал.
     — Секундочку.
     Я подковылял к Праотцу Дереву.
     — Старик, у тебя семена есть? Или черенки? Что-нибудь, что мы могли бы посадить в Курганье на могиле нашего собственного врага?
     За столько лет я привык играть в беседу с Деревом. Его возраст вызывал во мне почти религиозное почтение, но я не верил ни племенам пустыни, ни Госпоже. Просто старое-старое, скрюченное дерево с необычными листьями и дурным характером.
     Характером?
     Когда я прикоснулся к нему, пытаясь прислониться и поискать в странной листве плоды, или орехи, или еще что-нибудь, Дерево меня укусило. Не зубами, конечно. Но искры полетели. Что-то ужалило мои пальцы; когда я вынул их изо рта, на кончиках виднелись ожоги.
     — Твою мать, — пробормотал я, отступив на пару шагов. — Не твою, конечно. Я-то думал, ты поможешь.
     Я даже не заметил, что рядом с укрытием Молчуна теперь стоял менгир. Еще несколько появилось на границах прогалины.
     Что-то ударило меня по темени, как балласт, сброшенный летучим китом с высоты сотни футов. Я упал. Меня колотили волны силы, волны мысли.
     Я всхлипывал, пытаясь подползти к Госпоже, она протянула мне руку, но не могла пересечь границы…
     Краешек этой силы стал мне понятен. Словно в меня втиснулись полсотни разумов, разбросанных по всему миру. Нет. По всей равнине. И не полсотни — больше. Они сплетались все плотнее, все туже… Я коснулся сознаний менгиров. И все исчезло. Кувалда прекратила барабанить по наковальне моего черепа. Я ползком добрался до края прогалины, хотя знал, что безопасности это мне не прибавит. Я заполз на одеяло, перевел дыхание и, наконец, повернулся к Дереву лицом. Листья его возмущенно звенели.
     — Что случилось?
     — Попросту говоря, он сказал мне — дескать, делаю что могу, и не для вас, а для своих созданий. Иди, мол, к бесу, оставь меня в покое, не чуди, а то окажешься в дерьме по уши. О-ох.
     Я обернулся посмотреть, как воспринял мою выходку Молчун.
     — Я предупреждала… — Госпожа тоже обернулась.
     — Кажется, у нас неприятности. Возможно, тебя узнали.
     По тропе к нам приближалось почти все население Дыры. И менгиры, — больше, чем людей. Вокруг нас смыкалось кольцо бродячих деревьев. И мы были безоружны — к нам приближалась Душечка. Нас окутала безмагия.
     Сияли белые шелка Душечки. Она обогнала Ильмо и Лейтенанта, двинулась ко мне. Рядом с ней возник Молчун. А позади шли Одноглазый, Гоблин, Следопыт и пес Жабодав. Все еще в дорожной пыли.
     Они уже несколько дней брели по равнине. А мне никто ни словом…
     Говорят, что люк под повешенным открывается всегда неожиданно. Секунд пятнадцать я просто стоял, раскрыв рот, потом тихо выдавил:
     — И что нам делать?
     Удивительно, но Госпожа стиснула мою руку:
     — Я проиграла. Не знаю. Это твои люди. Блеф. О-о! — Глаза ее сузились, взгляд напряженно застыл. Потом губы растянулись в тонкой усмешке. — Я вижу.
     — Что?
     — Ответы. Некоторые.. Тень намерений моего супруга. Тобой вертели куда больше, чем ты думаешь. Он понимал, что о речных разливах догадаются. Когда он заполучил Ворона, он решил привести к себе и твою крестьянку. Да, думаю… Пошли.
     На лицах моих старых товарищей не было враждебности — только недоумение.
     Круг смыкался.
     Госпожа вновь взяла меня за руку, отвела к стволу Праотца-Дерева.
     — Да будет мир между нами, пока чтишь ты его, о Древний. Идет тот, кого ты помнишь издревле! — И мне: — В мире много старых теней. Некоторые возникли еще в начале времен. Они слабы и редко привлекают внимание таких, как мой супруг или Взятые. Но в свите Душелова были те, кто старше этого Дерева. Они спали с ней в могиле.
     Я говорила, что узнаю способ, каким раздирались те трупы.
     Я стоял в кровавом свете заходящего солнца и ничего не понимал. Она с тем же успехом могла изъясняться на ючителле.
     Вплотную к нам подошли только Душечка, Молчун, Одноглазый и Гоблин. Ильмо и Лейтенант остановились на расстоянии броска. А вот Следопыт со своей дворнягой как-то растворились в толпе.
     — Что творится? — показал я Душечке. Я испугался.
     — Это мы и хотим выяснить. С тех пор как Гоблин, Одноглазый и Следопыт достигли равнины, донесения менгиров стали отрывочными и бессмысленными. С одной стороны, Гоблин и Одноглазый подтверждают твои слова — до того момента, как вы расстались.
     Я покосился на своих друзей — я не нашел отзвука дружбы. Глаза их были стеклянно-холодны. Казалось, их вела чья-то исполинская рука.
     — Отряд, — выкликнул Ильмо негромко. В отдалении пролетели на лодкообразных коврах двое Взятых, но приближаться не стали. Пальцы Госпожи дрогнули, но в остальном она держалась спокойно. Узнать летевших с такого расстояния было невозможно.
     — Это варево помешивает не один повар, — заметил я. — Переходи к делу, Молчун. Пока что ты меня только пугаешь до усрачки.
     — В империи ходит слух, — показал он, — что ты продался. Что ты привел сюда кого-то очень важного, чтобы убить Душечку. Может, даже одного из новых Взятых.
     Я не сумел удержаться от ухмылки. Тот, кто распространял слухи, не осмелился сказать всю правду.
     Моя ухмылка Молчуна убедила. Он меня знал. Поэтому, наверное, и следил за нами.
     Душечка тоже расслабилась. Но не Гоблин с Одноглазым.
     — Что с парнями. Молчун? Они похожи на зомби.
     — Говорят, что ты их продал. Что Следопыт тебя видел. Что если…
     — Что за херня?! Да кто такой этот Следопыт? Давай сюда этого здорового безмозглого сукина сына, пусть он скажет все мне в лицо!
     Свет мерк, разбухший помидор солнца скатился за холмы. Скоро совсем стемнеет. По спине у меня побежали мурашки. Будет это проклятое Дерево действовать или нет?
     Стоило мне подумать о Праотце-Дереве, как я ощутил его пронзительное внимание. И сгущающийся смутный гнев…
     Внезапно повсюду замерцали менгиры, даже за ручьем, в густом кустарнике. Взвизгнула собака. Молчун показал что-то Ильмо, но он стоял спиной ко мне, и я не разобрал что. Ильмо потрусил на шум.
     Менгиры двигались к нам стеной, загоняя… Ага! Следопыт и пес Жабодав! На физиономии Следопыта застыло тупое удивление. Дворняга все пыталась проскользнуть между менгирами. Те не пускали. Наши люди отскакивали, чтобы камни в спешке им не отдавили ноги.
     Менгиры вытолкнули Следопыта и пса Жабодава на прогалину. Дворняга взвыла, отчаянно и протяжно, потом, поджав хвост, спряталась в тени Следопыта. Они стояли в десяти футах от Душечки.
     — О боги, — прошептала Госпожа, так стиснув мою руку, что я едва не взвыл сам.
     В спутанной шевелюре Праотца-Дерева вспыхнуло ядро бури перемен.
     Огромной. Ужасной. Буйной. Буря поглотила нас, набросившись с такой яростью, что оставалось лишь терпеть. Облики плыли, менялись, текли; неизменным оставалось лишь пространство вокруг Душечки.
     Следопыт взвизгнул. Пес Жабодав испустил вой, расползшийся метастазами ужаса, как раковая опухоль. Они изменялись сильнее всего, превращаясь в тех бешеных и гнусных тварей, которых я видел по пути на запад.
     Госпожа крикнула что-то; буря унесла слова, но я уловил в ее голосе торжествующие нотки. Она помнила  эти обличья.
     Я воззрился на нее.
     Она не менялась.
     Невозможно. Создание, по которому я вздыхал пятнадцать лет, не может быть настоящей женщиной.
     Обнажив жуткие клыки, пес Жабодав кинулся в сердце бури, пытаясь добраться до Госпожи. Он тоже узнал ее. Он собирался покончить с ней, пока она беспомощна вблизи Душечки. Следопыт ковылял за ним, такой же обалделый, как и в человеческом облике.
     Хлестнула ветвь Праотца-Дерева, смахнув пса Жабодава, как человек отпихнул бы нападающего щенка. Трижды пес отважно кидался на него и трижды был сметен. На четвертый раз в морду ему ударила праматерь всех молний, отшвырнув дымящуюся тушу к самому ручью, где она с минуту лежала, подергиваясь. Потом пес с воем ухромал в пустыню.
     В то же время зверь-Следопыт кинулся на Душечку. Подхватив ее на плечо, он бросился на запад. И когда зверь, бывший псом Жабодавом, выбыл из игры, все взгляды обратились на Следопыта.
     Может, Праотец и не бог, но голос у него подходящий. Когда он заговорил, начали рушиться коралловые рифы. Те, кто стоял за границей прогалины, вопили, зажав уши. Нам, оказавшимся ближе, было почему-то легче.
     Не знаю, что говорил этот голос. Я не то что не понимал этого языка — я не мог его узнать. Но Следопыт понял. Он отпустил Душечку, вернулся, чтобы встать в самом сердце бури, перед лицом бога, пока его терзал могучий глас и бешенство лиловых молний перемывало его уродливые кости. Он поклонился Дереву, и пал ниц, и изменился по-настоящему. 
     Буря унялась так же неожиданно, как и возникла. Все рухнули на землю. Даже Госпожа. Но сознания мы не потеряли. В тусклом свете заката я увидел Взятых. Они решили, что настал их час.
     Отступив, они набрали скорость, пронеслись по баллистической через безмагию, и каждый выпустил четыре тридцатифутовых гарпуна для охоты на летучих китов. А я сидел на земле, держа за руку их мишень, и пускал слюни.
     — Они читают будущее не хуже меня, — прошептала Госпожа — как мне показалось, с громадным усилием. — Я забыла об этом.
     Тогда я не понимал, что она имеет в виду.
     Восемь копий летели вниз.
     Праотец-Дерево обратило на них внимание.
     Ковры рассыпались под седоками.
     Копья взорвались так высоко, что горящие обломки даже не долетели до земли.
     Взятые, впрочем, долетели. Спикировали по крутой дуге в плотные заросли кораллов на востоке. Потом меня объяло забытье. Последнее, что я запомнил, — что пустота покинула три глаза наших колдунов.
     
Глава 44
ПРОБУЖДЕНИЕ
     
     И были сны. Бесконечные кошмары. Когда-нибудь, если я проживу достаточно долго, если я переживу кошмар грядущий, я, может быть, запишу их, ибо в них — история бога, что есть Дерево, и твари, скованной его корнями. Нет. Наверное, нет. Достаточно описать одну жизнь, полную борьбы и ужаса. Мою собственную. Первой пошевелилась Госпожа. Потянулась и ущипнула меня. От боли встрепенулись нервы.
     — Встань, — выдохнула она едва слышно. — Помоги мне. Надо перенести твою Белую Розу. Ничего не понимаю.
     — Безмагия.
     Меня трясло. Я подумал, что это реакция на то, что нас сразило.
     — Тварь внизу — от нашего мира. Дерево — нет.
     Трясло не меня. Трясло землю. Тихой и частой дрожью. Теперь я услышал звук. Далеко-далеко внизу.
     Я начал понимать.
     Страх — удивительная сила. Ноги подняли меня сами. Над головой заходилось звоном Праотец-Дерево. В голосе ветряных колокольцев звучала паника.
     Госпожа тоже поднялась. Мы проковыляли к Душечке, поддерживая друг яруга. Каждый неуверенный шаг разгонял медлительную кровь. Я посмотрел Душечке в глаза — она была в сознании, но парализована. Лицо ее застыло маской страха и недоверия. Мы подняли ее, держа под мышки. Госпожа начала отсчитывать шаги. Не припомню, чтобы я когда-нибудь так надрывался. И не припомню, чтобы такой подвиг я совершил благодаря только силе воли.
     Земная дрожь быстро переросла в дробь конского галопа, потом в грохот лавины, потом в землетрясение. Почва вокруг Праотца-Дерева зашевелилась, вздыбилась. В небо ударил фонтан огня и пыли. Дерево вызвонило вопль. Синие молнии бились в его кроне. Мы все быстрее отступали по ручью.
     За нашими спинами кто-то завизжал.
     Образы в моем сознании. Боль того, что ползло из глубины. Праотец подвергал его мукам ада. Но оно стремилось к свободе.
     Я не оборачивался. Слишком я был испуган. Мне не хотелось смотреть, на что похож Властелин прежних лет.
     Но мы успели. Слава богам. Мы с Госпожой как-то ухитрились оттащить Душечку достаточно далеко от Праотца-Дерева, чтобы тот обрел в полной мере свою иномировую силу.
     Вопль налился силой и яростью — я упал наземь, зажимая уши, — и сгинул.
     — Костоправ, — прошептала Госпожа немного спустя. — Пойди посмотри, не нужна ли помощь остальным. Мы в безопасности. Дерево победило.
     Так быстро? После такого представления?
     Чтобы встать, мне потребовалось немыслимое усилие.
     В ветвях Праотца-Дерева все еще мерцал голубой нимб. Я с двухсот ярдов чувствовал его раздражение. По мере приближения это чyвcтвo росло.
     Земля вокруг ствола почти не изменилась, несмотря на недавнее буйство. Только казалась свежевспаханной и пробороненной. Некоторых из моих товарищей присыпало землей, но раневых не было. Все хоть немного, но шевелились. На всех лицах — полное ошеломление. Кроме Следопыта. Уродливое создание так и не обрело своего прежнего облика.
     Он встал одним из первых, спокойно помогал остальным, вытряхивал пыль из одежды дружескими шлепками. И не подумаешь, что только что он был нам смертельным врагом. Чудеса.
     Помощи никому не требовалось. Кроме бродячих деревьев и менгиров. Деревья оказались повалены, Менгиры… в основном тоже. И подняться они не могли.
     Я вздрогнул.
     И вздрогнул еще раз — подойдя к древнему Дереву.
     Из земли, цепляясь за корень Праотца, торчала человеческая рука до локтя — длинная, кожистая, зеленоватая, вместо ногтей — обломанные, кровоточащие когти. Таких рук не было ни у кого в Дыре.
     Рука чуть подергивалась.
     Наверху еще потрескивали синие искры.
     Что-то в этой руке будило во мне животное. Мне хотелось бежать от нее с воплями. Мне хотелось взять топор и изрубить ее. Ни того, ни другого я не сделал. У меня сложилось впечатление, что Праотец-Дерево наблюдает за мной, сильно нахмурившись, возможно, даже обвиняя меня в том, что я разбудил тварь с рукой;
     — Я ухожу, — сказал я. — Понимаю, что ты чувствуешь. Мне надо своего собственного гада утихомирить.
     Я отступил, кланяясь через три шага на четвертый.
     — Это еще что за спектакль?
     Я обернулся. На меня пялился Одноглазый. Явно решил, что у старика Костоправа в очередной раз крыша поехала.
     — Так, с Деревом болтаю. — Я оглянулся. Все уже встали, хотя многих здорово пошатывало. Наименее пострадавшие отправились помогать бродячим деревьям. Упавшим менгирам уже не помочь. Они уходят туда, куда уходят разумные камни. Потом их найдут поставленными прямо среди других мертвых менгиров у ручья.
     Я вернулся к Госпоже и Душечке. Душечка приходила в себя медленно и была слишком ошеломлена, чтобы вступать в разговор.
     — Все в порядке? — спросила Госпожа.
     — Кроме того парня под землей. Но ему немного не хватило. — Я описал руку. Госпожа кивнула:
     — Эту ошибку повторят не скоро.
     Вокруг уже собрались несколько человек во главе с Молчуном, поэтому почти все, что мы могли сказать, прозвучало бы подозрительно.
     — И что теперь? — все же прошептал я. На заднем плане Ильмо с Лейтенантом вопили, что надо принести факелы и работать при свете. Госпожа пожала плечами:
     — Что со Взятыми?
     — Хочешь их поискать?
     — Ты что?! Но мы же не можем пустить их разгуливать по нашему двору. Никто не скажет…
     — Менгиры проследят за ними, разве не так?
     — Зависит от того, насколько зол старик. Может, после нынешнего он готов отправить нас всех в ад курьерской почтой.
     — Тогда выясни.
     — Я пойду, — пискнул Гоблин. Ему требовался повод оказаться от Дерева как можно дальше.
     — Только не на всю ночь, — предупредил я. А вы что стоите? Помогли бы лучше Ильмо с Лейтенантом.
     От большинства я избавился. Но не от Молчуна. Отогнать Молчуна от Душечки мне не удастся, хоть в лепешку расшибись. У него сохранялись подозрения.
     Я растирал Душечке запястья, делал прочие глупости, в то время как лечило ее время.
     — Семьдесят восемь дней, — пробормотал я через несколько минут.
     — Вскоре станет слишком поздно, — ответила Госпожа.
     Я поднял бровь.
     — Без нее нам его не одолеть. А скоро наступит срок, когда она никаким способом не сможет добраться до места вовремя.
     Не знаю, что понял Молчун из этого диалога. Знаю только, что Госпожа подняла на него глаза и чуть улыбнулась — как всегда, читая чьи-то мысли.
     — Нам нужно Дерево. — И мне: — Мы не закончили наш пикник.
     — А?
     Она отошла на пару минут. Вернулась с окончательно измызганными одеялами и корзиной.
     — Смотри за ловушками, — посоветовала она, таща меня за руку в ночь. Что за игру она затеяла?
     
Глава 45
СДЕЛКА ЗАКЛЮЧЕНА
     
     Обломком лодки взошла луна. До этого мы не рисковали уходить далеко — звездного света для безопасности не хватало. Когда луна встала. Госпожа повела меня в обход к тому месту, где упали Взятые. Остановились мы на безопасной, хоть и песчаной прогалине. Госпожа расстелила одеяло. Мы находилось вне безмагии.
     — Садись.
     Я сел. Села и она.
     — Что?..
     — Молчи.
     Она закрыла глаза и ушла в себя.
     Интересно, оставил ли Молчун Душечку ради слежки за нами? И отпускают ли о нас грязные шуточки мои товарищи, поднимая бродячие деревья? И в какую адову игру я впутался?
     «Ну, кое-чему ты научился, Костоправ».
     Потом я заметил, что Госпожа вернулась из того транса, в который ушла.
     — Удивительно, —  прошептала она. — Кто бы мог подумать, что у них хватит смелости?
     — Что?
     — Наши летучие друзья. Я ожидала Шепот и Хромого, судя по их старым грехам. Но это Волдырь и Ехидный. Хотя ее мне следовало подозревать. У нее большие способности к некромании.
     Она снова размышляла вслух. Часто ли с ней такое бывает? Если часто, то она не привыкла иметь под боком свидетелей.
     — Что ты имеешь в виду? Она не обратила внимания.
     — Но сказали ли они остальным?
     Я вслушался и сложил кое-что вместе. Прозрение Госпожи — три возможных будущих, и ни в одном нет для нее места. Быть может, это значит, что и Взятым там места нет. Быть может, они решили взять будущее в свои руки, избавившись от своей повелительницы.
     Легкие шаги удивили меня, но не слишком. Я решил, что это Молчун решил за нами пошпионить. И оказался потрясен, когда рядом с нами села Душечка. Одна.
     Как я не заметил возвращения безмагии? Отвлекся, наверное.
     — Они еще не выбрались из кораллов, — продолжала Госпожа, словно не замечая Душечки. — Это занятие медленное, а они оба ранены. Коралл, конечно, не может их убить, но доставляет сильную боль. Пока они лежат и ждут рассвета.
     — И?
     — Они могут не выйти с равнины вовсе.
     — Душечка читает по губам.
     — Она уже знает.
     Ну я ведь тысячу раз повторял, что девочка умница.
     Думаю, именно это знание побудило Душечку занять место по другую сторону от меня.
     О да.
     Оказалось, что я играю роль переводчика.
     Проблема только в том, что записать эту беседу я не могу. Кто-то потом подправил мою память. У меня выдался только один случай сделать заметки, но теперь и они для меня потеряли всякий смысл.
     Шли какие-то переговоры. Сохранилось чувство глубокого изумления — Душечка желала заключить сделку. Госпожа — тоже.
     Они достигли соглашения. Хрупкого, конечно, потому что в пределах безмагии Госпожа потом держалась все время рядом со мной — чаще за моей спиной. Очень мило — изображать живой щит… А Душечка держалась рядом с Госпожой, чтобы та не воспользовалась своей силой.
     Один раз она ее все же отпустила.
     Но я чуть забегаю вперед. Вначале мы вернулись, никому не сказав о встрече. Мы с Госпожой возвратились чуть позже Душечки, стараясь изобразить последствия сердечного и бурного свидания. Завистливые взгляды доводили меня до смеха.
     На следующее утро мы с Госпожой вышли из безмагии; Душечка отвлекла Молчуна, Одноглазого и Гоблина, отправив их торговаться с менгирами.
     Праотец-Дерево никак не могло решиться. А мы отправились в противоположном направлении. Искать Взятых.
     Собственно говоря, их и искать не пришлось. Они еще из кораллов не выбрались. Госпожа воззвала к власти, которую имела над ними, и они перестали быть Взятыми.
     Ее терпение истощилось. А может, она сделала из них наглядный урок… Во всяком случае, когда мы возвращались в Дыру, в небе кружили стервятники — настоящие стервятники.
     «Так легко, — подумал я. — Для нее. А для меня, когда я убивал Хромого и все шло как по писаному, — невозможно».
     Мы вернулись к переводам. Так замотались, что и не следили за новостями. Кроме того, у меня звенело в голове после того, как Госпожа промыла мне мозги после беседы с Душечкой.
     А тем временем Белая Роза смогла как-то договориться с Праотцем-Деревом. Хрупкий союз устоял.
     Но одно я заметил. Менгиры перестали надоедать мне «чужаками на равнине».
     Все это время они имели в виду Следопыта и пса Жабодава. И Госпожу. Двое из трех перестали быть чужаками. Что сталось с псом Жабодавом, не знал никто. Даже менгиры не сумели его выследить.
     Я попросил Следопыта объяснить, откуда взялось имя, но тот не помнил. И самого пса Жабодава — тоже не помнил. Чудеса.
     Теперь Следопыт был созданием Дерева.
     
Глава 46
СЫН ДЕРЕВА
     
     Я нервничал. У меня началась бессонница. Дни утекали один за другим. Где-то на западе Великая Скорбная река подтачивала свой берег. Четвероногое чудовище мчалось к своему хозяину с вестью о том, что его план раскрыт. Душечка и Госпожа не делали ничего.
     Ворон оставался в ловушке. Боманц все шел через неугасимый огонь, который и вызвал сам себе на горе. Приближался конец света. И никто пальцем о палец не ударил.
     Я закончил перевод. Мне это не помогло. Так мне казалось. Хотя Молчун, Гоблин и Одноглазый продолжали возиться со списками имен, с перекрестными ссылками в поисках системы. Госпожа заглядывала им через плечо чаще, чем я. Я кропал Анналы. И маялся, как же мне попросить, чтобы она вернула мне те, что я потерял у моста Королевы.
     Я нервничал. Изводил себя и других. На меня начинали злиться. Чтобы успокоиться, я стал гулять при луне.
     Той ночью было полнолуние, и жирный оранжевый пузырь только взошел над восточными холмами. Величественное зрелище, особенно когда на фоне диска пролетает стая мант. Горизонт почему-то светился сиреневым. На холодном ветру металась выпавшая днем тонкая пыль. Далеко на севере поблескивала буря перемен.
     Рядом со мной возник менгир. Я подпрыгнул фута на три.
     — Опять чужаки на равнине? — спросил я.
     — Не больше чужаки, чем ты. Костоправ. — Шутник нашелся. Что ты хочешь?
     — Ничего. Отец Деревьев хочет видеть тебя.
     — Да? До скорого.
     Я двинулся к Дыре. Сердце мое заходилось.
     Дорогу мне заступил другой менгир.
     — Ну, раз вы в таком духе… — Я изобразил на лице героизм и пошел вверх по ручью.
     Они все равно привели бы меня. Лучше принять неизбежное. И избежать унижений.
     Вокруг пустоши гулял ветер, но стоило мне пересечь границу, и я вступил в лето. Полный штиль, хотя листва звенела. И жара как в горне.
     Луна поднялась достаточно, чтобы затопить прогалину серебристым светом. Я подошел к Дереву. Я не мог оторвать взгляда от руки, все еще торчащей, сжимая корень, все еще, как мне казалось, живой. Но корень разросся и, кажется, обволакивал руку, как живое дерево обволакивает обмотанную вокруг него проволоку. Я остановился в пяти шагах от ствола.
     — Подойди ближе, — сказало Дерево. Нормальным голосом. Обычным тоном.
     Я сказал «Ик!» и поискал взглядом выход. Прогалину окружала пара хрендильонов менгиров. Беги, коли охота.
     — Стой спокойно, однодневка.
     Ноги мои примерзли к земле. Однодневка, да? — Ты просил помощи. Ты требовал помощи. Ты ныл, и клянчил, и молил о помощи. Стой спокойно и прими ее. Подойди.
     — Решился?
     Я сделал два шага. Еще один, и я ему на корни наступлю.
     — Я обдумал проблему. То, чего вы, однодневки, так боитесь, то, что спит в земле так далеко отсюда, станет угрозой моим детям, если оно пробудится. Я не вижу силы в тех, кто противостоит ему. Поэтому…
     Я не люблю прерывать собеседника, но не заорать я не мог. Понимаете, кто-то вцепился мне в лодыжку. Так вцепился, что у меня кости хрустнули. Действительно. Извини, старик.
     Мир посинел. На меня обрушился ураган боли. Молнии засверкали в ветвях Праотца-Дерева. Над пустыней прокатился гром. Я поорал еще немного.
     Синие разряды мелькали вокруг, едва не задевая меня вместе с моим мучителем. Но наконец рука разжалась.
     Я попытался сбежать.
     Упал на первом же шаге. И продолжал ползти, пока Праотец-Дерево извинялся и пытался меня вернуть.
     К дьяволу. Я менгиров насквозь пробью, если придется…
     Сознание мое наполнило видение. Праотец-Дерево передавал сообщение напрямую. И наступила тишина: только фъють —  исчезли менгиры.
     Со стороны Дыры несся гомон. Чтобы выяснить, кто устроил представление, выбежал весь Отряд.
     Первым добежал Молчун.
     — Одноглазый, — выдавил я. — Одноглазого мне. — Кроме меня, он единственный, кто что-то смыслит в медицине. И, несмотря на склочность, указания мои выполнит.
     Тут же явился Одноглазый, а с ним еще человек двадцать. Дозорные не оплошали.
     — Лодыжка, — сказал я. — Может, сломана. Света дайте сюда. И лопату, мать ее.
     — Лопату? Головой ударился? — переспросил Одноглазый.
     — Я сказал, Принеси. И что-нибудь против боли. Материализовался Ильмо, застегиваясь на ходу.
     — Костоправ, что случилось?
     — Старик захотел поболтать. Каменюги меня привели. Говорит, что решил нам помочь. Только, когда я уши развесил, эта рука в меня вцепилась. Чуть ногу не оторвала. А шум — это Дерево говорило: «Не хулигань».
     — Закончишь с ногой — отпили ему язык, — приказал Одноглазому. Ильмо. — Что ему надо, Костоправ?
     — Уши в Дыре забыл? Помочь нам справиться с Властелином. Говорит, обдумал и решил, что оставить Властелина в земле — в его собственных интересах. Помоги встать.
     Усилия Одноглазого начали приносить плоды. Он прилепил к моей лодыжке — раздувшейся к этому времени втрое — один из своих травяных шариков, и боль спала.
     Ильмо покачал головой.
     — Если ты мне не поможешь встать, — процедил я, — я тебе  ногу сломаю.
     Ильмо с Молчуном подхватили меня под мышки и поставили.
     — Лопаты принесите, — приказал я. Мне тут же подали с полдюжины. Солдатских, конечно, не заступов. — Раз уж вы собрались мне помочь, волоките меня к Дереву.
     Ильмо зарычал. На мгновение мне показалось, что заговорит Молчун. Я посмотрел на него с выжидающей улыбкой. Двадцать с гаком лет жду.
     И ничего.
     Но что бы ни случилось, на челюстях Молчуна всегда висел стальной замок. Я видел его таким злым, что он готов был глодать гвозди, и таким возбужденным, что он терял контроль над сфинктерами, но нарушить молчание его не могло заставить ничто.
     В ветвях Дерева еще метались синие искры, . Звенели листья. Свет луны и отблески факелов смешивались, от каждой искры пускались в пляс немыслимые тени…
     — На другой стороне, — скомандовал я своим носильщикам.
     Раз я не вижу его отсюда, он по другую сторону ствола.
     Ага, вот и он, в двадцати футах от комля. Росток. Немного выше человеческого роста.
     Одноглазый, Молчун, Гоблин — все наши выпучили на него глаза, как стая обезьян. Кроме старины Ильмо.
     — Притащите пару ведер воды и хорошо промочите землю, — приказал он. — И найдите старое одеяло, чтобы мы могли замотать им корни вместе с землей.
     Прямо в точку. Крестьянин, чтоб его.
     — А меня спустите вниз, — потребовал я. — Хочу сам посмотреть лодыжку, при свете.
     На обратном пути мы с тащившими меня Ильмо и Молчуном повстречали Госпожу. Она изобразила трогательную заботу — все хлопотала вокруг меня. Пришлось вытерпеть уйму многозначительных ухмылок.
     Даже тогда правду знала только Душечка. И, может быть, догадывался Молчун.
     
Глава 47
ТЕНИ В СТРАНЕ ТЕНЕЙ
     
     В Курганье не было времени — только пламя и тень, бессолнечный свет, страх и отчаяние без конца. С того места, где он стоял, пойманный в собственной паутине, Ворон мог различить два десятка тварей Властелина. Он видел людей и зверей, захороненных во времена Белой Розы, чтобы зло не смогло вырваться. Он видел силуэт колдуна Боманца на фоне замерзшего драконьего пламени. Старый колдун все еще пытался сделать хоть шаг к сердцу Великого кургана. Разве он не знает, что проиграл много поколений, назад?
     Ворон пытался представить, давно ли он пойман. Достигли ли его письма адресата? Придет ли помощь? Или он всего лишь коротает время, пока не выплеснулась тьма?
     Единственными часами служило растущее беспокойство тех, кто был поставлен на страже против тьмы.
     Река подкрадывалась все ближе. Они ничего не могли поделать — вызывать стихии было не в их власти.
     Если бы он. Ворон, занимался тогда курганами, он бы все сделал по-иному.
     Он смутно вспоминал проскальзывавшие мимо тени, чем-то сходные с ним самим. Но он не смог бы сказать, давно ли это случилось или кому тени принадлежали. Все менялось, ничего постоянного не существовало здесь. С этой точки зрения мир выглядит совсем иначе.
     Прежде он никогда не был так беспомощен, так напуган. Эти чувства бесили его. Он всегда был хозяином собственной судьбы, ни от кого не зависел…
     Но в этом мире бездействия оставалось лишь думать. Слишком часто мысли его возвращались к тому, что значит — быть Вороном, к тому, что Ворон сделал, и не сделал, и должен был сделать иначе. Достаточно времени, чтобы определить и встретить лицом к лицу все страхи, и слабости, и боль скрытого в нем человека, все, что создавало повернутую к миру маску из льда, и стали, и бесстрашия. То, что стоило ему всего, что он ценил, что раз за разом загоняло его в пасть смерти, в состояние самобичевания…
     Слишком поздно. Слишком поздно.
     Когда мысли его прояснились и Ворон осознал это с кристальной ясностью, вопль ярости разнесся по миру призраков. И те, кто окружал его и ненавидел за то, чему он помог начаться, хохотали, радуясь его муке.
     
Глава 48
ПОЛЕТ НА ЗАПАД
     
     Своего прежнего места среди товарищей я так и не восстановил, несмотря на то что был оправдан Деревом. Оставалась некоторая отчужденность — не только из-за медленно возвращающегося доверия, но и в результате якобы подвалившего мне женского общества. Признаюсь, это терзало меня. С этими Парнями я жил с юности. Они — моя семья.
     Само собой, меня пытались подковырнуть — дескать, взгромоздился на костыли, только бы поотлынивать. Но свою работу я мог и вовсе без ног делать.
     Чертовы бумаги. Я их наизусть заучил, на музыку положил и все равно не находил искомого ключа или даже того, что искала Госпожа. Перекрестные ссылки занимали каждая целую вечность. Во времена Владычества и более ранние имена писались как бог на душу положит. Теллекурре — один из тех языков, в которых разные сочетания букв обозначают одни и те же звуки.
     Одна боль, простите, в седалище.
     Не знаю, многое ли Душечка объяснила остальным. На общем собрании меня не было. И Госпожи — тоже. Но нам передали, что Отряд готовится выступить.
     На следующий день.
     
     Близился закат; я стоял на костылях у входа в Дыру и смотрел, как прибывают летучие киты. Восемнадцать штук призвало Праотец-Дерево. Со своими мантами и всей когортой разумных существ равнины. Трое китов спустились к самой земле, и Дыру стошнило ее жителями.
     Мы начали посадку. Меня пропустили без очереди, потому что меня пришлось поднимать на руках, вместе с бумагами, барахлом и костылями. Кит был маленький, и соседей у меня оказалось немного. Госпожа — само собой, кто же нас теперь разведет. И Гоблин. И Одноглазый. И Молчун, — выдержавший серьезный безмолвный спор, он очень не хотел расставаться с Душечкой. И Следопыт. И сын Дерева, которому Следопыт служил телохранителем, а я был in loco parentis[1] . Подозреваю, что колдуны получили приказ присматривать за нами, хотя в случае неприятностей помощи от них все равно никакой.
     Душечка, Лейтенант, Ильмо и прочая братия сели на второго кита. На третьего погрузили несколько солдат и уйму всяческого снаряжения.
     Мы поднялись, присоединясь к воздушной эскадрилье.
     Закат с высоты пяти тысяч футов не похож ни на что, видимое с земли. Ну разве что взгромоздиться на одинокий пик и взирать оттуда. Великолепно.
     Стемнело, мы заснули. Одноглазому пришлось меня зачаровывать — опухшая нога здорово беспокоила.
     Да. Мы находились вне безмагии. Наш кит летел на изрядном расстоянии от Душечкиного. Специально ради Госпожи.
     Пусть даже та себя и не выдавала.
     Ветры нам благоприятствовали, и с благословения Праотца-Дерева рассвет мы встретили над Лошадью. Там-то правда и выплыла наружу.
     К нам ринулись на своих рыбообразных коврах Взятые, вооруженные до самых жабер. Паника меня и разбудила. Следопыт помог мне встать. Мельком глянув на костер встающего солнца, я высмотрел Взятых, летевших конвоем вокруг нас. Гоблин ожидал нападения и выл в голос. Одноглазый нашел повод обвинить во всем Гоблина, и они опять сцепились.
     А время шло, и ничего не происходило. Почти к моему удивлению. Взятые просто летели рядом. Я покосился на Госпожу. Та подмигнула — я чуть не сел.
     — Приходится сотрудничать, несмотря на разногласия, — произнесла она.
     Гоблин услышал. Он в мгновение ока забыл о ругани Одноглазого, посмотрел на Взятых, потом — на Госпожу. И присмотрелся.
     Я увидел, как до него дошло.
     — Я вас помню, — пропищал он пронзительнее обычного.
     Морда у него была ошалелая. Помнил он тот единственный раз, когда имел с Госпожой нечто вроде личной встречи. Много лет назад, пытаясь связаться с Душеловом, он застал Взятую в Башне, в присутствии Госпожи…
     Она улыбнулась своей очаровательнейшей улыбкой. Той, от которой статуи плавятся.
     Гоблин отвернулся, прикрыв глаза ладонью. Потом глянул на меня совершенно жуткими глазами. Я не выдержал, рассмеялся.
     — Ты всегда обвинял меня…
     — Но я же не просил тебя это делать.  Костоправ! — Голос Гоблина взвился ввысь, к полной неслышимости. Колдун хлопнулся на задницу.
     Молния не размазала его по небу. Через несколько минут он поднял глаза, заявил: «Ильмо усрется!» — и идиотски хихикнул.
     Ильмо наиболее рьяно напоминал мне о моих романтических бреднях в отношении Госпожи.
     Потом, когда юмор поулетучился, Одноглазый прошел через все стадии и подтвердились худшие страхи Молчуна, я задумался о своих товарищах.
     В общем-то они двинулись на запад по Душечкиному приказу. Им и словом не обмолвились о союзе с нашим бывшим врагом.
     Дурачье. Или сглупила Душечка? Что случится, когда Властелин будет повержен и мы вновь сможем вцепиться друг другу в глотки?..
     Осади, Костоправ. Душечка училась играть в карты у Ворона. А Ворон мог любого раздеть.
     К закату мы пролетали над Облачным лесом. Интересно, что о нас подумали в Лордах? Мы пролетели над самым городом. Зеваки так и высыпали на улицы.
     Розы миновали ночью. И другие города, знакомые по молодым годам, проведенным нами на севере. Разговоров было немного. Мы с Госпожой держались вместе; по мере того как наш необычайный флот близился к месту назначения, напряжение наше росло, а искомые ключи так и не находились.
     — Долго еще осталось? — Я потерял счет времени.
     — Сорок два дня, — ответила она.
     — Мы так долго проторчали в пустыне?
     — Когда веселишься, время так и летит.
     Я вскинулся. Шутка? Да еще такая затрепанная? От нее?
     Ненавижу, когда враги становятся людьми. Не положено им этого.
     Госпожа вела себя со мной как человек уже два месяца. Как я мог ее ненавидеть?
     
     До Форсберга погода оставалась почти пристойной. Потом началась тухлая гнусь.
     Зима вступила в свои права. Освежающие ледяные ветры, заряженные картечью снежной крупы.
     Превосходный наждак для моего нежного личика. Под этой бомбардировкой передохли даже вши на спинах летучих китов. Все мы ругались, и ворчали, и проклинали все на свете, и жались друг к другу в поисках тепла, которого не осмеливались получить от давнего союзника человека — огня. Только Следопыту все было нипочем.
     — Его хоть что-нибудь беспокоит? — спросил я.
     — Одиночество, — ответила Госпожа самым странным тоном, какой я когда-либо слышал из ее уст. — Если хочешь безболезненно прикончить Следопыта, запри его в одиночке, а сам уйди.
     Меня пробрал до костей мороз, который ничего общего не имел с погодой. Кто из моих знакомых был в одиночестве чудовищно долго? Кто, возможно — только лишь возможно, — начал сомневаться: а стоит ли абсолютная власть такой цены?
     Я без всякого сомнения знал — она наслаждалась каждой секундой нашего спектакля на равнине. Даже в минуты опасности. Я знал, что, достань у меня наглости, я мог бы стать ей не только мнимым любовником. По мере того как приближался срок вновь становиться Госпожой, в ней росло тихое отчаяние.
     Я мог бы приписать это чувство ее напряжению — ей предстояли тяжелые времена, и она знала нашего врага. Но дело было не только в напряжении. По-моему, я ей по-человечески нравился.
     — У меня есть к тебе просьба, — тихо произнес я, когда мы жались друг к другу, стараясь не думать о том, какая женщина прижимается ко мне.
     — Что?
     — Анналы. Это все, что осталось от Черного Отряда. Много веков назад, когда создавались Свободные Отряды Хатовара, была дана клятва. Если хоть кто-то из нас переживет гибель Отряда, он должен их вернуть.
     Не знаю, поняла ли она. Но она ответила:
     — Они твои.
     Я хотел объяснить, но не мог. Зачем  возвращать их? Я не знаю толком, куда их возвращать. Четыре столетия Отряд дрейфовал на север, то набирая, то теряя силы, меняя бойцов. Я не знаю даже, существует ли еще Хатовар и что это такое — город, страна, человек или бог? Анналы начальных лет или сгинули в боях, или вернулись домой. Первое столетие известно мне только по выдержкам и обрывкам летописей… Неважно. Частью Обязанностей анналиста всегда было возвратить Анналы в Хатовар, если Отряд прекратит существование.
     Погода становилась все хуже. Над Веслом она казалась уже активно враждебной. Может, так и было. Тварь в земле знала о нашем походе.
     Севернее Весла Взятые разом, как камни, рухнули к земле.
     — Что за черт?
     — Пес Жабодав, — ответила Госпожа. — Мы его нагнали. Он еще не добрался до своего хозяина.
     — Им под силу остановить его?
     — Да.
     Я перегнулся через «борт» кита. Не знаю, что я там ожидал увидеть — мы летели в снежной туче.
     Внизу несколько раз вспыхнуло. Потом вернулись Взятые. Госпожа поморщилась.
     — В чем дело? — спросил я.
     — Хитрая тварь. Он забежал в безмагию там, где она касается земли. Слишком плохая видимость, чтобы его можно было там достать.
     — Это так важно?
     — Нет. — Но прозвучало это неуверенно.
     Погода все ухудшалась, но китам она была нипочем. Достигнув Курганья, мы с товарищами отправились в казармы Стражи, а Душечка остановилась в «Синелохе». Граница безмагии проходила как раз по стенам казарм.
     Приветствовал нас полковник Сироп лично. Добрый старина Сироп! Я-то думал, мы его прихлопнули, но он только прихрамывал. Не могу сказать, что он был очень общителен — обстановка не способствовала.
     А нашим ординарцем был назначен мой старый знакомец Кожух.
     
Глава 49
НЕВИДИМЫЙ ЛАБИРИНТ
     
     При нашем появлении Кожух чуть не запаниковал. Не успокоили его и мои манеры доброго дядюшки. Лицезрение Госпожи во всей ее силе едва не довело беднягу до истерики, да и вид Следопыта не способствовал укреплению нервов. Утихомирил его, как ни странно, Одноглазый, переведя разговор на Ворона и его нынешнее состояние. Это решило дело.
     А у меня появился собственный повод трястись от ужаса. Через пару часов после высадки — я еще вещи не успел разобрать — Госпожа привела Шепот и Хромого, чтобы те перепроверили наши переводы.
     Предполагалось, что Шепот будет проверять, все ли бумаги на месте, а Хромой — вспоминать старые деньки на случай, если мы пропустили какую-либо связь. В первые века Владычества он явно вел бурную общественную жизнь.
     Потрясающе. Я и не подумал бы, что этот ошметок ненависти и уродства мог быть чем-то еще, кроме воплощения гнусности.
     Гоблин присматривал за этой парочкой, пока я выходил навестить Ворона. Все остальные у него уже побывали.
     Там была и она. Прислонившись к стене, она грызла ноготь и совсем не походила на ту великолепную суку, что столько лет терзала мир. Я уже говорил — ненавижу, когда враги выглядят людьми. А она была человеком. Перепуганным до смерти.
     — Как он? — спросил я и, когда увидел, в каком она состоянии: — Что случилось?
     — С ним все по-прежнему. О нем хорошо заботятся. Ничего такого, с чем не справится парочка чудес.
     Я осмелился вопросительно поднять бровь.
     — Все пути к бегству отрезаны. Я словно ухожу в подземелье — все меньше для меня открытых путей, и каждый — хуже предыдущего.
     Я присел на стул, откуда обычно наблюдал за Вороном Кожух, принялся изображать лекаря. Бессмысленно — не лучше мне убедиться в этом самому?
     — Наверное, , очень одиноко — быть королевой мира, — пробормотал я про себя. Тихий вздох.
     — Ты слишком осмелел.
     — Да ну?
     — Извини. Думаю вслух. Нездоровая привычка, вызывает синяки и массивные кровотечения. Выглядит вполне здоровым. Думаешь, Хромой или Шепот нам помогут?
     — Нет. Но испробовать следует все способы.
     — Как насчет Боманца?
     — Какого Боманца?
     Я поднял глаза. Она действительно удивилась.
     — Колдуна, который тебя освободил.
     — Ах этот. А что насчет него? Чем может нам помочь мертвец? От своего некромана я избавилась… Или ты знаешь что-то, чего не знаю я?
     Как же. Побывав перед ее Оком. Но все же… С полминуты я спорил, не желая раскрывать крошечное свое преимущество, потом сдался.
     — Гоблин и Одноглазый говорили, что Боманц здоровехонек. Он пойман Курганьем. Как Ворон, только вместе с телом.
     — Как это возможно?
     Неужели она не узнала об этом во время допроса? Наверное, не задавая нужных вопросов, не получишь и нужных ответов. Я постарался припомнить все, что мы с Госпожой делали вместе. Отчеты Ворона я ей пересказывал, но самих писем она не читала. В общем-то… Оригиналы, с которых Ворон и писал свой рассказ, лежали в моей комнате. Гоблин с Одноглазым волокли их на равнину только ради того, чтобы теперь бумаги вернулись на место. Никто даже не заглядывал туда, потому что они лишь повторяли уже рассказанную историю…
     — Посиди здесь, — произнес я, вставая. — Сейчас вернусь.
     Когда я ворвался в комнату, Гоблин одарил меня недобрым взглядом.
     — Я на секундочку, — пробормотал я. — Кое-что наклевывается.
     Я порылся в ящике, где лежали раньше документы Ворона — теперь там валялась только рукопись самого Боманца, — и вылетел из комнаты. Взятые меня не заметили.
     Пьянящее чувство — когда Взятые тебя не замечают. Плохо лишь, что причиной тому одно — они борются за жизнь. Как и мы.
     — Вот… Вот оригинал рукописи. Я просмотрел ее только один раз, бегло, сверяя перевод Ворона. Довольно точно, хотя он слишком драматизировал, а беседы просто придумал. Но факты, характеры — это все от Боманца.
     Госпожа читала с немыслимой быстротой.
     — Принеси вариант Ворона.
     Туда и обратно; Гоблин скривился и проворчал мне вслед: «Это у тебя называется секундочка, Костоправ?» Сквозь вторую порцию бумаг Госпожа пронеслась в том же темпе, а дочитав, призадумалась.
     — Ну? — спросил я.
     — В этом кое-что есть. Вернее сказать, кое-чего нет. Два вопроса. Кто это написал? И где упомянутый его сыном камень из Весла?
     — Полагаю, большую часть оригинала записал сам Боманц. А закончила его жена.
     — Он писал бы от первого лица.
     — Необязательно. Может, это запрещали условности тогдашней литературы. Ворон часто стыдил меня, что я слишком много отсебятины вкладываю в Анналы. Он привык к иным традициям.
     — Примем это за рабочую гипотезу. Следующий вопрос. Что стало с его женой?
     — Ее семья жила в Весле. Я бы на ее месте туда и вернулся.
     — На месте жены человека, который меня выпустил?
     — А кто об этом знал? Боманц — не настоящее имя.
     Госпожа отмела мои возражения.
     — Шепот нашла эти бумаги в Лордах. Одной кипой. Кроме рассказа, Боманца ничего с ними не связывает. Мне кажется, что вместе их собрали намного позже. Но бумаги — его. Где же они могли находиться между тем, как исчезли отсюда, и тем, как их нашла Шепот? Не потерялись ли какие-то документы? Нам пора посоветоваться с Шепот.
     Ее королевское «нам» меня явно не включало.
     Но искра разожгла пламя. Вскоре Взятые уже разлетались во все стороны. Через два дня Благодетель доставил упомянутый сыном Боманца камень, оказавшийся бесполезным. Камень присвоили стражники, приспособив его вместо ступеньки в барак.
     До меня доходили отдельные слухи — южнее Весла искали путь, которым бежала из Курганья овдовевшая и ославленная Жасмин. Нелегко идти по столь старому следу, но Взятым многое доступно.
     Искали и в Лордах.
     На мою долю выпало сомнительное удовольствие болтаться вокруг Хромого, пока тот помечал ошибки, сделанные нами при переводе имен с ючителле и теллекурре. Оказалось, что в те времена различались не только написания, но даже алфавиты. А некоторые из упомянутых были не теллекурре или ючителле, а иноземцами, приспособившими свои имена к местному произношению. Хромой разматывал этот клубок изнутри.
     И в один день Молчун подал мне знак. Он заглядывал Хромому через плечо еще старательнее меня.
     Он нашел ключ.
     
Глава 50
GNOMEN?
     
     Самообладание Душечки меня  потрясает. Она довольно долго пробыла в «Синелохе» и ни разу не поддалась желанию увидеть Ворона. Каждый раз, когда произносилось это имя, в глазах Душечки проглядывала боль. Но она терпела месяц.
     Но все же она пришла — мы знали, это неизбежно, — пришла с разрешения Госпожи. Я постарался не обращать внимания на ее визит. И заставил колдунов держаться от нее подальше. Труднее всего было уговорить Молчуна, но в конце концов согласился и он — это было ее дело, личное, и не в его интересах совать туда нос.
     Я не пошел к ней — она пришла ко мне. Ненадолго, пока все остальные были заняты. Чтобы обнять меня, чтобы я напомнил ей, что мы заботимся о ней. Чтобы я поддержал ее, пока она обдумывает решение.
     — Теперь мне не отпереться, да? — показала она. И через пару минут: — Все еще мое слабое место. Но чтобы вернуться, ему придется это право заслужить. — Так она думает «вслух».
     Молчуну я в тот миг сочувствовал больше, чем Ворону. Ворона я всегда уважал за бесстрашие и силу, но не мог заставить себя полюбить этого человека. А Молчуна я любил и желал ему только добра.
     — Надеюсь, твое сердце не разобьется, если он окажется слишком стар, чтобы измениться, — показал я.
     Слабая улыбка.
     — Мое сердце разбилось давным-давно. Нет, я ничего не жду. Мы живем не в сказке.
     Больше Душечка не сказала ничего. И я не воспринял ее слов всерьез — до тех пор, пока не рассмотрел в их свете случившееся потом.
     И пришла она, и ушла, скорбя по мертвым мечтам, и не приходила более.
     
     В те минуты, когда Хромой отошел по своим делам, мы переписали все, оставленное им на столе, сравнили с собственными диаграммами.
     — О-хо! — выдохнул я. — Да.
     Был в одном из далеких западных царств некий дворянин по имени барон Сенджак, и четыре его дочери, как гласила рукопись, соперничали друг с другом в красоте. Одну из них звали Ардат.
     — Она солгала, — прошептал Гоблин.
     — Может быть, — согласился я. — Или не знала сама — на это похоже больше. Не могла знать. И никто другой не мог. До сих — pop не могу понять, как Душелов могла быть уверена, что тут скрыто истинное имя Властелина.
     — Желаемое за действительное? — предположил Одноглазый.
     — Нет, — возразил я. — Видно было — знала  она, что держит в руках. Только не могла отыскать нужное.
     — Как и мы.
     — Ардат мертва, — напомнил я. — Остаются три варианта. Но если припрет, выстрел будет один.
     — Подытожь-ка все, что мы знаем.
     — Одной из сестер была Душелов. Имени ее мы так и не знаем. Ардат могла быть близнецом Госпожи. Думаю, та старше, чем Душелов, хотя росли они вместе и много лет не разлучались. О четвертой сестре мы вообще ничего не знаем.
     — У нас есть все четыре имени и фамилия. Проверьте генеалогии, — посоветовал Молчун. — Найдите, кто за кого вышел замуж.
     Я застонал. Генеалогии лежали в «Синелохе». Душечка загрузила их на кита вместе с прочим барахлом.
     Времени не хватало. Объем работы доводил меня до судорог. В эти генеалогии не сунешься с женским именем, чтобы отыскать что-то. Нет, искать приходится мужчину, который женился на нужной тебе госпоже, и надеяться, что летописец упомянет хоть ее имя.
     — Как же мы с этим справимся? — взвыл я. — Я же единственный, кто разбирается в этих куриных следах! — И тут мне пришла в голову, простите за нескромность, гениальная идея. — Следопыт. Засадим Следопыта. Ему все равно нечего делать, кроме как за деревцем ухаживать. Пусть занимается этим в «Синелохе» и одновременно почитывает книжки.
     Сказать легче, чем сделать. Следопыт находился очень далеко от своего нового хозяина. Втолковать что-либо этому безмозглому созданию — великий подвиг. Но когда задание ясно, его не остановить.
     Однажды ночью, когда я ежился под горкой одеял, в мою комнату вступила она.
     — Вставай, Костоправ. — У?
     — Мы отправляемся в полет.
     — У?.. Прошу прощения, но сейчас же середина ночи! У меня был тяжелый день…
     — Вставай.
     Приказы Госпожи не обсуждаются.
     
Глава 51
ЗНАК
     
     Дождь замерзал на лету, покрывая все вокруг ломкой, ледяной глазурью.
     — Оттепель, надо полагать, — заметил я.
     Той ночью у Госпожи было — плохо с чувством юмора. Мое замечание она проглотила с трудом. Ковер, к которому она провела меня, имел хрустальный купол над передними сиденьями — новое приобретение Хромого.
     Чтобы снять лед. Госпоже пришлось применить волшебство.
     — Проверь, плотно ли закрыто, — приказала она.
     — По-моему, в порядке. Мы взлетели.
     Меня швырнуло на спину. Рыбий нос нацелился на невидимые звезды. Мы поднимались с ужасающей быстротой. На мгновение мне показалось, что мы взлетим так высоко, что я не смогу дышать.
     Именно это мы и сделали. И еще выше — проломившись сквозь облака. Тогда я понял, для чего нужен купол.
     Чтобы удерживать воздух. Это значит, что летучие киты больше не смогут укрываться от Взятых на высоте. Госпожа и ее банда всегда что-нибудь придумают.
     Но какого черта мы тут делаем?!
     — Смотри. — Вздох разочарования. Тень, омрачившая надежду. Госпожа показала.
     Я увидел. И узнал, потому что я уже видел это долгими ночами отступления, завершившегося битвой перед Башней. Великая Комета. Маленькая — но не узнать этот серебристый ятаган невозможно.
     — Этого не может быть. До нее еще двадцать лет. Небесные тела не сходят со своих путей.
     — Не сходят. Это аксиома. Значит, ошиблись те, кто ее установил.
     Госпожа направила ковер вниз.
     — Отметь это в своих Анналах, но людям не говори. Они и без того слишком встревожены.
     — Согласен. — Одно имя Кометы помрачает умы.
     Возвращение в слякоть курганской ночи. Мы пролетели над самым Великим курганом, в каких-то сорока футах. Проклятая река подобралась совсем близко. Призраки танцевали под дождем.
     Я доковылял по грязи до барака, сверился с календарем.
     Осталось двенадцать дней.
     Старый ублюдок, наверное, хохочет сейчас от души вместе со своей любимой гончей — псом Жабодавом.
     
Глава 52
НИЧЕГО УДИВИТЕЛЬНОГО
     
     Меня не оставляло нечто, сидящее обычно под сознанием. Я ворочался, вертелся, засыпал и просыпался, и только перед самым рассветом меня осенило. Я вскочил и принялся рыться в бумагах.
     Я нашел тот список, на котором Госпожа задержала дыхание, и перепахивал бесконечный список гостей, пока не обнаружил лорда Сенджака и дочерей его Ардат, Веру и Сайлит. Младшая, Доротея, как заметил писец, прибыть не смогла.
     — Ага! — каркнул я. — Поле поисков сужается. Никаких иных сведений я добыть не смог, но и это был триумф. Предполагая, что у Госпожи была сестра-близнец, зная, что Ардат мертва, а Доротея — младшая… Шанс пятьдесят на пятьдесят. Женщина по имени Сайлит и женщина по имени Вера. Вера? Так оно и переводится.
     Я так разволновался, что заснуть больше не смог. Даже забыл о Комете вне расписания.
     Но возбуждение стерлось в жерновах времени. Взятые, выслеживавшие жену Боманца и записки, молчали. Я предложил Госпоже обратиться к первоисточнику. Но она еще не была готова рискнуть. Пока.
     Через четыре дня после того, как я исключил сестренку Доротею, наш скудоумный дружище Следопыт добыл еще одну жемчужину. Великан корпел над генеалогиями день и ночь.
     Молчун вернулся из «Синелоха» с такой рожей, что мне стало ясно — новости у него хорошие. Он выволок меня на улицу, в город, в безмагию, и сунул отсыревший лист бумаги.
     «Три сестры были замужем, —  гласила запись, сделанная четким почерком Следопыта. — Ардат сочеталась браком дважды. Первым супругом ее был барон Кэйден Дольмснский, павший в бою. На шестом году после того Ардат вышла замуж за Эрина Безотчего из города Пращник в земле Вий, странствующего жреца бога Вансера. Вера была супругой известного колдуна Бартелме Вояжского. Мнится мне, что сказанный Бартелме Волжский стал одним из Взятых, но память моя  в сем ненадежна». 
     А ведь чистая правда.
     «Доротея вышла замуж за Плота, наследного принца Начала. Сайлит же оставалась в безбрачии». 
     Тут Следопыт доказал, что, несмотря на тугодумие, иной раз в его умишке появлялись полезные мысли.
     «Книги смертей показывают, что Ардат и муж ее Эрин Безотчий из города Пращник в земле Вий, странствующий жрец бога Вансера, были убиты разбойниками в пути между Резцом и Яичком. Ненадежная моя память подсказывает, что случилось cue за несколько месяцев до того, как Властелин провозгласил себя. 
     Сайлит утонула при разливе Сонной реки несколькими годами ранее и при множестве свидетелей унесена была течением. Однако тела ее так и не нашли». 
     У нас тоже был свидетель. Хотя мне никогда не приходило в голову воспринимать Следопыта в этом качестве. В его умишке хранились все эти сведения; знать бы только, как их оттуда добыть.
     «Вера погибла в бою, когда Властелин и Госпожа захватили Вояж в первые годы своих завоеваний. О смерти Доротеи свидетельств не сохранилось». 
      —  Черт, — вырвалось у меня. — Значит, старина Следопыт еще на что-то годится.
     — Звучит довольно запутанно, — показал Молчун, — но, поразмыслив, можно разобраться.
     Даже не рисуя схем, связывающих четырех сестер, я мог уверенно заявить:
     — Мы знаем, что Доротея стала Душеловом. Мы знаем, что Госпожа — не Ардат. Я предположил бы, что сестра, устроившая ту засаду, в которой Ардат погибла…
     Не хватало какой-то мелочи. Если бы только я знал, которые из них двойняшки…
     — Следопыт роется в записях рождений, — ответил Молчун на мой невысказанный вопрос.
     Вряд ли он что-то найдет. Лорд Сенджак не был теллекурре.
     — Одна из признанных мертвыми не погибла. Я поставил бы на Сайлит. Предполагая, что Вера была убита, потому что узнала якобы погибшую сестру, когда Властелин и Госпожа брали Вояж.
     — Боманц упоминал легенду о том, что Госпожа убила свою сестру-близнеца. В той засаде? Или нечто более явное?
     — Кто знает? — ответил я. Очень уж запутано. «Интересно, — подумал я на мгновение, — а пригодится ли нам это все?»
     
     Госпожа объявила общее собрание, чтобы сообщить, что наша первоначальная оценка оказалась излишне оптимистической.
     — Мы были введены в заблуждение, — сказала она. — В бумагах Костоправа нет ничего, указывающего на истинное имя моего супруга. Что навело Душелова на эту мысль, мы уже не узнаем. Мы не можем быть уверены, что ничего из документов не пропало. Если только в ближайшее время из Лордов или Весла не придут вести, можно считать этот путь закрытым и искать новый.
     Я нацарапал записку, попросил Шепот передать , вперед. Госпожа прочла ее и, задумчива прищурившись, глянула на меня.
     — Эрин Безотчий, — прочла она вслух. — Странствующий жрец из Пращника в царстве Вий. Это от нашего историка-любителя. То, что  ты нашел, Костоправ, не так интересно, как то, что ты это нашел. Этим новостям уже пять веков. И уже тогда они были бесполезны. Кем бы ни был Эрин Безотчий до ухода из Вия, следы он замел мастерски. К тому времени, как его дела затронули окружающих настолько, что происхождением жреца начали интересоваться, он стер с лица земли не только Пращник, но и всех, кто жил в этом городишке с момента его рождения. Позднее он пошел так далеко, что опустошил весь Вий. Потому-то так удивило нас предположение, что в этих бумагах записано истинное имя Властелина.
     Я ощутил себя карликом-кретином. Следовало бы догадаться, что имя Властелина пытались найти и раньше. И я сдуру отдал слабое наше преимущество. Вот вам и дух сотрудничества.
     Вскоре прибыл один из новых Взятых — я их вечно путаю, они все на одно лицо — и передал(а?) Госпоже резной сундучок. Открыв его. Госпожа улыбнулась:
     — Бумаги не уцелели. Зато у нас есть это. Она вытряхнула на стол несколько странных браслетов. — Завтра отправляемся за Боманцем. Все поняли. А мне пришлось спрашивать:
     — Это что?
     — Амулеты, сработанные для Вечной Стражи во времена Белой Розы. Чтобы стражники могли безбоязненно заходить в Курганье.
     Понятия не имею, почему все так разволновались.
     — Его жена, должно быть, унесла их. Хотя как они попали к ней в руки — загадка. А теперь разойдитесь. Мне надо подумать. — Она выгнала нас, как крестьянка — цыплят.
     Я вернулся к себе. За мной в комнату вплыл Хромой. Не сказав ни слова, он зарылся в бумаги. Я из любопытства заглянул ему через плечо. Он свел в список все найденные нами имена, теми письменами, которыми пользовались в соответствующих странах, и, кажется, играл одновременно с подстановочными шифрами и нумерологией. Я недоуменно покачал головой, лег, повернулся к нему спиной и прикинулся, что сплю.
     Уснешь тут, как же, когда он рядом.
     
Глава 53
ВОСКРЕШЕНИЕ
     
     Той ночью опять пошел снег. Настоящий, полфута за час, и никаких просветов. Меня-то и разбудил шум, поднятый разгребающими снег с ковров и дорожек стражниками.
     Несмотря на Хромого, я все же задремал.
     Миг ужаса. Я вскинулся — Взятый по-прежнему корпел над бумагами.
     В бараке было жарко — тепло не уходило, потому что снега навалило едва ли не до крыши.
     Несмотря на погоду, жизнь продолжалась. Пока я спал, прибыли несколько Взятых. Стражники не только копали, но и чем-то еще занимались.
     За скудным завтраком ко мне подсел Одноглазый.
     — Так она собирается идти туда, — проговорил я. — Несмотря на погоду.
     — Погода лучше не станет, Костоправ. Тот парень знает, что тут творится. Колдун был мрачен.
     — В чем дело?
     — Я умею считать. Костоправ. Чего ты хочешь от человека, которому осталась неделя жизни?
     У меня засосало под ложечкой. Да. Я старался гнать от себя подобные мысли, но…
     — Мы уже бывали в безвыходных положениях. Лестница Слез. Арча. Берилл. Мы выкручивались.
     — Я это себе сам повторяю.
     — Как Душечка?
     — Беспокоится. А ты что думал? Она же как мошка между молотом и наковальней.
     — Госпожа о ней и забыла. Он фыркнул.
     — Не позволяй ее милостям разъесть твой здравый смысл, Костоправ. — Хороший совет, — признал я. — Но ненужный. Даже сокол не присматривал бы за ней так, как я.
     — Тоже пойдешь?
     — Чтобы я да пропустил? Не знаешь, где тут можно снегоступы достать?
     Одноглазый ухмыльнулся. На мгновение в нем проснулся прежний бес.
     — Некоторые — не стану называть имен, всякое бывает — этой ночью сперли со складов Стражи полдюжины пар. Часовые заснули, сам понимаешь.
     Я подмигнул и ухмыльнулся в ответ. Так, значит. Я не мог приглядывать за ними постоянно, но времени они не теряли.
     — Парочку мы Душечке отнесли, так, на всякий случай. Осталось четыре пары. И ма-аленький такой планчик.
     — Да?
     — Да. Увидишь. Блистательный, если можно выразиться.
     — Где снегоступы? Куда вы собрались?
     — Встретимся в коптильне, как только Взятые взлетят.
     Заглянули перекусить несколько стражников, усталые и злые. Одноглазый ушел, оставив меня в глубоком раздумье. Что они там замышляют?
     Самые тщательно разработанные планы… ну, вы знаете.
     В столовую вступила Госпожа.
     — Бери тулуп и варежки. Костоправ. Время. У меня отпала челюсть.
     — Ты идешь или нет?
     — Но… — Я судорожно поискал оправданий. — Если я полечу, кому-то не хватит ковра. Госпожа как-то странно на меня посмотрела.
     — Хромой остается. Пошли. Одеться не забудь.
     Я не забыл, как меня ни огорошило. По пути на улицу я наткнулся на Гоблина; обалдело помотал головой, чтобы тот заметил.
     Как только мы взлетели, Госпожа протянула мне что-то.
     — Что это?
     — Лучше надень. Если не хочешь без защиты отправиться в Курганье.
     — О!
     Не слишком внушительно. Дешевка, жад и яшма на ломком кожаном шнурке. Но, застегнув пряжку на запястье, я ощутил силу амулета.
     Мы пролетали над самыми крышами — единственными нашими ориентирами. За городской чертой не было и их. Но у Госпожи были и другие способы.
     Мы описали круг над границей Курганья, у реки снизились. Вода текла в ярде под нами.
     — Льда много, — заметил я неуверенно. Госпожа не ответила. Она изучала берег. Река уже въелась в Курганье. Вот рухнул сырой обрывчик, обнажив дюжину скелетов. Я поморщился. Через минуту скелеты прикрыл снег или унесла вода.
     — Аккурат по расписанию, — произнес я.
     — М-м-м. — Госпожа направила ковер по окружности курганов. Пару раз мне удавалось заметить другие ковры. Потом что-то внизу привлекло мое внимание.
     — Внизу!
     — Что?
     — Показалось, следы.
     — Возможно. Пес Жабодав близко. О боги…
     — Время, — бросила Госпожа, и мы повернули к Великому кургану.
     Высадились мы у подножия кургана — сначала Госпожа, за ней я. Вокруг опускались другие ковры. Вскоре рядом стояли четверо Взятых, Госпожа и старый перепуганный лекарь — стояли в нескольких шагах от ужаса мира.
     Один из Взятых привез лопаты. Полетел снег. Мы копали по очереди, не исключая никого. Собачья работа. Когда мы добрались до засыпанного снегом кустарника, стало еще хуже. А когда пошла мерзлая земля — совсем паршиво. Копать приходилось осторожно. Госпожа сказала, что Боманца едва засыпало землей.
     Казалось, это длится вечно. Копай, и копай, и копай. Но мы нашли сморщенное человекоподобное нечто, и Госпожа заверила меня, что это Боманц.
     В последнюю мою очередь лопата наткнулась на что-то твердое. Я нагнулся посмотреть, думая, что это камень, отмел мерзлую землю…
     И с воплем вылетел из ямы, тыча в нее пальцем. Госпожа спустилась туда. Вверх взмыл ее смех.
     — Костоправ нашел дракона. По крайней мере, его челюсть.
     Я продолжал пятиться к нашему ковру…
     Там громоздилось что-то огромное, басовито рычащее. Я метнулся в сторону, утонул в снегу. Послышались крики, рев… Когда я вылез, все уже кончалось. Израненный пес Жабодав умчался.
     Госпожа и Взятые ждали его.
     — Почему меня никто не предупредил? — проныл я.
     — Он мог тебя прочесть. Жаль, что мы не сильно его задели.
     Двое Взятых, наверное мужского пола, подхватили Боманца. Тот был тверд как статуя, но что-то в нем ощущал даже я — не то искру, не то что-то иное. За мертвого его никто бы не принял.
     Колдуна погрузили на ковер.
     Гнев внутри кургана был едва ощутимым, как жужжание мухи в другом углу комнаты. Теперь он обрушился на нас, как молот безумия Один удар Ни капли страха не было в нем Полная уверенность в конечной победе. Мы были для него лишь надоедливой помехой.
     Взмыл ковер с телом Боманца. Потом еще один Я устроился на своем месте и принялся молиться, чтобы мы поскорее взлетели.
     Со стороны города донеслись рычание и вопли. Сквозь стену снегопада пробилась вспышка света — Так я и знал, — проворчал я Один из моих страхов претворился в жизнь — пес Жабодав нашел-таки Гоблина и Одноглазого.
     Поднялся еще один ковер Госпожа заняла свое место, закрыла купол.
     — Глупцы, — сказала она — Что они там делали?
     Я промолчал.
     Она не Заметила. Все ее внимание поглощал непокорный ковер. Что-то тянуло нас к Великому кургану. Но я видел. На уровне глаз промелькнуло уродливое лицо Следопыта. Он нес сына Дерева.
     Потом появился пес Жабодав. Он шел по пятам Следопыта. Ему снесло полморды и ногу, но оставшегося хватило бы, чтобы разодрать Следопыта в клочья Пса Жабодава Госпожа заметила. Она развернула ковер и одно за другим выпустила восемь тридцатифутовых копий. Она не промахнулась И все же.
     Волоча за собой копья, окутанный пламенем пес Жабодав нырнул в Великую Скорбную реку. Нырнул и больше не всплывал.
     — Это  его на какое-то время займет В каких-то двадцати шагах, не обращая ни на что внимания, Следопыт расчищал верхушку Великого кургана, чтобы посадить деревце.
     — Идиоты, — пробормотала Госпожа. — Я окружена идиотами. Даже Дерево это дебильное.
     Объяснять она не стала. Вмешиваться — тоже.
     По пути домой я высматривал следы Гоблина и Одноглазого. Ничего не нашел. В казармах их не было. Само собой. Не успели бы они вернуться на снегоступах. Но когда колдуны не вернулись и часом позже, я уже с трудом мог сосредоточиться на оживлении Боманца.
     Процесс начался горячими ваннами — чтобы прогреть и, очистить его плоть. Предварительных этапов я не видел — Госпожа держала меня при себе и не заглядывала туда, пока Взятые не объявили, что все готово к заключительному пробуждению. Оказалось совсем не впечатляюще. Госпожа сделала над Боманцем — изрядно побитым молью — несколько пассов и произнесла пару слов на непонятном мне языке Почему это колдуны всегда используют непонятные языки? Даже Гоблин с Одноглазым. Оба признавались мне, что не понимают наречия, употребляемого соперником. Может, они их придумывают?
     Но ее заклинание сработало. Старая развалина вернулась к жизни и с мрачным упорством попыталась продвинуться вперед, будто сражаясь с жестоким ветром. Он прошел три шага, прежде чем понял, что ветра нет.
     Он замер. Медленно обернулся — на лице его отразилось отчаяние Взгляд его уперся в Госпожу Прошла пара минут, прежде чем он осмотрел вначале всех нас, а потом комнату.
     — Объясняй, Костоправ. — А он говорит…
     — Форсбергский не изменился.
     Я повернулся к Боманцу — к ожившей легенде.
     — Меня зовут Костоправ. Род занятий — армейский лекарь. Ты — Боманц…
     — Его зовут Сет Мел, Костоправ. Давай установим это сразу.
     — Ты — Боманц, чье истинное имя, возможно, Сет Мел, колдун из Весла. С тех пор как ты попытался связаться с Госпожой, прошло почти сто лет.
     — Расскажи ему все. — Госпожа пользовалась диалектом Самоцветных городов, вряд ли знакомым Боманцу.
     Я говорил, пока не охрип. О взлете империи Госпожи. Об угрозе поражения и победе при Чарах. Об угрозе поражения и победе при Арче. И об угрозе нынешней. Колдун за все это время не промолвил ни словечка. Порой в нем проглядывал описанный в рассказе толстый, почти раболепствующий лавочник.
     Первыми его словами были. Значит, я не совсем потерпел неудачу. — Он повернулся к Госпоже: — И тебя оскверняет свет, не-Ардат. — И снова повернувшись ко мне: — Отведешь меня к вашей Белой Розе. Когда я поем.
     Госпожа ни единым словом не одернула его.
     Ел он как толстый мелкий лавочник. Госпожа лично помогла мне натянуть мокрый тулуп.
     — И не мешкай, — предостерегла она. Стоило нам выйти за порог, как Боманц словно бы сжался.
     — Я слишком стар, — произнес он. — Не позволяй моим выходкам обмануть тебя. Когда играешь с теми, кто сильнее тебя, приходится прикидываться. Что мне еще осталось? Сто лет… и меньше недели, чтобы обелить себя. Как мне успеть что-то сделать? Единственное знакомое лицо — это Госпожа.
     — Почему ты думал, что ее имя Ардат? Почему не другая из сестер?
     — А их было несколько?
     — Четыре. — Я перечислил. — По твоим бумагам мы установили, что Доротея — это Душелов…
     — Моим  бумагам?
     — Так называемым. Они посвящены большей частью тому, как ты пробудил Госпожу. До последних дней предполагалось, что собрал их ты, а твоя жена унесла их из города, думая, что ты погиб.
     — Надо будет разобраться. Не собирал я никаких бумаг. И не писал. У меня не было ничего, кроме карты Курганья.
     — Карту я хорошо помню.
     — Я должен увидеть эти бумаги. Но сначала — Белую Розу. Расскажи мне о Госпоже.
     Мне трудно было следить за его мыслями — слишком они петляли, расплескивая идеи.
     — А что о Госпоже?
     — Между вами заметно напряжение. Враги — и одновременно друзья. Или любовники, и одновременно враги? В общем, противники, хорошо знающие друг друга и глубоко уважающие. Если ты уважаешь ее, тому есть причина. Истинное зло уважать невозможно. Оно и само себя-то не уважает.
     О-хо. А он прав. Я действительно уважаю ее. Так что я рассказал ему кое-что. Не сразу заметив, что тема у меня была одна — что Госпожа осквернена светом.
     — Она очень пыталась быть злодейкой. Но в столкновении с истинной тьмой — той, что под курганом, — проявляется ее слабость.
     — Нам почти так же нелегко погасить в себе свет, как победить тьму. Властелин рождается раз в сто поколений. Прочие же, вроде Взятых, — только подделки.
     — Ты сможешь выстоять против Госпожи?
     — Вряд ли. Подозреваю, что мне уготовано стать одним из Взятых, когда она выкроит время. — Старик, как кот, всегда приземлялся на ноги. — Боги! — Он споткнулся. — Однако она сильна!
     — Кто?
     — Твоя Душечка. Невероятное поглощение. Я беспомощен как младенец.
     В «Синелох» мы забирались через окно второго этажа — столько насыпало снега.
     Одноглазый, Гоблин и Молчун сидели с Душечкой в общем зале. Неразлучную парочку изрядно потрепало.
     — Ну-ну, — заметил я. — Выбрались, значит. А я думал, пес Жабодав вами закусит.
     — Никаких сложностей, — отмахнулся Одноглазый. — Мы…
     — Что значит «мы»? — возмутился Гоблин. — С тебя толку было как от кабаньих сосков. Молчун…
     — Заткнись. Это Боманц. Он хочет поговорить с Душечкой.
     — Тот  Боманц? — пискнул Гоблин.
     — Тот самый.
     Весь разговор уложился в три вопроса. Вела разговор Душечка, а как только колдун это понял, он тихонько свернул беседу.
     — Следующий шаг, — сказал он мне. — Я должен прочесть якобы автобиографию.
     — Так ее писал не ты?
     — Нет. Если только память мне совсем не отказывает.
     В бараки мы возвращались в молчании. Боманц пребывал в задумчивости. После первой встречи с Душечкой это в порядке вещей. Это для нас, тех, кто с самого начала ее знал, она Душечка.
     Боманц продрался сквозь манускрипт, по временам уточняя перевод некоторых абзацев. Он не знал ючителле.
     — Так это не твоих рук дело?
     — Нет. Но главным рассказчиком послужила моя жена. Вопрос. Выследили ли девчонку, Проныру?
     — Нет.
     — А надо бы. Она единственная из оставшихся в живых, кто имеет значение.
     — Я передам Госпоже. Но сейчас не время. Через пару дней тут будет сущий ад.
     Интересно, посадил ли Следопыт свой саженец? Хотя что толку, если Великая Скорбная смоет курган. Храбро, Следопыт, но очень глупо.
     Однако последствия его усилий проявились очень быстро.
     — Ты обратил внимание на погоду? — спросила Госпожа, когда я явился передать ей слова Боманца относительно Проныры.
     — Нет.
     — Улучшается. Саженец ослабил способность моего мужа влиять на климат. Слишком поздно, конечно. Вода не спадет и через несколько месяцев. Она выглядела подавленной. Когда я сообщил ей, чего хочет Боманц, она только кивнула.
     — Так плохо? Или мы потерпели поражение, еще не вступив в бой?
     — Нет. Но цена победы все растет. Я не хочу платить так дорого. И не знаю, смогу ли.
     Я стоял, немного ошарашенный, и ожидал разъяснений. Которых не последовало.
     — Сядь, Костоправ, — произнесла она чуть погодя.
     Я опустился в указанное ею кресло, у гудящего камина, куда верный Кожух постоянно подбрасывал дрова. Потом она отослала Кожуха. И все молчала.
     — Время затягивает петлю, — прошептала она лишь раз. — И я боюсь растянуть ее.
     
Глава 54
ДОМАШНИЙ ВЕЧЕР
     
     Дни шли. Никто не добился хоть мало-мальски заметного успеха. Госпожа свернула все исследования, часто совещаясь со Взятыми. Меня на совещания не приглашали. Как и Боманца. Хромой участвовал в них только если его приказом выгоняли из моей комнаты.
     Я оставил надежду заснуть у себя и переехал к Гоблину с Одноглазым. Это показывает, насколько пугало меня присутствие Взятого — жить с этой парочкой все равно, что обитать посреди небольшого мятежа.
     Состояние Ворона по-прежнему не менялось, и о нем позабыли все, кроме верного Кожуха. Иногда еще по Душечкиному поручению заглядывал Молчун, но без особого энтузиазма.
     Только в те дни я понял, что Молчун испытывал к Душечке не только верность и преданность, но не умел выразить свои чувства. Молчание его обуславливала не только клятва.
     Я так и не узнал, кто из сестер были двойняшки. Следопыт, как я и предполагал, ничего не обнаружил в генеалогиях. Колдуны так старательно заметают свои следы, что удивительно, как он вообще что-то обнаружил.
     Гоблин с Одноглазым пытались его загипнотизировать в надежде докопаться до самых старых его воспоминаний. Все равно что гоняться за привидениями в тумане.
     Взятые попытались усмирить Великую Скорбную. Вдоль западного берега начал громоздиться лед, отворачивая течение в сторону. Но колдуны переборщили, и образовался затор, грозивший поднять уровень воды. Два дня попыток дали лам от силы часов десять форы.
     Порой вокруг Курганья появлялись гигантские следы, скоро исчезавшие под снегом. Небо расчистилось, но воздух становился все холоднее. Усилиями Взятых снег не таял и не покрывался настом. Восточный ветер постоянно шевелил сугробы.
     — Госпожа желает вас видеть, сударь, — сообщил мне пробегавший Кожух. — Немедленно.
     Я оторвался от тонка на троих — то есть с Гоблином и Одноглазым. Это помогало убить лениво ползущее время. А что нам еще оставалось?
     — И будьте осторожны, сударь, — предупредил Кожух, когда мы отошли достаточно далеко.
     — kxm?
     — У нее дурное настроение.
     — Спасибо.
     Я сбавил шаг. У меня самого на душе кошки скребли. Не хватало еще мне чужих горестей.
     В комнатах Госпожи сменили обстановку. Принесли ковры, завесили гобеленами стены. Близ уютно потрескивавшего камина стоял диванчик. Точно рассчитанная атмосфера. Дом, каким он нам мнится, а не какой он есть на деле.
     Госпожа сидела на диване — Присаживайся, — произнесла она, даже не глянув, кто пришел.
     Я начал опускаться на стул.
     — Нет. Здесь, со мной.
     Я пристроился на краешке дивана.
     — Что случилось?
     Взгляд ее сосредоточился на чем-то невообразимо далеком. На лице отражалась боль.
     — Я решила.
     — И?
     Я нервно поежился, не совсем понимая, что она имеет в виду, чувствуя, что мне здесь не место.
     — Выбор невелик. Я могу сдаться и стать одной из Взятых.
     Наказание менее жестокое, чем я ожидал.
     — Или?
     — Или вступить в бой, который невозможно выиграть.
     — Если не можешь победить, зачем драться? Никому из своих я не задал бы такого вопроса Как ответили бы наши, я и так знаю.
     Но она не из наших.
     — Потому что я могу повлиять на исход боя. Я не могу победить. Но могу решить, кому достанется победа.
     — Или хотя бы не дать победы ему?
     Медленный кивок.
     Я начал понимать причину ее мук. Я видел такие лица на поле боя, у тех, кто идет на смерть, чтобы помочь выжить другим.
     Пытаясь скрыть свои чувства, я сполз с диванчика и бросил в огонь три полешка. Если бы не наша грызущая тоска, в комнате было бы уютно, в хрустком тепле и пляшущем свете огня.
     Мы посидели немного. Я нутром чуял, что болтать не стоит — Начнем с рассветом, — проговорила Госпожа наконец. — Что?
     — Последний бой. Смейся, Костоправ. Я попытаюсь убить тень. И не надеюсь выжить.
     Смеяться? Никогда. Восхищаться. Уважать. Враг мой, неспособный погасить в себе последнюю искру света и умереть иначе. 
     Все это время она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, глядя в огонь, словно надеялась узреть в нем разгадку некоей тайны. Теперь она задрожала.
     Женщина, испытывавшая перед смертью такой невыносимый ужас, предпочла смерть капитуляции.
     Как это повлияло на мою уверенность? Плохо. Паршиво Если бы я получил то же прозрение, что и она, мне было бы легче. Но об этом Госпожа не рассказывала.
     — Костоправ, — попросила она очень-очень тихо, почти робко, — обними меня.
     Что-о?!
     Нет, этого я не сказал, но определенно подумал.
     Ничего я не сказал. Просто сделал как просили, неуклюже и неуверенно Госпожа расплакалась у меня на плече, тихо, почти неслышно, как пойманный крольчонок.
     Прошло немало времени, прежде чем она заговорила вновь. Я сидел очень тихо.
     — Никто не обнимал меня так с детства. Моя няня .
     Снова долгое молчание.
     — У меня никогда не было друзей. Снова долгая пауза.
     — Мне страшно, Костоправ И одиноко.
     — Нет. Мы все с тобой.
     — Но не все по одной причине.
     Она замолчала совсем. Я долго держал ее в объятиях. Поленья в камине прогорели, свет померк. За окнами завыл ветер.
     Когда я, решив, что она наконец заснула, попытался отпустить ее. Госпожа только вцепилась в меня еще крепче. Я замер, продолжая обнимать ее и стараясь не обращать внимания на боль во всем теле.
     В конце концов она все же отстранилась от меня, встала, вновь разожгла камин Я сидел. Она постояла немного за моей спиной, глядя на огонь, потом положила мне руку па плечо и отрешенно пробормотала — Доброй ночи.
     Госпожа вышла в соседнюю комнату А я еще минут десять-пятнадцать посидел, прежде чем кинуть в огонь последнее полено и вернуться в реальный мир.
     Наверное, у меня было очень странное выражение лица, потому что ни Гоблин, ни Одноглазый ко мне не приставали. Я залез в спальный мешок, повернулся к ним спиной и долго еще ворочался, прежде чем заснуть.
     
Глава 55
ПЕРВЫЙ РАУНД
     
     Проснулся я как от толчка. Безмагия! Я так давно не заходил в нее, что ее присутствие меня тревожило. Я поспешно свернул мешок, обнаружил, что в комнате один. Потом оказалось, что не только в комнате. Барак почти опустел. Только несколько стражников сидели в общем зале. Солнце еще не встало.
     Ветер еще завывал за стенами Несмотря на бушевавшее в печах пламя, в воздухе попахивало морозом. Я глотал овсянку и раздумывал, что же я успел пропустить.
     Я уже покончил с завтраком, когда явилась Госпожа.
     — А вот и ты Я уж думала, что придется отправляться без тебя.
     Что бы там ни случилось прошлой ночью, сейчас Госпожа выглядела уверенной, сильной, готовой ко всему Пока я натягивал тулуп, безмагия схлынула У дверей своей комнаты я задержался Хромой был там. Я задумчиво нахмурился.
     На борт ковра. Сегодня каждый ковер был полностью оснащен, и экипажи набраны. Но меня больше заинтересовало полное отсутствие снега между городом и Курганьем. Воющий ветер унес его Мы взлетели, как только достаточно рассвело Госпожа поднимала ковер, пока Курганье не начало походить на карту, проявляющуюся по мере того, как отступали сумерки. Мы облетали могильники кругом. Ветер, как я заметил, стих.
     Великий курган готов был обрушиться в реку.
     — Сто часов, — произнесла Госпожа, точно читая мои мысли.
     Вот как. Теперь мы считаем часы Я провел взглядом по горизонту. Вот там.
     — Комета.
     — С земли ее не видно. Но ночью… придется нагнать Облаков. Внизу крохотные фигурки копошились на части расчищенного участка. Госпожа развернула копию с карты Боманца.
     — Ворон, — напомнил я.
     — Сегодня. Если повезет.
     — Что они там делают?
     — Обследуют.
     И не только. На Курганье дугой наступали стражники в полных доспехах. За ними двигались легкие осадные машины. Но некоторые и впрямь что-то обследовали, оставляя за собой вонзенные в землю копья На копьях развевались разноцветные вымпелы. Я не стал просить объяснений. Все равно бы не получил.
     На востоке, за рекой, парили летучие киты, с дюжину. Я-то думал, что они давно улетели.
     Небо за ними полыхало зарей.
     — Первая проверка, — сказала Госпожа. — Мелкая тварь.
     Она сосредоточенно нахмурилась, и наш ковер начал светиться.
     Из города выехала белая всадница на белом коне. Душечка. В сопровождении Молчуна и Лейтенанта. Душечка въехала в проход, отмеченный вымпелами. У последнего копья она остановилась.
     Лопнула земля. На свет божий вырвалась тварь явно из числа родственников осьминога с одной стороны и пса Жабодава с другой. Тварь промчалась по Курганью к реке, подальше от безмагии.
     Душечка поскакала к городу.
     Ковры плеснули колдовской злобой. Через секунду от твари только пепел остался.
     — Один есть, — заметила Госпожа. Внизу разведчики начали устанавливать следующий проход из вымпелов. Так длилось весь день, медленно и неотвратимо. Большая часть тварей Властелина прорывалась к реке. Те немногие, что кидались в противоположную сторону, наталкивались на стену стрел, прежде чем сгинуть от рук Взятых.
     — Хватит ли времени уничтожить всех? — спросил я, когда солнце уже садилось.
     От сидения на одном месте у меня уже все тело затекло.
     — С избытком. Но не все будет так просто.
     Я попросил разъяснений, но больше Госпожа ничего не сказала.
     Мне все казалось не слишком сложным. Уделать монстров по одному, а когда кончатся, взяться за главного злодея. Как он ни силен, но что он сможет сделать в безмагии?
     Проковыляв по бараку в свою комнату, я обнаружил, что Хромой еще корпит над бумагами. Взятым требуется меньше отдыха, чем смертным, но он скоро рухнет. Какого беса он там копается?
     И еще Боманц. Которого сегодня ни слуху ни духу. Этот-то что пытается провернуть втихаря?
     Я уминал ужин, ничем не отличающийся от завтрака, когда рядом возник Молчун и устроился напротив меня, сжимая миску с овсянкой, точно нищий — шапку. Он был бледен.
     — Как Душечка? — спросил я.
     — Ей почти понравилось, — показал он. — Рисковала без нужды. Одна из тварей едва не добралась до нее. Пока тварь отгоняли, ранили Масло.
     — Ему нужна моя помощь?
     — Одноглазый справился.
     — А ты что тут делаешь?
     — Этой ночью возвращаем Ворона.
     — Ох.
     Я снова забыл про Ворона. Как я только могу считать себя его другом, проявляя к его судьбе такое безразличие?
     Молчун проводил меня до комнаты, где я поселился с Гоблином и Одноглазым. Те вскоре подошли.
     Вид у обоих был мрачный. В воскрешении нашего старого друга им отводились главные роли.
     Молчун беспокоил меня больше. Его осенила тень. Он боролся с ней. Но хватит ли у него сил победить?
     Часть его души не желала возвращения Ворона.
     Как и часть моей.
     Ко мне заглянула очень усталая Госпожа:
     — Ты примешь участие? Я покачал головой:
     — Только под ногами буду путаться. Лучше поднимите меня, когда все кончится.
     Госпожа сурово глянула на меня, потом пожала плечами и ушла.
     Поздно вечером меня разбудил Одноглазый. Он еле стоял на ногах. Я подскочил на кровати.
     — Ну?
     — Мы справились. Не знаю, насколько удачно. Но он вернулся.
     — Как все прошло?
     — Тяжело.
     Он заполз в спальный мешок. Гоблин уже храпел в своем. Пришедший с ними Молчун сидел у стены, завернувшись в одолженное одеяло, и издавал лесопильные звуки. К тому времени, как я проснулся окончательно. Одноглазый дрыхнул вместе с остальными.
     В комнате Ворона не было никого, кроме храпящего Ворона и взволнованного Кожуха. От толпы колдунов осталась только вонь.
     — Он в порядке? — спросил я.
     — Я же не лекарь. — Кожух пожал плечами.
     — Зато я лекарь. Дай осмотреть его. Пульс достаточно сильный. Дыхание слишком частое для спящего, но не настолько, чтобы беспокоиться по этому поводу. Зрачки расширены. Мышцы в тонусе. Кожа влажная.
     — Особых поводов нервничать не вижу. Продолжай кормить его бульоном. Как только заговорит, немедля зови меня. Вставать не позволяй. У него мышцы как глина, упадет еще ненароком.
     Кожух послушно кивал.
     Я вернулся в свою кровать, долго лежал, волнуясь попеременно о Вороне и о Хромом. В моей бывшей комнате все еще горела лампа. Последний из прежних Взятых продолжал свои маниакальные поиски.
     Но больше я беспокоился о Вороне. Тот потребует от нас отчета, как мы заботились о Душечке. А я был настроен оспорить его право на это.
     
Глава 56
ВРЕМЯ ИСТЕКАЕТ
     
     Когда хочешь, чтобы ночь длилась вечно, заря наступает на глазах. Когда хочешь, чтобы часы тянулись, они летят. Следующий день — опять истребление чудовищ. Только одно было необычно — Хромой вышел посмотреть. Кажется, наши успехи его удовлетворили. Он вернулся в мою комнату и задрых — на моей постели, к слову Состояние Ворона не менялось Когда я вечером пришел его проведать, Кожух сообщил, что его подопечный несколько раз был на грани пробуждения и бормотал во сне.
     — Продолжай накачивать его похлебкой, — посоветовал я — Если я понадоблюсь — кричи, не бойся.
     Заснуть я не мог. Пытался бродить по баракам, но там царила тишина В общем зале маялись бессонницей несколько стражников, но при моем приближении замолкли. Я подумал было, а не пойти ли мне в «Синелох», но я знал, что лучшего приема не дождусь и там. Я уже меченый.
     И будет только хуже.
     Я понимал, что Госпожа подразумевала под словом «одиночество».
     Если бы только у меня хватило храбрости прийти к ней, когда мне  требовалось дружеское объятие.
     Но я вернулся в постель.
     И заснул; да так, что на следующее утро меня подняли только под угрозой физической расправы К полудню мы разделались с последними из зверюшек Властелина. Госпожа объявила отдых до вечера На следующее утро нам предстояла репетиция главного представления. По оценке Госпожи, река вскроет Великий курган через сорок восемь часов. Времени хватает, чтобы отдохнуть, попрактиковаться и нанести упреждающий удар.
     После обеда Хромой выбрался на улицу полетать. Он был в отменном настроении Я воспользовался случаем посетить свою комнату и поискать улик, но обнаружил только пару стружек эбенового дерева и намек на серебряную пыль — и того, и другого едва хватало, чтобы я вообще что-то заметил. Хромой убирался очень поспешно. Я ничего не трогал — мало ли что случится — и больше ничего не выяснил.
     Репетиция сражения проходила в весьма напряженной обстановке. Явились все, даже Хромой и Боманц, который держался так незаметно, что про него все забыли. Над рекой висели летучие киты, вокруг них кружили и парили манты. Душечка ринулась на Великий курган по заранее подготовленному проходу, остановилась на самой границе безопасной зоны. Взятые и стражники держали оружие на изготовку.
     Выглядело все превосходно. Должно сработать. Так почему мне кажется, что нас ждут серьезные неприятности?
     Стоило нашему ковру коснуться земли, как подскочил Кожух.
     — Мне нужна ваша помощь, — выдохнул он мне, не обращая внимания на Госпожу. — Он меня не слушает. Пытается встать. Уже два раза падал. Я покосился на Госпожу. Та кивнула — иди, мол. Когда я вошел в комнату. Ворон сидел на краешке кровати.
     — Я слыхал, ты парню житья не даешь. Какого беса мы тащили твою задницу из Курганья, если ты вознамерился с собой покончить?
     Голова Ворона медленно повернулась ко мне, но он меня не узнавал. «Ох, черт, — подумал я. — Он лишился рассудка».
     — Он говорил, Кожух?
     — Немного. И не всегда разумно. По-моему, он не понимает, сколько прошло времени.
     — Может, стоит связать его?
     — Нет.
     Мы удивленно обернулись к Ворону. Теперь он узнал меня.
     — Без веревок, Костоправ. Буду вести себя хорошо. — Он повалился на спину и улыбнулся. — Давно не виделись, Кожух!
     — Расскажи ему все, — сказал я. — А я пока микстуру одну сварганю.
     Я просто хотел убраться от Ворона подальше. После того как душа вернулась к нему, он стал выглядеть намного хуже. Как покойник. Слишком сильное напоминание о том, что я тоже смертей. Мне об этом и без Того многое напоминало.
     Я намешал две микстуры. Одна, чтобы у Ворона не тряслись руки. А вторая — чтобы вырубить его, если Кожух не справится сам.
     Когда я возвратился, Ворон посмотрел на меня мрачновато. Не знаю, насколько далеко забрался в своем рассказе Кожух.
     — Не выпендривайся, — бросил я. — Ты понятия не имеешь, что случилось после Арчи. Да и вообще со времен битвы при Чарах. Твои выходки героя-одиночки никому не нужны. Пей. Это против дрожи.
     Вторую гвикстуру я сунул Кожуху, шепотом объяснив, для чего.
     — Это правда? — спросил Ворон едва слышно. — Душечка и Госпожа завтра выступят против Властелина? Вместе?
     — Да. Победить или умереть. Всем.
     — Я хочу…
     — Лежать будешь. И ты. Кожух, не высовывайся. Нечего отвлекать Душечку.
     До сих пор я как-то ухитрялся не думать о безбожно запутанных последствиях завтрашнего боя. Теперь они навалились на меня разом. Властелином дело не ограничится. Если только мы не проиграем. А если падет он, в следующую минуту война с Госпожой разгорится с новой силой.
     Я мучительно хотел поговорить с Душечкой, узнать, что она планирует. Но не осмеливался. Госпожа держала меня на коротком поводке. В любой момент она может допросить меня.
     Одиноко. Как же одиноко.
     Кожух продолжил рассказ. Потом заглянули Гоблин с Одноглазым и рассказали то же самое, но со своей точки зрения. Зашла даже Госпожа, поманила меня.
     — Да? — спросил я.
     — Пошли.
     Я последовал за ней в ее комнаты. Уже наступила ночь. Примерно через восемнадцать часов Великий курган откроется сам. Если мы последуем плану — раньше.
     — Садись. Я сел.
     — У меня мысли сходятся в точку, — проговорил я. — Бабочки размером с лошадь. Ни о чем больше думать не могу.
     — Знаю. Я думала отвлечься, говоря с тобой, но ты — больше, чем просто развлечение. Ну, это отвлекло меня. 
      —  Быть может, твои зелья… Я покачал головой.
     — Против страха у меня ничего специфического нет. Я слышал, колдуны…
     — Эти противоядия слишком дорого обходятся Нам потребуются ясные головы. Не все пойдет так гладко, как на репетиции.
     Я поднял бровь. Госпожа разъяснять не стала. Подозреваю, ожидала от своих союзников немало импровизаций.
     Явились кухари, вкатили столик на колесиках с роскошным ужином. Последнее желание приговоренного?
     — Я приказала подать на стол все лучшее, — пояснила Госпожа, когда толпа рассосалась. — И нам, и твоим друзьям в городе. И на завтрак — тоже.
     Она казалась спокойной. Впрочем, она привычнее к рискованным схваткам…
     Я фыркнул про себя. Не меня ли она просила обнять ее? Госпожа боится не меньше нашего.
     Она заметила, но ничего не сказала — верный признак того, что она ушла в себя.
     Ужин был чудесный только если учесть, из чего поварам приходилось готовить. А так ничего особенного. За столом мы не обменялись и словом. Я закончил первым и задумался, облокотившись на стол. Госпожа последовала моему примеру. Я заметил, что съела она очень мало. Через пару минут она поднять и ушла в спальню, чтобы вернуться с тремя черными стрелами. На каждой — серебряные письмена теллекурре. Я уже видел такие стрелы. Душелов дала одну из них Ворону, когда мы ждали в засаде Хромого и Шепот.
     — Стреляй из моего лука, — приказала Госпожа. — И держись рядом со мной. Стрелы были одинаковые.
     — Кого?..
     — Моего супруга. Убить его им не под силу — на них нет его истинного имени. Но они его остановят.
     — Ты думаешь, что план не сработает?
     — Все возможно. Рассмотреть следует все возможности. — Наши взгляды встретились. Что-то было в ее… Она отвернулась. — Лучше уходи. — сказала она. — Доброй ночи. Я хочу, чтобы завтра утром ты был в форме.
     Я расхохотался:
     — Как?
     — Я обо всех позаботилась. Кроме дозорных, конечно.
     — О…
     Колдовство. Один из Взятых усыпит нас. Я встал, помешкал пару секунд, подкинул поленьев в огонь. Поблагодарил за ужин. Наконец выжал из себя то, что думал:
     — Хочу пожелать тебе удачи. Но… не от всего сердца.
     Госпожа слабо улыбнулась:
     — Знаю.
     Она проводила меня до дверей. Прежде чем выйти, я поддался импульсу, обернулся — она стояла за моей спиной, ожидая… Мы обнимались с полминуты.
     Будь она проклята за свою человечность. Но мне тоже помогло.
     
Глава 57
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
     
     Нам разрешили выспаться, потом дали еще час — позавтракать, примириться с богами, или что там еще делают перед смертным боем. Великий курган должен был продержаться до полудня. Торопиться некуда.
     Интересно, что там поделывает в земле эта тварь?
     К бою протрубили в восемь. Отсутствующих не было. Хромой порхал вокруг на своем коврике, причем путь его подозрительно часто пересекался с траекторией Шепот. О чем-то они там шептались. Боманц держался в тени, пытаясь остаться незамеченным. Я не винил его. На его месте я бежал бы до самого Весла… На его месте? Да чем мое-то лучше?
     Этот человек пал жертвой своей чести. Он верил, что должен отдать долг. Забили барабаны — пора по местам. Я последовал за Госпожой, заметив по дороге, что последние гражданские уходят по дороге на Весло, прихватив все пожитки, какие можно унести на спине. На дороге, должно быть, сплошное безумие творится. Многотысячные войска, призванные Госпожой, уже добрались, судя по донесениям, до Весла и двигались к нам. Они опоздают. А остановить их никому не пришло в голову.
     Круг внимания сузился. Внешний мир исчез. Глядя на гражданских, я задумался на мгновение, сколько трудностей придется преодолеть, чтобы сбежать отсюда. Задумался ненадолго. После боя с Властелином беспокоиться будет уже не о чем.
     Летучие киты заняли места над рекой. Манты рыскали в поисках восходящих воздушных потоков. Поднимались ковры Взятых. Но мои ноги сегодня остались на земле. Госпожа собиралась встретить своего супруга лицом к лицу.
     Спасибо, подруга. А в ее тени притаился Костоправ с лучком и стрелочками.
     Стражники уже были на позициях — за заграждениями, в окопах, у осадных машин. Вымпелы вьются, направляя тщательно выверенную скачку Душечки. Напряжение нарастало.
     Что еще можем мы сделать?
     — Держись за мной, — напомнила Госпожа. — Стрелы пусть будут наготове.
     — Так точно. Удачи. Если победим, угощаю тебя ужином в Садах Опала. — Не знаю, что меня дернуло это сказать. Судорожная попытка отвлечься? Несмотря на утренний холод, я взмок.
     Госпожа сначала удивилась, потом улыбнулась.
     — Если победим, я тебе об этом напомню.
     Улыбка вышла вымученная. У нее не было причин полагать, что она переживет следующий час.
     Госпожа шагнула к Великому кургану. А я, как верный пес, за ней.
     Последняя искра света не угасла. Она не станет спасать себя, сдаваясь.
     Боманц вначале обогнал нас, потом приотстал. Хромой — тоже.
     В плане такие фортели не предусматривались.
     Госпожа не обращала внимания. Я волей-неволей — тоже.
     Ковры Взятых начали снижаться кругами. Летучие киты и манты искали ветер слишком нервно.
     Край Курганья. Кожу под амулетом уже не покалывало. Все фетиши вокруг сердца Курганья сняты. Мертвые покоятся с миром Сырая земля хватала за башмаки. Я с трудом держал равновесие, прилаживая стрелу на тетиву. Две оставшиеся я сжимал в той же руке.
     Госпожа остановилась в нескольких футах от той ямы, откуда мы вытащили Боманца. Казалось, что окружающее совершенно не трогает ее, что она говорит с тварью из могилы. Обернувшись, я увидел, как Боманц остановился чуть севернее, в полусотне футов от меня. Руки он засунул в карманы, всем видом приглашая меня повозмущаться его присутствием. Хромой опустился на землю в том месте, где когда-то окружал Курганье ров, — он не хотел упасть, когда его захлестнет безмагия.
     Я глянул на солнце. Около девяти. Три часа форы — если мы захотим ее использовать.
     Сердце мое трепыхалось как бешеное. Руки тряслись так, что, казалось, сейчас загремят кости. Вряд ли я смог бы всадить стрелу в слона с пяти шагов. И с чего мне такая удача — быть ее оруженосцем?
     Я припомнил все свои грехи. Чем я заслужил это? Столько раз я мог сделать иной выбор…
     — ..Что?
     — Готов? — переспросила она.
     — Никогда. — Я выдавил блеклую улыбку.
     Госпожа попыталась ответить тем же, но она была перепугана посильней моего. Она знала, против кого пошла. Она думала, что жить ей осталось несколько минут.
     Сколько же отваги в этой женщине, чтобы идти вперед, когда невозможно выиграть ничего, кроме, может быть, искупления в глазах мира.
     В мозгу моем мелькали имена. Сайлит. Вера. Кто? Через несколько мгновений это станет жизненно важным.
     Я человек неверующий. Но я помолился про себя богам моей юности, чтобы не мне привелось завершать ритуал ее именования.
     Госпожа повернулась к городу и подняла руку. Заныли трубы. Будто без них никто не заметит.
     Рука опустилась.
     Стук копыт. Душечка в белых одеждах проскакала между рядами вымпелов, за ней следом Ильмо, Молчун и Лейтенант. Безмагия должна была накатиться неожиданно и не отступать. Мы позволяли Властелину выбраться, но лишали его сил.
     Безмагию я ощутил. Я так отвык от нее, что она ударила меня весьма ощутимо. Госпожа тоже пошатнулась, с губ ее слетел крик страха. Она не желала расставаться с оружием. Не сейчас. Но иного пути не было.
     Земля мягко дрогнула, потом гейзером рванула вверх. Я отшатнулся, с ужасом наблюдая за фонтаном грязи… и очень удивился, узрев дракона вместо человека.
     Проклятый дракон! Я про него и забыл совсем.
     Голова змеи колыхалась в пятидесяти футах над землей, в облаке пламени. Дракон взревел. И что теперь? В безмагии Госпожа нас не прикроет. Властелин окончательно вылетел у меня из головы.
     Я натянул тетиву, прицелился в разверстую пасть змея…
     Меня остановил чей-то голос. Я обернулся. Боманц приплясывал и кривлялся, выкрикивая оскорбления на теллекурре. Дракон обозрел его с высоты. И вспомнил, что у них осталось еще не оконченное дело.
     Он ударил, подобно змее, и плюнул на нас пламенем. Огонь окутал Боманца, не опаляя. Колдун стоял за границей безмагии.
     Госпожа сделала несколько шагов вправо, заглянула за спину дракона. Передние лапы зверя уже выдрались из земли и теперь рыли ее в попытках вытянуть из могилы огромное тело, пашей цели я не видел, но Взятые в воздухе вышли на траектории атаки. Сорвались с креплений тяжелые огненосные копья, с ревом устремились вниз, взорвались — Направляется к реке, — возгласил громовой глас.
     Госпожа кинулась вперед. Душечка двинулась вперед, сдвигая безмагию к воде. Вокруг меня плясали и сквернословили призраки. Я не обращал внимания — не до них.
     Манты стремительно пикировали парами, проскальзывая среди молний летучих китов. Воздух наполнился треском, запахом сухим и странным.
     Откуда-то вынырнул Следопыт, бормоча, что надо спасти Дерево.
     Взревели рога Я увернулся от дергающейся драконьей лапы, проскочил под бьющим землю крылом, обернулся.
     Из леса вырвались десятки одетых в рванье живых скелетов, следуя за хромым псом Жабодавом — Я знал, что этот ублюдок нам еще подгадит. — Я попытался привлечь внимание Госпожи. — Лесовики. Они напали на Стражу. — Властелин все-таки держал туза в рукаве.
     Госпожа не слышала.
     Схватка лесовиков и Стражи на нас пока не отражалась никак. Добыча пыталась ускользнуть, и мы не осмеливались оторваться от погони.
     — В воде — прогремел голос в небе Душечка продвинулась еще Мы с Госпожой карабкались по содрогающейся от драконьих корч земле. Змей не замечал нас. Внимание его приковывал Боманц К земле спикировал летучий кит. Щупальца его пошарили в реке, схватили что-то, кит сбросил балластную веду.
     В китовых щупальцах корчилась, визжа, человеческая фигурка. Настроение мое поднялось Мы все же сделали это…
     Кит поднялся слишком высоко. На мгновение его щупальца вынесли Властелина из безмагии.
     Смертельная ошибка.
     Гром. Молнии. Ужас в перестуке копыт. Половина города и пустошь за границей безмагии лопнули, разметались, вспыхнули и почернели.
     Кит взорвался.
     Властелин рухнул. И, падая в воду и безмагию, проревел.
     — Сайлит! Я именую тебя!
     Я выпустил стрелу.
     В яблочко. Лучший выстрел навскидку, какой у меня получался. Стрела попала ему в бок. Властелин с воплем схватился за древко В этот миг он упал в воду От молний мант вскипели воды Великой Скорбной. Еще один кит, снизившись, пошарил щупальцами по дну. На бесконечную секунду меня охватил ужас, что Властелин останется под водой и сбежит.
     Но он показался снова, в китовых объятиях. Этот кит сделал ту же ошибку. И заплатил тем же, хотя магия Властелина сильно ослабела — от моей стрелы, вероятно. Он успел выпустить только одно заклятие, да и то пошло вкривь, спалив казармы Стражи. Стражники дрались с лесовиками в окрестностях казарм, и заклятие унесло десятки жизней с обеих сторон.
     Второй стрелы я не выпустил. Я застыл. Я был совершенно уверен, что, если все ритуалы соблюдены, именование действует и в безмагии. Однако Госпожа даже не пошатнулась. Она стояла на берегу, глядя на тварь, бывшую ее супругом. Имя Сайлит не повредило ей ни в малейшей степени.
     Не Сайлит! Властелин дважды ошибся, именуя ее… Осталась одна попытка. Но ухмылка моя вышла кривоватой. Я назвал бы ее Сайлит.
     Третий кит схватил Властелина. Этот ошибки не сделал. Он вынес врага на берег, к Душечке и ее спутникам. Властелин яростно боролся. Боги! Что за силы в этом человеке!
     За нашими спинами кричали люди и звенели мечи. Стражники поразились меньше, чем я. Они держали позиции. Взятые спешили им на выручку, поливая противника дождем губительных заклятий. Метили они в пса Жабодава.
     Ильмо, Лейтенант и Молчун кинулись на Властелина в ту же секунду, когда летучий кит бросил его. Все равно что кидаться на тигра. Он отшвырнул Ильмо на три десятка футов. Я услышал треск, когда он переломил Лейтенанту позвоночник. Молчун отскочил. Я всадил во Властелина вторую стрелу. Тот пошатнулся, но не упал, ошеломленно двигаясь к нам с Госпожой.
     Следопыт остановил его на полдороге. Он бросил саженец и вцепился в восставшего из могилы, устроив матч по борьбе, достойный войти в легенду. Оба орали, как проклятые души в аду.
     Я хотел было кинуться на помощь Ильмо и Лейтенанту, но Госпожа движением руки приказала мне остаться. Взгляд ее шарил по полю. Она чего-то ждала.
     Страшный вопль потряс землю. В небо рванулся ком маслянистого пламени. Дракон визжа стал корчиться, как полураздавленный червь. Боманц куда-то пропал.
     Смотреть надо было на Хромого. Каким-то образом он ухитрился подползти к нам незамеченным футов на десять. Я перепугался до того, что чуть не обгадился на месте. Хромой сбросил маску. Выжженная пустошь его лица сияла злорадством. Ему казалось, что сейчас он расквитается со мной за все. Ноги мои подкосились.
     Он поднял маленький арбалет, ухмыльнулся, потом прицелился — не в меня. Арбалетный дротик в точности походил на стрелы, данные мне Госпожой.
     Это вывело меня наконец из транса. Я натянул тетиву.
     — Вера, ритуал завершен! — взвизгнул Хромой. — Я именую тебя! — И он спустил крючок.
     Я выпустил стрелу в тот же миг. Черт, ну не мог я наложить ее на тетиву быстрее! Острие вонзилось в черное сердце Хромого, и он упал. Но слишком поздно. Слишком поздно.
     Госпожа закричала.
     Ужас мой обратился в безрассудный гнев. Я кинулся на Хромого, бросив лук и схватившись за меч. Взятый даже не обернулся, чтобы встретить мою атаку. Он просто валялся, опершись на локоть, и пялился на Госпожу.
     Я по-настоящему обезумел.. Наверное, такое со всяким может случиться при определенных обстоятельствах. Но я уже много лет в армии. Я давно понял, что бешенство не продлевает жизнь.
     Хромой лежал в безмагии. А значит, едва цеплялся за жизнь, едва мог существовать и был совершенно не способен защищаться. И он у меня расплатился за годы моего страха.
     Первый удар наполовину рассек его шею. Я продолжал рубить, пока не оттяпал голову совсем, потом отрубал конечности, кусками, пока не затупилась сталь и не отхлынула ярость. Начал возвращаться рассудок. Я кинулся посмотреть, что стало с Госпожой.
     Она опустилась на колено, пытаясь вытащить стрелу Хромого. Я бросился к ней, отстранил ее руку.
     — Нет. Позволь мне. Потом.
     В этот раз я меньше удивился, что именование не сработало. Я убедился, что Госпожу ничто не берет.
     Черт, ей давно пора было сдохнуть!
     Меня начало неудержимо трясти.
     Косившие лесовиков Взятые добились своего. Некоторые из дикарей уже бежали. Пса Жабодава окутывали разрушительные заклятия.
     — Держись, — шептал я Госпоже. — Победа близко. Мы это сделаем. — Не знаю, верил ли я в это тогда, но именно это ей нужно было слышать.
     Следопыт с Властелином продолжали кататься по земле, рыча и ругаясь. Вокруг них приплясывал вооруженный копьем Молчун, всаживая наконечник в тело врага, стоило появиться возможности. Ни одна тварь не сможет выносить это бесконечно. Душечка наблюдала, держась поблизости, но все же вне досягаемости Властелина Я побежал к остаткам Хромого, выдернул стрелу, которую всадил в него. Взятый злобно глянул на меня. Мозг его все еще жил Я спихнул его голову в ров, оставленный выползшим драконом.
     Змей прекратил биться От Боманца — ни следа. Ни единого следа Со второй попытки он нашел судьбу, которой так боялся. Он убил чудовище — изнутри.
     Не надо думать, что Боманц не совершил ничего выдающегося, раз он держался в стороне от главной схватки. Думаю, Властелин ожидал, что дракон займет Госпожу и Душечку на те мгновения, что требовались ему, чтобы вырваться за пределы безмагии Боманц отвел эту угрозу. С тем же упорством и достоинством, что и Госпожа, он встретил свою судьбу.
     Я вернулся к Госпоже. Руки мои вновь обрели необходимую на поле боя твердость. Если бы со мной была моя сумка Обойдусь и ножом. Я уложил ее на спину, начал вытаскивать дротик Пока я его не вытащу, тот будет грызть Госпожу изнутри. Несмотря на боль, моя пациентка выдавила благодарную улыбку.
     Следопыта и Властелина окружила дюжина солдат с копьями. По-моему, не все из них смотрели, кого убивают.
     С древним злом было почти покончено. Я затампонировал и перевязал рану Госпожи обрывками ее собственной одежды.
     — Сменю это, как только смогу, — пояснил я. Лесовиков разбили наголову. Пес Жабодав утащился в холмы. Эту тварь убить не легче, чем ее хозяина. Вышедшие из боя стражники спешили к нам, неся дрова для погребального костра Властелина.
     
Глава 58
ФИНАЛ
     
     И тут я заметил Ворона. — Клятый придурок. Ковыляет, опираясь на Кожуха. С мечом наголо. И упертой мордой Плохо будет, точно. Не так уж у него ноги подкашиваются, как он изображал.
     Не надо быть гением, чтобы сообразить, на кого он нацелился. Ворон по простоте душевной решил обелить себя в Душечкиных глазах, разделавшись с ее главным врагом Меня снова затрясло — и уже не от страха. Если кто-нибудь чего-нибудь не сделает прямо сейчас, разбираться со всем придется мне. Мне придется решать и действовать, а лучше от моих действий никому не станет.
     Я попытался отвлечься, проверяя у Госпожи повязку.
     На нас упала тень. Подняв глаза, я уперся взглядом в холодные зрачки Молчуна. И в чуть более снисходительное лицо Душечки Молчун чуть покосился на Ворона. Им тоже придется разбираться Госпожа вцепилась в мою руку.
     — Подними меня, — приказала она. Я подчинился. Она была слаба, как молодое вино, — мне приходилось ее поддерживать.
     — Еще не все, — втолковывала она Душечке, словно та могла ее слышать. — С ним еще не покончено.
     У Властелина уже оттяпали ногу и руку, швырнули в костер. Следопыт держал его так, чтобы можно было добраться до шеи. Гоблин с Одноглазым ждали головы чуть поодаль, готовые чуть что дать деру. Часть стражников сажала сына Дерева. В небе парили летучие киты и манты. Все остальные вместе со Взятыми гнали по лесам пса Жабодава с его дикарями.
     Ворон приближался. А я все не мог понять, что же мне делать.
     Властелин, эта погань, был силен. Прежде чем его разделали на кусочки, он прикончил еще с дюжину человек. И даже тогда он не умер. Голова его жила, как голова Хромого.
     Пришел час Гоблина и Одноглазого. Гоблин схватил еще живую голову, сел, зажав ее между коленями, и Одноглазый вбил Властелину в переносицу шестидюймовый серебряный шип. Прямо в мозг. Губы мертвеца продолжали неслышно сыпать проклятия.
     Шип удержит черную его душу. А голова отправится в костер Когда уймется пламя, шип найдут и вгонят в ствол сына Дерева. И еще один темный дух будет скован на миллион лет.
     Стражники сволокли в кострище и останки Хромого. Не нашли только головы Ее засыпали обвалившиеся стенки сырой траншеи, откуда восстал дракон.
     Гоблин и Одноглазый подожгли костер.
     Взметнулось пламя, будто радуясь порученному делу.
     Стрела Хромого поразила Госпожу в четырех дюймах от сердца, между левой грудью и ключицей Признаюсь, я горжусь тем, что извлек наконечник в такой жуткой обстановке, не лишив жизни пациентку Но левую руку ей надо было обездвижить.
     Теперь Госпожа подняла эту руку, потянулась к Душечке. Мы с Молчуном стояли мгновение недоуменно…
     Госпожа притянула Душечку к себе. Она была так слаба, что, думаю, Душечка сама приблизилась к ней.
     — Ритуал завершен, — прошептала она. — Я именую тебя, Тони Фиск.
     Душечка беззвучно завизжала.
     Безмагия заколебалась.
     Лицо Молчуна почернело от видимой муки Бесконечный миг он стоял, раздираемый обетом, любовью и ненавистью, и, быть может, высшим долгом. По щекам его потекли слезы. А потом исполнилось мое давнее желание, и я готов был расплакаться сам.
     Молчун заговорил.
     — Ритуал завершен. — Ему трудно было произносить слова — Я именую тебя, Доротея Сенджак. Истинно именую тебя, Доротея Сенджак.
     Мне показалось, что сейчас он упадет в обморок Но этого не случилось.
     Упала Госпожа.
     Ворон приближался. Словно мало мне боли.
     Мы с Молчуном смотрели друг на друга. Думаю, я выглядел не менее измученным, чем он. Потом он кивнул со слезами на глазах. Между нами был мир. Стоя на коленях, мы расплели тела наших женщин. Я прощупал шею Душечки; Молчун нервно наблюдал.
     — С ней все будет в порядке, — успокоил я его.
     С Госпожой тоже, но ему это неинтересно.
     Я до сих пор не знаю, чего обе женщины ожидали в тот момент. Сколько каждая из них отдала року В ту минуту кончилась их власть над миром. Душечка лишилась безмагии. Госпожа лишилась волшебства Они нейтрализовали друг друга.
     До меня доносились вопли. Рушились наземь ковры. Всех этих Взятых Госпожа брала сама, и после случившегося на равнине она позаботилась о том, чтобы ее судьба стала их судьбой. Теперь они сгинули. Скоро к ним придет смерть.
     На поле боя почти не осталось волшебства. Умирал Следопыт, забитый Властелином до смерти Надеюсь, он ушел счастливым.
     Но это был еще не конец. Нет. Оставался еще Ворон Когда ему осталось пройти еще полсотни футов, он перестал цепляться за Кожуха и двинулся к нам, точно воплощенное возмездие. Взгляд его не отрывался от Госпожи, но по походке его видно было, что это представление, что он сейчас будет совершать подвиг во имя Душечки.
     Ну, Костоправ? Позволишь?
     Рука Госпожи вздрогнула в моих ладонях. Пульс слабый, но есть. Может быть…
     Может быть, обойдется блефом.
     Я подобрал свой лук и стрелу Хромого.
     — Стой, Ворон.
     Он не послушался. Наверное, не слышал. О черт! Если он не… Все пойдет вразнос.
     — Ворон! — Я натянул тетиву.
     Он остановился. Воззрился на меня, точно пытаясь припомнить, кто я такой.
     На поле боя воцарилась тишина. Все взгляды устремились на нас. Молчун опустил на землю Душечку, которую нес в город, обнажил меч, держась между ней и источником угрозы. Почти забавно было наблюдать, как мы, точно близнецы, защищали женщин, чьи сердца нам не завоевать.
     Гоблин и Одноглазый осторожно двинулись к нам. Я не знал, на чьей они стороне, но впутывать их не хотел в любом случае. Это должна быть дуэль:
     Костоправ против Ворона.
     Черт. Черт. Черт. Ну почему бы ему просто не уйти?
     — Все кончено, Ворон. Убийств больше не будет. — Кажется, мой голос начал давать петуха. — Слышишь? Все потеряно, и все выиграно.
     Он смотрел не на меня — на Молчуна и Душечку. И сделал шаг. — Хочешь стать еще одним покойником? — Проклятие, переблефовать Ворона еще никому не удавалось. Смогу ли я? Придется.
     Одноглазый благоразумно остановился в десяти футах от нас.
     — Что ты делаешь. Костоправ? Меня трясло. Все тело, кроме рук, хотя плечи ныли от напряжения — так я натягивал тетиву.
     — Что с Ильмо? — спросил я. Горло мое перехватило. — Что с Лейтенантом?
     — Безнадежно, — ответил он то, что я и так чувствовал сердцем. — Оба мертвы. Опусти лук.
     — Не раньше чем он бросит меч. — Ильмо был моим лучшим другом столько лет, что и не сосчитать. Глаза мне застили слезы. — Они мертвы. Значит, я остаюсь командиром? Старший по званию из выживших, так? Мой первый приказ: мир! Немедля! Все это сделала она! Она отдала свою силу ради этого мира! И никто не посмеет ее коснуться. Пока я жив. — Тогда мы это изменим, — проговорил Ворон. И двинулся вперед — Чертов упрямый осел! — взвизгнул Одноглазый, бросаясь к Ворону.
     За моей спиной послышались шаги Гоблина. Слишком поздно. В Вороне было куда больше сил, чем можно было подозревать. И его подстегивало безумие.
     — Нет! — заорал я. И спустил тетиву. Стрела пронзила бедро Ворона. Ту самую ногу, на которую он якобы хромал. Он упал с изумленным видом. Меч его отлетел футов на восемь. Лежа в грязи, Ворон смотрел на меня, не в силах поверить, что я в кои-то веки не блефовал.
     Мне и самому трудно было в это поверить. Кожух завопил и попытался кинуться на меня. Я, не глядя, огрел его луком по голове. Мальчишка отбежал и захлопотал над Вороном Снова тишина и молчание. Все смотрели на меня. Я закинул лук за спину.
     — Заштопай его, Одноглазый.
     Я прохромал к Госпоже, опустился на колени, взял ее на руки — для владычицы мира она была страшно легкой и хрупкой — и последовал за Молчуном к городским руинам. Бараки еще горели. Странное зрелище мы представляли, с женщинами на руках.
     — Вечером отрядный сбор, — рявкнул я оставшимся в живых братьям. — Явиться всем.
     Я не поверил бы, что способен на такое, пока не сделал сам. Но я нес Госпожу на руках до самого «Синелоха». И пока не опустил ее наземь, лодыжка меня не беспокоила.
     
Глава 59
ПОСЛЕДНЕЕ ГОЛОСОВАНИЕ
     
     Прихрамывая, я вошел в то, что осталось от общей залы «Синелоха», поддерживая плечом Госпожу и опираясь на лук. Лодыжка меня убивала. А я-то думал, что все давно зажило.
     Госпожу я опустил в кресло. Она была слаба, бледна и, несмотря на все наши с Одноглазым усилия, с трудом держалась в сознании. Я твердо решил не выпускать ее из виду. Опасность не минула. У ее подчиненных больше не было причин с нами миндальничать. Да и сама Госпожа находилась в опасности — исходящей не столько с стороны Ворона или моих товарищей, сколько от нее самой. Она впала в глубочайшее отчаяние.
     — Все пришли? — спросил я. Присутствовали Молчун, Гоблин и Одноглазый. Бессмертный Масло, в очередной раз раненный после очередного боя, и его постоянный спутник Ведьмак. Мальчишка-знаменосец Мурген. Еще трое из Отряда. И, конечно. Душечка у Молчуна под боком. На Госпожу она старалась не смотреть.
     Ворон с Кожухом высовывались из-за стойки — пришли без приглашения. Ворон оставался мрачен, но, кажется, взял себя в руки. Он не сводил взгляда с Душечки.
     Душечка была страшна. Ее ударило сильнее, чем Госпожу. Но она победила. Ворона она игнорировала еще старательнее, чем свою противницу.
     Между этой парой случилась стычка, и я кое-что подслушал — реплики Ворона. Душечка очень явно выразила свое недовольство неумением Ворона привязываться к людям. Она не выгнала его. И не изгнала из своего сердца. Но он не смог обелить себя в ее глазах.
     Тогда Ворон сказал несколько гнусностей о Молчуне, хотя и дураку ясно, что Душечка испытывала к тому лишь дружеские чувства.
     Вот тут она действительно взъярилась. Я не удержался, подглядел. Она долго и бурно разглагольствовала, что она, дескать, не приз в мужских играх и не принцесса из идиотских сказок, вокруг которой должны виться рыцари и совершать кретинские подвиги в ее честь.
     Как и Госпожа, она слишком долго правила, чтобы стать теперь обычной женщиной. В глубине души она оставалась Белой Розой.
     Так что Ворон себя чувствовал неуютно. Его не выставили впрямую, но намекнули, что для того, чтобы вернуть право голоса, придется потрудиться.
     Первой задачей, которую поставила перед ним Душечка, было наладить отношения с его детьми.
     Мне было почти жаль его. Он знал только одну роль — крутого парня. А теперь эту роль у него отняли.
     — Это все. Костоправ, — прервал ход моих мыслей Одноглазый. — Все. Большие будут похороны.
     Большие.
     — Мне вести собрание, как старшему из оставшихся офицеров, или ты хочешь воспользоваться правом старшего брата?
     — Давай ты.
     Одноглазому хотелось тихо страдать. Мне тоже. Но нас оставалось еще десять в окружении возможных врагов. Следовало принимать решения.
     — Ладно. Это официальный сбор Черного Отряда, последнего из Свободных Отрядов Хатовара. Мы потеряли командира, и первое, что мы должны сделать, — избрать нового. Потом мы должны будем решить, что нам делать дальше. Кандидаты есть?
     — Ты, — ответствовал Масло.
     — Я лекарь.
     — Ты последний настоящий офицер, что у нас остался Ворон начал было подниматься со своего места.
     — А ты сиди и молчи, — рявкнул я на него. — Тебя тут вообще нет. Ты дезертировал пятнадцать лет назад, забыл? Ладно, ребята, проехали. Кто еще?
     Молчание. Добровольцев нет. И в глаза мне никто не смотрел. Все знали, что не хочу я в капитаны.
     — Есть кто против Костоправа? — пропищал Гоблин.
     Ни одного голоса. Как чудесно быть всеми любимым. А меньшим из зол и вовсе замечательно. Я хотел бы отказаться, но устав не предусматривал.
     — Ладно. Следующий пункт повестки дня — как ноги унести. Мы в котле, ребята. Стража опомнится очень скоро. Нам надо смыться прежде, чем они начнут искать козла отпущения. Выберемся мы — а что потом?
     Никаких предложений. Моих братьев потрясло не меньше, чем стражников. — Ладно. Я знаю, что сделал бы я. С незапамятных времен одной из обязанностей анналиста было возвратить Анналы в Хатовар, если Отряд будет распущен или уничтожен. Нас уничтожили. Я предлагаю самораспуститься. Некоторые из нас взяли на себя обязательства, которые заставят нас рвать глотки друг другу, как только минет общая угроза.
     Я глянул на Молчуна. Он встретил мой взгляд твердо. Только подвинул табурет, чтобы оказаться между Душечкой и Вороном. Смысл поняли все, кроме самого Ворона.
     Я назначил себя временным охранником Госпожи. Удержать этих женщин в одном отряде надолго — дело немыслимое. Нам бы хоть до Весла вместе дотянуть. До опушки леса, и то счастье. Пригодится каждая пара рук. В худшем положении мы просто не могли оказаться.
     — Кто за роспуск? — осведомился я. Это вызвало оживление. Все, кроме Молчуна, оказались против. — Это формальное предложение, — встрял я. — Я хочу, чтобы те, кто выбрал собственный путь, ушли без клейма дезертирства. Это не значит, , что мы обязаны  разойтись. Я предлагаю лишь официально Оставить имя Черного Отряда. Я направляюсь с Анналами на юг, искать Хатовар. Все желающие могут идти со мной. По уставным правилам.
     Но никто не хотел отбрасывать имя. Все равно что избавиться от фамилии, которой тридцать поколений.
     — Значит, название остается. Кто не желает искать Хатовар?
     Поднялись три руки. Все — рядовые, записавшиеся к северу от моря Мук. Молчун воздержался, хотя ему хотелось идти своим путем, в поисках собственной недостижимой мечты.
     Потом поднялась еще одна рука — Гоблин запоздало сообразил, что Одноглазый не возражает. Колдуны начали перебранку, и я оборвал их.
     — Я не настаиваю на том, чтобы большинство тащило за собой остальных. Как командир, я имею право отпустить со службы любого, кто намерен идти другим путем. Молчун?
     Он был членом Черного Отряда еще дольше моего. Мы были его друзьями и семьей. Сердце его разрывалось.
     Но наконец он кивнул. Он пойдет своей дорогой, пусть даже Душечка не обещала ему ничего. Кивнули и те трое, что не хотели идти в Хатовар. Я занес их увольнения в Анналы.
     — Вы вышли из Отряда, — сказал я им. — Когда доберемся до южной опушки леса, я выделю вам ваши доли денег и вещей. До тех пор будем держаться вместе. — Я не стал разъяснять подробнее, иначе через минуту я повис бы у Молчуна на шее, рыдая в голос. Мы через многое прошли вместе.
     — Ну? — Я обернулся к Гоблину, угрожающе воздев перо. — Тебя вычеркивать?
     — Давай, — посоветовал Одноглазый. — Избавься от него, и побыстрее. Не нужен он нам. Толку с него как с козла молока. Гоблин оскалился:
     — Вот поэтому я и не ухожу. Я останусь; я еще тебя переживу и отравлю остаток твоих дней — чтоб ты еще сто лет мучился!
     Я и не надеялся, что они расстанутся.
     — Ладно, — пробормотал я, пряча ухмылку. — Ведьмак, возьми с собой пару человек и пригони лошадей. Остальные — соберите все, что может пригодиться. Вроде денег, если еще остались.
     Мои братья смотрели на меня, все еще в тупом ошеломлении от случившегося.
     — Уходим, парни. Как только лошадей наберем. Прежде чем на нас опять беды навалятся.
     Ведьмак — не скупись, бери побольше вьючных. Я хочу унести все, что не прибито гвоздями. Потом были еще споры, разговоры, треп, по официальные дебаты я па этом закрыл.
     
     Я вообще-то хитрый бес — я заставил Стражу хоронить наших братьев. Мы с Молчуном пролили не одну слезу, стоя над могилами Отряда.
     — Никогда не думал, что Ильмо… Он был моим лучшим другом. — Теперь я осознал это. Наконец. Тяжело. Я раздал все долги, и ничто больше не удерживало боли. — Он поддержал меня, когда я пришел в Отряд.
     Молчун мягко сжал мою руку. Больше сочувствия, чем я мог ожидать.
     Стражники отдавали последние почести своим павшим. Их обалдение почти прошло. Скоро они начнут задумываться, что им делать дальше. Могут спросить об этом у Госпожи. Они ведь, по сути дела, остались без работы.
     Они еще не знали, что их хозяйка обезоружена. И я молился, чтобы они не узнали, — я-то намеревался использовать ее имя вместо обратного билета.
     Страшно даже подумать, что случится, когда разнесется весть о ее потере. В больших масштабах — раздирающие мир гражданские войны. В малых — попытки личной мести.
     Когда-нибудь кто-нибудь заподозрит истину. Я хотел держать ее в секрете лишь до тех пор, пока мы не доберемся до границ империи.
     Молчун взял меня за руку, собираясь уходить.
     — Погоди минуту, — остановил я его.
     Обнажив меч, я отсалютовал могилам и произнес древние слова расставания. А потом последовал за Молчуном к поджидавшим нас товарищам.
     Отряд Молчуна отправлялся с нами, как я и хотел. Наши пути разойдутся, когда нам перестанет угрожать Стража. Я хотел бы оттянуть этот миг, но он неизбежен. Как удержать в одном отряде Госпожу и Душечку, когда опасность не объединяет их.
     Проклиная ноющую лодыжку, я взгромоздился в седло. Госпожа мрачно обозрела меня.
     — Ну вот, — заметил я, — ты уже показываешь зубки.
     — Ты меня похищаешь?
     — Хочешь остаться одна со своими ребятами? И поддерживать порядок кинжальчиком? — Я выдавил ухмылку. — И у нас свидание. Забыла? Ужин в Садах Опала.
     На мгновение за пеленой отчаяния в ее глазах промелькнул хитрый огонек. И отблеск придорожного костра. Потом тень вернулась.
     Я нагнулся к ней и прошептал:
     — И мне потребуется твоя помощь, чтобы вытащить Анналы из Башни. — От этой мысли меня передернуло. Я еще никому не говорил, что Анналов у меня пока нет.
     Тень рассеялась.
     — Ужин? Обещаешь?
     Эта ведьма может пообещать все на свете одним только взглядом и голосом.
     — Да, — каркнул я. — В Садах.
     Я подал традиционный сигнал. Колонну возглавил Ведьмак, за ним следовали пререкающиеся, как обычно, Гоблин с Одноглазым. Потом Мурген со знаменем, потом Госпожа и я. За нами — все остальные и вьючные лошади. Замыкали колонну Молчун и Душечка, в благоразумном удалении от нас с Госпожой.
     Погоняя коня, я обернулся. Ворон стоял на обочине, опираясь на палку, необычайно одинокий и покинутый. Кожух все пытался втолковать ему, что случилось. Мальчишка-то понял. Наверное, поймет и Ворон, когда оправится от потрясения, что не все рады повиноваться ему и что старый Костоправ в конце концов не блефовал.
     — Прости, — прошептал я, сам не зная зачем. Потом я повернулся к лесу и больше не оборачивался.
     Думаю, что скоро Ворон отправится в путь и сам. Если Душечка действительно так много значит для него, как он пытался показать.
     
     В ту ночь небо над северными землями расчистилось — впервые за много лет. Великая Комета озаряла наш путь. Теперь север знал то, о чем остальной империи было известно уже несколько недель.
     Комета уже меркла. Роковой час прошел. И империя в страхе ожидала предвещенных им вестей.
     
     Север. Три дня спустя. Во тьме безлунной ночи. Трехногий зверь выхрамывает из Великого леса. На остатках Курганья садится он и скребет землю единственной передней лапой Выплескивает бурю перемен сын Дерева.
     Тварь убегает.
     Но она вернется следующей ночью, и следующей, и следующей…